Юрий Солошенко: "ФСБ планировала задержать меня на два месяца раньше, но у них не хватило улик"
Согласно канонам детективного жанра, определенную роль в деле Солошенко сыграла женщина. Возможно, если бы генеральный директор завода «Знамя» не уволил ее с работы… Но обо всем по порядку. Предприятие, которое возглавлял Юрий Данилович вплоть до 2011 года, входило в оборонно-промышленный комплекс Советского Союза, и его специалисты нередко ездили в командировки. Чаще всего — в Москву, поскольку Россия оставалась основным потребителем продукции завода: комплектующих к ракетно-зенитным установкам и противовоздушным радарам. Во время одной из служебных поездок у сотрудницы предприятия завязался роман с чиновником из Министерства обороны Российской Федерации Константином Колеговым, который занимался комплектованием заказов. Как-то заждавшийся свою полтавскую пассию московский полковник позвонил Солошенко и в дружеском разговоре попросил откомандировать ее в Москву. «Так она… уволена по моему приказу», — ответил генеральный директор.
— С тех пор, как я понимаю, Колегов затаил на меня обиду, — считает Юрий Солошенко. — И когда попал под колпак ФСБ за махинации (которыми, насколько я знаю, он занимался), решил, видимо, мне отомстить. Мою свободу он обменял на свою.
Из окна рабочего кабинета «шпиона» Юрия Солошенко, где мы разговариваем, видно развалины предприятия, некогда известного всему Советскому Союзу.
— «Знамени» я отдал сорок шесть лет своей жизни, — говорит Юрий Данилович, перехватив мой взгляд. — Пришел сюда после окончания Харьковского госуниверситета (сейчас — Харьковский национальный университет имени Каразина. — Ред.) по специальности «радиофизика». Много лет работал главным инженером, а ушел отсюда генеральным директором. Предприятие довело до банкротства руководство независимой Украины, которой оборонный комплекс оказался ненужным. Первый и последний государственный заказ после распада СССР — на 11 миллионов гривен — мы получили в 1999 году от России. И то благодаря моим связям и поддержке бывшего губернатора Полтавщины Евгения Томина. В рамках межправительственных соглашений мы имели право торговать только с Россией. А оттуда продукцию с нашими комплектующими отправляли и на Ближний Восток, и в юго-восточную Азию, и в бывшие соцстраны, и в государства Северной Африки…
Окончательно похоронил наш завод режим Януковича. 26 декабря 2010 года генеральным директором назначили сына одного из членов Кабмина — молодого человека без опыта работы. Он привел с собой команду настоящих мародеров. Они начали процедуру банкротства предприятия и очень быстро вывезли все уникальное оборудование. Уничтожили даже небольшое производство по изготовлению кислорода для медицины, которое позволяло заводу держаться на плаву. Но больше всего мне жалко людей — уникальных специалистов просто выбросили на улицу!
Надо заметить, что, когда коллектив «Знамени» месяцами выживал без зарплат, ожидая поступления денег от немногочисленных заказчиков, предприятие «Укрспецэкспорт» (государственная компания с монопольным правом на экспорт и импорт продукции, а также услуг военного назначения. — Авт.) торговало товарами под нашей маркой, нанося нам колоссальный урон. Или же выходило напрямую на наших постоянных зарубежных клиентов и продавало им что-то из старых запасов, хранившихся на складах. Тогда подобный «бизнес» процветал, и никакие правоохранительные органы не имели на него влияния.
Запасы не реализованной вовремя продукции военного назначения оставались также в России. И предприимчивые люди умудрялись делать на этом хорошие деньги. Мой бывший друг Костя Колегов через частные структуры был замешан в этих коррупционных схемах. Понятно, что отвечать за махинации ему не хотелось, поэтому он пошел на сделку с совестью и, «беспокоясь о безопасности родины», решил сдать ФСБ «иностранного шпиона» (то есть меня), который якобы «имел намерение подорвать военную мощь России».
— Чем же этот полковник Минобороны России заманил вас в Москву? Правда, что высокими комиссионными?
— Отойдя от руководства предприятием, я с удовольствием занимался внуками. Но в начале лета 2014 года на меня вышли представители одной из структур Минобороны Украины, которой потребовалось закупить пять российских магнетронных импульсных усилителей (МИУ-41), используемых в зенитно-ракетном комплексе «Бук». Они попросили договориться с российскими поставщиками о более низкой цене.
— Но ведь их производят и на киевском заводе «Генератор», насколько мне известно. В чем тогда состоял «шпионский» интерес?
