Алексей Симонов: "Отец мучительно освобождался от Сталина в себе"
Константин (Кирилл) Симонов был одним из самых именитых писателей советских времен. Шесть раз ему вручали Сталинскую премию. Стихотворение «Жди меня», написанное Симоновым в годы войны и посвященное звезде советского кино Валентине Серовой, стало настоящим символом верности.
Мальчик из Петрограда, отец которого пропал без вести на фронте во время первой мировой войны, начал свою биографию в фабрично-заводском училище токарем по металлу. Первые стихи Константина Симонова появились в журнале «Молодая гвардия». Это было еще до войны, во время которой ему пришлось прервать учебу в литературном институте. Как военный корреспондент Константин Симонов побывал на всех фронтах и стал свидетелем последних сражений за Берлин. Один из его самых известных романов «Живые и мертвые» был награжден высшей наградой Советского Союза — Государственной премией.
Красавец-мужчина имел огромный успех у женщин. Он был четыре раза женат. У Константина Михайловича было три дочери и сын.
.jpg)
Алексей Кириллович, который недавно отметил 75-летие, получил блестящее образование и занялся режиссурой. До сих пор жалеет, что его лучших работ папа так и не увидел.
— Мои первые воспоминания об отце я бы назвал довольно тоскливыми, — рассказывает Алексей Симонов (на фото). — Всю войну я практически его не видел, хотя есть свидетельства, что мы таки встречались. Главным образом для воспроизведения фотодокументов. Сохранилась фотография, на которой мне лет пять, папа сидит в форме подполковника, и мы вдвоем закуриваем. Довольно известный снимок. Но обстоятельств, при которых была сделана эта фотография, я не помню.
Первое осознанное воспоминание об отце у меня появилось только после войны. В 1946 году папа был в Америке и привез мне оттуда костюмчик эдакого образцово-показательного мальчика: короткие штанишки, пиджачок и кепочка. За этот пиджачок и особенно короткие штанишки во дворе мне здорово досталось. Когда я с разбитыми коленками пришел домой, зарекся в костюме когда-либо выйти на улицу. Потом надевал его редко, по особым случаям. Например, когда мы с дедушкой (отчимом моего папы) гуляли на Гоголевском бульваре.
*Знаменитый снимок с «прикуриванием»
Еще помню, как однажды к нам домой приехал шофер, который должен был отвезти меня на свидание к отцу. Бабка меня помыла, одела в этот костюмчик и отправила с шофером в «Гранд-отель», который размещался рядом с гостиницей «Москва». Захожу в это роскошное здание и вижу отца, который сидит в обществе трех генералов. Я ему докладываю, что у меня все в порядке, что я отличник, успеваю и по военно-политической подготовке. И мне в награду приносят омлет-сюрприз. Это оказалось мороженое со взбитыми белками, которое сверху поливают спиртом и поджигают. При этом в зале потушили свет, я затаил дыхание, а потом начал есть вот эту красотищу. Отец в восторге, мне тоже все очень нравится. Но на этом наше общение закончилось и меня отвезли домой. Мое первое ощущение от присутствия отца — это встреча с настоящим, но довольно далеким волшебником.
— То есть ни о какой строгости в воспитании речь не шла?
— Для человека, который видел своего ребенка до восьмого класса, скажем, раз в месяц, какая могла быть строгость. Тем более что я был положительным мальчиком, хорошо учился, редко имел проблемы с дисциплиной. Наше тесное общение с отцом началось, когда мне исполнилось 14 лет. Ему уже стали интересны мои взгляды, устремления. С этого момента и начались наши серьезные отношения, которые переросли в настоящую дружбу. Последние слова, услышанные от отца, были произнесены за двадцать дней до его смерти, 8 августа 1979 года. Отец находился в больнице, в которой и скончался. Тогда ему сделали первую выкачку жидкости из легких. В этот день мне исполнилось 40 лет. Я был в то время на съемках своей картины в городе Выборге. Ко мне приехала мама и привезла телефон, по которому я мог позвонить отцу. По большому счету, это был наш последний разговор. Отец поздравил меня с 40-летием и сказал фразу, которая со мной всю жизнь: «Я рад и очень горжусь тем, что у меня есть такой 40-летний друг, как ты». К тому времени мы общались очень часто, иногда вместе работали. Точек взаимного притяжения у нас было множество.
— Папа любил вспоминать военные годы?
— Он не любил говорить о войне, потому что много писал о ней. Редко рассказывал военные истории, хотя иногда с ним это случалось. Моей первой киноработой, когда я защищал диплом на высших режиссерских курсах, была картина по рассказу отца «Вместо эпилога». Речь шла о событиях послевоенных лет. Готовясь к работе, я часто советовался с отцом. Правда, он был совершенно не в восторге от моего решения уйти из литературной деятельности и заняться кино. К сожалению, отец так и не увидел моей лучшей картины «Отряд». Делая ее, я много думал об отце, его наставлениях. Но, увы, к тому времени его уже не было в живых.
— Константин Михайлович любил читать свои стихи?
— У него была одна из любимых пластинок, выпущенная во Франции, где на одной половине он читает свои стихи, а на второй стороне — стихи других поэтов. Там же в папином исполнении я услышал впервые стихотворение Бориса Слуцкого «Писаря». До сих пор у меня в ушах стоит его чтение, от которого бегут мурашки по коже. Он читал чужие стихи даже лучше, чем свои.
— Он был светским человеком?
