Ольга Бесперстова: «Любимой работы больше нет»
До войны Ольга Бесперстова работала в редакции газеты небольшого города в Донецкой области. После разгрома газеты сепаратистами, не смирившись с «дээнэровской» властью, она решилась покинуть свой родной город. Сперва оказалась в Днепропетровске, потом в Киеве. Сейчас Ольга активно участвует в работе столичной волонтерской организации «Сестри Перемоги». Сразу после выезда из оккупированного города она начала вести дневник, продолжает записи по сей день.
Часть седьмая
***
Через два дня после погрома вспомнила о папке «ученики» в моем компьютере, где хранила все письма от учеников, коллег, друзей папы — отличника образования СССР, учителя от Бога и очень порядочного и честного человека. Думала, внуки-правнуки когда-нибудь прочтут, какие у них гены.
Сорок лет папа преподавал русский язык и литературу, был завучем огромной школы. Когда у меня появился интернет, стала получать послания со всего мира — от Магадана до Германии. Кто в двух строчках, кто на три листа — все писали о том, каким необыкновенным он был педагогом.
«До сих пор помню его уроки». «Общаюсь с Чуриковой, Меладзе, Янковским. Никто не оказал на меня такого влияния, как ваш отец». «Благодаря Александру Васильевичу я стал прокурором района». «Это мой самый любимый учитель». «Когда я написал, что „Мать“ Горького — депресняк, он мне „пятерку“ поставил. Представляете? В 70-е годы советских писателей нельзя было ругать». «Читал нам Цветаеву и Мандельштама, когда о них никто и не слышал». «Как он любил Высоцкого!». «Это суперпрофессионал». «Второго такого нет». И все в таком духе. От самых разных людей.
А сколько детей в честь него назвали — не счесть.
Я всегда знала, что папа нестандартный человек. И если спустя годы люди хотят сказать спасибо, это дорогого стоит. Когда его не стало, хлынул шквал соболезнований, воспоминаний, благодарностей. Никогда не перечитывала эти записи — слишком тяжело, не распечатывала на бумаге. И вот до меня дошло, что они исчезли вместе с системником.
Позвонила начальнику милиции. «Вы преувеличиваете наши возможности». Хотя я-то об их возможностях знаю очень много, но с сепаров взять нечего.
Одним махом написала обращение к погромщикам: верните этот файл. В текст вложила всю душу, он действительно получился сильным и хлестким. Объяснила, кем был папа, обещала деньги, взывала к совести (чьей?).
Хотела поставить все на первую страницу в ближайший номер. Но умные люди отсоветовали. Так и не решилась.
До сих пор не могу простить налетчикам именно это.
Кстати, организатора и спонсора погрома (говорят, «титушки» заработали по 250 грн.) через две недели нашли изрешеченным возле машины. К нашей истории это убийство не имеет никакого отношения. Просто бандитские разборки.
* * *
На День журналиста хотели пойти на природу — шашлыки, волейбол. Потом переиграли: аморально в теперешней ситуации, да и не по средствам. Обычно мы очень чтим этот праздник. Всегда весело, шумно, приятно. Но на сей раз решили обойтись минимумом. Обстановка накалена до предела. Казалось, страх можно пощупать — он везде.
Накануне, в четверг, сверстали очередной номер. На первой странице поставили небольшое сообщение: все может быть, впервые не гарантируем своевременный выпуск газеты, но будем очень стараться.
После обеда наш водитель сказал, что жена категорически запретила ему завтра ехать в Макеевку, где печатаем тираж, — опасно.
Позвонила горноспасателям. Они с нами дружат. Сказали, что без проблем выручили бы, но сейчас выезжают только на ЧП, потому что сепары «отжимают» автомобили.
Обратилась в одну контору, там без лишних слов, без рассказов, что это не положено,
Но вначале надо было доставить исходные пленки для типографии коллегам в Шахтерск, те обещали утром вместе со своими прихватить их в Макеевку. А потом мы забрали бы тираж.