— Его действительно не было. По сути, в России практически нет изделий военного назначения, которых не выпускали бы или не ремонтировали в Украине. Меня попросили согласовать цену и договориться о сроках поставки товара спецназначения в рамках межправительственных соглашений, которые были подписаны в 1993 году и только 25 мая прошлого года расторгнуты по инициативе нашего правительства. Я связался с руководителем завода-производителя в Саратове (по сложившейся еще в советские времена традиции, директора смежных предприятий напрямую решали такие вопросы, а в Украине из той когорты остался я один). Но он мне отказал, сославшись на отсутствие готовых изделий и сильную загруженность производства.
Тогда я позвонил Колегову, надеялся, что он все-таки найдет магнетроны среди неликвидов. «У вас фашистская власть, мы не будем вооружать вашу армию!» — закатил он мне истерику. Тем не менее вскоре я получил от него электронное письмо: «Интересующие тебя изделия есть, приезжай». Предпосылок к разрыву экономических связей с Россией тогда еще не было, и я решил ехать. На 11 июня 2014 года взял билет туда, а на следующий день — обратно, чем сорвал планы ФСБ и Колегова, работавшего на них. Позже следователь сказал, что меня планировали задержать еще тогда, да вот улик собрали маловато. Я ведь приехал покупать «секретное вооружение» без денег.
Меня пытались подставить, всячески уговаривая приобрести клистроны усилительные импульсного действия (КИУ-43), которые используются в зенитно-ракетной системе С-300 и разработка которых действительно суперсекретна. С Колеговым был еще один полковник в отставке (по фамилии Демьянов). Он особенно страстно убеждал меня, что клистроны списанные, нигде не числятся и на них можно хорошо заработать. Но сделка не состоялась, поскольку я приезжал не за этим. Тогда мой «друг» придумал новую причину для встречи в Москве. Дескать, он нашел в неликвидах несколько изделий, изготовленных лет пятнадцать назад на заводе «Знамя», и хочет, чтобы я сделал по ним экспертное заключение. Полтора месяца надоедал мне этим предложением. Звонил, писал электронные письма, обещал оплатить дорогу, хорошо отблагодарить за консультацию. Как потом оказалось, все разговоры Костя фиксировал на диктофон, а переписку сохранял. Но из этого общения видно, что инициатива всегда исходила от полковника-стукача. Кроме того, он начал давить на меня, требуя возместить понесенные им убытки (шесть тысяч долларов) якобы за проверку нужных мне изделий, кондиционность которых он по собственной инициативе подтвердил на каком-то предприятии. Оплатить экспертизу из своего кармана я не был готов, поэтому 4 августа отправился в Москву, имея в кармане чуть больше трех тысяч рублей. Задерживаться не собирался, планировал тем же поездом вернуться в Полтаву: у меня был обратный билет, и я даже вещи не забрал из вагона, оставил у проводницы.
— Вы почувствовали слежку за собой, едва пройдя паспортный контроль на российской границе. Почему же не сошли с поезда?
— Я ехал к другу и не ожидал от него подлости. Он ведь раньше каждый год давал нам заказы на два-три миллиона долларов, благодаря чему коллективу предприятия вовремя поступали из Государственного казначейства РФ финансовые средства, люди имели хорошую зарплату. Хотя потом, не раз анализируя события, понимал, что надо было бежать. Я слышал, как женщина-таможенник, забрав повторно мой паспорт и зайдя в соседнее купе, диктовала кому-то мои данные. Но подумал, что с меня можно взять? Что я такого сделал?
— Тогда откуда появились шесть тысяч долларов, которые нашли у вас во время задержания?
— В тот раз меня встречали у вагона два полковника от Колегова. Они были явно разочарованы, увидев, что я налегке. «Вы так и приехали?» — уточнили, поняв, что дипломата с деньгами я не привез. «Имей совесть, ищи сумму, которую ты задолжал», — строго сказал мне Константин, которому «ребята» тут же доложили ситуацию. Пришлось звонить хорошему знакомому, просить выручить и обещать, что вскоре с ним рассчитаюсь. Я с сопровождающими подождал электричку из Подмосковья, которой мой приятель передал требуемую сумму, и только после этого мы отправились в какой-то офис якобы для тестирования той самой продукции из неликвидов. Получалось, будто я с этими деньгами приехал покупать у представителя Минобороны России какие-то секретные документы, чтобы вывезти их в Украину. Я обратил внимание на стоявшие у офиса два легковых автомобиля, но опять же, не придал этому особого значения. А через несколько минут после того, как я оказался в ловушке, вошли эфэсбэшники и приказали всем стать лицом к стенке, поставить ноги на ширину плеч. Я был уверен, что это за Константином и его партнерами. А оказалось — за мной.