— Абсолютно светским, но при этом очень занятым. Обычно гостей принимал не дома, а в Центральном доме литераторов, председателем правления которого оставался до последних дней жизни. Особо близких друзей приглашал к себе на дачу в Пахру, под Москвой, где даже сам готовил. Помню, как в начале 60-х годов мне и самому довелось участвовать в подобном светском мероприятии. В Москву тогда приехал американский драматург Артур Миллер. Он попросил отца о встрече, но при этом уточнил, чтобы переводчиком было не официальное лицо. Отец пригласил меня, поскольку я разговариваю на английском. Отец внимательно выслушивал Миллера, подолгу затягиваясь трубкой.
— Он много курил?
— За три года до смерти бросил. А до этого, как говорится, сосал трубку. После войны он перешел на трубку, с сигаретой я его практически не помню. Табак у него был специальный, английский, с вишневым привкусом. Имел очень вкусный запах. У меня до сих пор лежит пачка табака, который курил отец. Спустя 35 лет от него исходит удивительный аромат.
— Что это была за таинственная история, связанная с похоронами Константина Симонова?
— У нас у всех много грехов, но у папы был один — выдающийся. Папа был очень дисциплинированным человеком. Ко всякому постановлению партии, членом которой он состоял, относился всерьез. Даже если оно было ему поперек горла. Официальное присутствие партии в его жизни всегда ощущалось. 28 августа 1979 года он помер, но три дня никак не могли подписать некролог. Он появился только 31 августа. Все из-за того, что неизвестно было, в каком порядке должны фигурировать подписи. С одной стороны, кандидат в члены ЦК КПСС, а с другой — деятель культуры. Тем более в этот момент Леонид Брежнев находился в отъезде, было не понятно, станет ли он подписывать…
В конце концов некролог таки появился, где совершенно не согласовывая с нами, написали: «О дне похорон урны на Новодевичьем кладбище будет сообщено дополнительно…» Все хорошо, если бы не завещание отца. Я знал о желании папы развеять его прах на Буйническом поле. С постановлением партии и правительства это, понятно, никак не было согласовано. 2 сентября мы получили прах отца, а 3-го сели в две машины и поехали в Могилев. Причем, так получилось, что ни один из нас, восьми близких, на Буйническом поле до этого не был. Мы лишь знали, что оно находится в семи километрах от Могилева. Сообщить о том, что мы едем официально, не могли никому, поскольку не знали, будут ли нам чинить препятствия. Лишь объявили, что хотим проехать по папиным боевым местам. Его главная трасса лежала из Москвы до Могилева, через Смоленск, Вязьму, Юрьев. Мы приехали к военкому города Могилева, с которым отец был знаком, и попросили его показать нам Буйническое поле.
— То самое, где встретились герои знаменитого романа Константина Симонова «Живые и мертвые» Серпилин и Синцов?
— Именно оно, где держал оборону полк полковника Кутепова. Я так понимаю, это именно то поле, где впервые отец после жуткого перепуга и отчаяния первых дней войны почувствовал, что страна, может быть, выкарабкается. Он очень много раз возвращался на это поле потом. Когда мы, приехав туда, достали из багажника урну с прахом, военного комиссара Могилева едва не хватил удар. Он испугался, не понимая, что ему надо предпринять. Вот тут и возник конфликт человека и государственной машины. И, наверное, впервые именно человек настоял на своем. Пока мы развеивали прах, полковник успел сгонять к ближайшему телефону. Вернулись в гостиницу, а там нас уже ждало все партийное начальство Могилевской области. Они сказали, что это для них большая честь, но было видно, что страшно напуганы.
Тут же о произошедшем было сообщено в Москву. Когда мы через два дня вернулись, нас вызвали к секретарю ЦК КПСС по идеологии. Он не стал возражать, но о том, что похоронили Симонова, в течение года никаких сообщений не было. Целый год нам, родственникам, звонили и спрашивали, когда же будут похороны писателя на Новодевичьем кладбище? Пока наконец Василий Песков в «Комсомолке» не написал о том, что на самом деле произошло с прахом Симонова. Тогда появилось много стихов по этому поводу, в том числе Евтушенко и Вознесенского, о том, как сын развеивает прах отца по ветру… Мне не понравились стихи — это слишком интимная память.
— Константин Михайлович был дружен с тогда еще начинающими поэтами-шестидесятниками?
— Он относился к ним по-доброму, но Евтушенко и Вознесенский были людьми не его поколения. Состоял в добрых отношениях с Булатом Окуджавой, но это не была крепкая дружба. Дружил и состязался с Александром Твардовским, любил Василия Быкова.
— Отец вспоминал о своих встречах со Сталиным?
— При мне он никогда об этом не говорил. Я почерпнул информацию из папиных писем, где видно, как менялось его отношение к вождю. В 1953 году, сразу после смерти Сталина, папа написал статью в «Литературной газете», редактором которой был, о том, что главной задачей советской литературы становится сохранить выдающийся образ вождя. Кстати, сразу после публикации, по настоянию Никиты Хрущева, он был смещен с должности главного редактора. Отец мучительно освобождался от Сталина в себе. Это далеко не простой процесс. В конце концов таки избавился от влияния вождя. Он называл Сталина великим и страшным. От слова «великий» не ушел, потому что многое в жизни отца было сделано благодаря его имени.
— Алексей Кириллович, как бы ваш отец сегодня оценил все, что происходит между нашими двумя странами?
— Думаю, очень многое из того, что у нас происходит сегодня, было вчера, позавчера, привело бы его в ужас. Он был скорее человеком действия, а не размышления, сложно сказать, что бы он сделал. Однозначно был бы в неменьшем шоке от ситуации, чем я, его сын, которому сейчас уже на 11 лет больше, чем было отцу, когда он умер. Мне кажется, наша цивилизация стоит на пороге гибели. Количество безумия на единицу населения увеличилось до такой степени, что даже идиотизм нашего правительства не может послужить оправданием, поскольку мы сами его подпитываем собственным негодяйством.
7746Читайте нас у Facebook