Поехали туда. Спрятала редакционное удостоверение на самое дно сумки, пленки замотали в какой-то свитер. Если бы боевики — между Торезом и Шахтерском серьезный блокпост — узнали, что везем в легковушке, нам хана. Газету к тому времени они ненавидели люто.
20 минут пути показались вечностью. Пронесло, не остановили. Из машины выходила на ватных ногах.
Вечером не могла заснуть. Все думала, как будем ехать с тиражом, что отвечать, если остановят. На что я подписалась?
В половине второго звонок: «Горит редакция».
Дежа вю. Потрясенные, стоим возле пылающего здания, в два окна которого швырнули коктейли Молотова.
Выскочили жильцы (редакция занимает первый этаж жилого дома), давай кричать, что мы их обрекли на этот ужас. Они правы. Такое соседство действительно опасно. Но доказывать что-то нет сил.
Опять ни сна, ни чувств.
Утром увидели, что два кабинета сгорели напрочь, техника восстановлению не подлежит вообще, в коридоре отвалились обои и пластик, линолеум скукожился, мебель, посуда, жалюзи, документы в липкой жирной саже.
Всё! Любимой работы больше нет. Газета, между прочим, ведет свою летопись с июня 29-го. Только два года оккупации, с октября 41-го по сентябрь 43-го, в Торезе не было печатного издания.
Мы ни разу не сорвали выпуск. Читатель не должен знать, что не хватило денег на расчеты с типографией, что не было электричества, тепла, интернета. Каждую субботу, независимо ни от чего, подписчики получали местную прессу. Тираж, кстати, был немаленьким — около семи тысяч (в 80-е доходило и до 30).
Решили, что наводить порядок бессмысленно. Дали объявление по местному телевидению, что газета неопределенный период выходить не будет. И разошлись. Профессиональный праздник, блин.
Едем с сотрудницей домой. От нас несет гарью — не передать. Говорю: «Давай выпьем». У той глаза на лоб: «Хотела предложить, но побоялась, что выступать начнешь, ты ж противник попоек».
В общем, зашли в магазин, взяли водку, что-то из еды. Потом вызвали всех наших к ней на квартиру (примчались за 15 минут — небывалое дело!), соорудили нехитрую закуску и сели пить. Думайте о нас, что хотите. Выпить действительно надо было.
Мы долго тихо разговаривали. Не помню о чем.
* * *
Всю жизнь носилась на скоростях (соседка часто одергивала: «Ты в паспорт свой смотрела?»), все расписано по минутам, вечная нехватка времени, куча недоделанных дел, громадьё планов. И что теперь? Да здравствует свобода?
Месяц просидела дома безвылазно. Компьютер почти не выключала. На кухню заходила два раза в день поесть овсянки. Ночную рубашку не снимала сутками.
Я раньше думала, что те, кто говорит о депрессии, прикалываются. Нет, это серьезное дело.
Потом начала понемногу показываться на люди. Только выйду в магазин или на рынок, сразу расспросы: «Что будет с газетой?». Рекламодатели, читатели, почтальоны звонили постоянно.
Поняла, что рада видеть даже тех сотрудников, кто особой симпатии не вызывал. Все прошлые проблемы во взаимоотношениях теперь кажутся полной фигней.
Как же хочется работать! Прийти в родную редакцию, сесть в свое кресло за свой стол. Потом чтобы кто-нибудь зашел. Просто так — потрепаться. Побежать в рекламный отдел — как там справляются. Ответить на миллион звонков. Разобраться с автором плохо написанной статьи. Поторопить ребят с версткой. Узнать у бухгалтеров насчет премии. А те будут молчать, чтобы потом сюрприз был. Договориться с зашедшим директором завода о помощи с подпиской. Отправить корреспондента на жалобу. При этом не раз повторить, как мне все надоело (вот дуреха была!). И писать, писать, писать.
А как приятно видеть, например, в транспорте, что кто-то читает нашу газету! Или прийти в какую-нибудь контору и обнаружить ее на столе у начальника. Или когда звонят читатели с претензиями или с комплиментами.
Как же мы были счастливы!
Продолжение следует…
Фото в заголовке с сайта crime.in.ua
3651Читайте нас у Facebook