— Что Колегов говорил потом на суде? Вы задавали ему вопросы?
— Я считал ниже своего достоинства разговаривать с ним. Но когда мой адвокат спросил, почему он не отговорил подсудимого от «неблаговидного поступка», а сразу сообщил о его намерениях в ФСБ, Колегов ответил: «Мне тетя сказала, что в Украину пришла преступная власть, и если Солошенко раздобудет в России секретные изделия, то этим нанесет ущерб моей родине». Это заявил полковник российской армии, которому что-то там одна «тетя сказала»…
— Юрий Данилович, на каких доказательствах строилось ваше обвинение?
— На липовых! Об абсурдности состряпанного дела можно судить хотя бы по тому, что рыночная стоимость изделия, за которым я якобы приехал, составляет 360 тысяч долларов. А у меня изъяли… шесть тысяч долларов. Все мое «преступление» было спланировано заранее в кабинетах ФСБ и Генпрокуратуры РФ, и суд от этого сценария не отступал ни на йоту. Документы на секретные комплектующие к зенитно-ракетному комплексу С-300 мне подбросила группа задержания в офисе, куда меня привезли с Курского вокзала. При личном обыске оперативники забрали оба мобильных телефона, запечатали их в кульки — и возвращают, а там уже находятся… нужные им бумаги. Я отказался даже в руки брать эти «улики», но свое дело эфэсбэшники сделали, поэтому дальше доказывать собственную правоту было бессмысленно. Меня обвинили в том, что якобы я действовал от имени госпредприятия «Завод «Генератор» и корпорации «Небо Украины» и пытался контрабандным путем вывезти комплектующие для восстановления средств противоздушной обороны Украины. Ко всем моим показаниям суд подошел «критически». На самом деле никакого судебного и досудебного расследования никто не вел, поскольку расследовать было нечего. Кстати, следователь мне честно признался: «Если я напишу вам оправдательное заключение, нужно будет идти в отдел кадров за увольнением».
— Знаю, вы были лишены действенной защиты…
— Мое дело проходило под грифом «совершенно секретно», поэтому ко мне никого не пускали, а мои многочисленные ходатайства оставляли без удовлетворения. Только московской правозащитнице Зое Световой удалось каким-то образом ко мне прорваться. Сыновьям я запретил приходить в СИЗО, так как узнал, что Сашу тоже планировали задержать в Москве, чтобы через него давить на меня. Просто в тот день, когда он приезжал, следователь куда-то отлучался по делам.
Ко мне больше полугода не допускали консула и еще подначивали, что даже задержанных в России граждан «банановых республик» навещают дипломаты, а я никому в Украине не нужен. Потом, когда мы все-таки встретились с украинским консулом Геннадием Брескаленко, он показал мне не менее тридцати копий писем, отправленных в СИЗО «Лефортово» и другие инстанции с просьбой разрешить встречу со мной. И везде — отказ. Что уж говорить обо мне? Меня никто не слышал! Ни в Администрации президента России, ни в ФСБ.
Всяческими ухищрениями меня лишили адвокатской поддержки. Дети платили большие деньги сначала одному защитнику, потом другому, однако они даже не навещали меня. Я написал свыше сорока заявлений и ходатайств, настаивая на своей невиновности, обращался в том числе и к Путину. Помню, в одном из писем к нему обещал: «Если только выйду из тюрьмы, больше не приближусь к России на расстояние ста километров». Поняв, что письма не дают никакого результата, стал слать телеграммы. Наконец из российской Генпрокуратуры мне сообщили, что я, дескать, сам отказался от встречи с консулом и что мне даны исчерпывающие ответы на все вопросы.
Я был для них никто, просто «обменный фонд», но они точно знали, что я не шпион. К счастью, физически меня не прессовали, истязали лишь морально. Шантажировали — обещали перевести в статус свидетеля, если приму российское гражданство. Обманывали — начальник следственного отдела обещал перевести меня на домашний арест. Над моими письмами смеялись. Но я не велся на провокации. «Конечно, умирать лучше дома, чем здесь», — сказал однажды мне следователь. А я подумал: «Не дождетесь!».
— Сразу после освобождения вы заявили, что у вас осталось много друзей в России. Кто они?
— Я вернулся из Москвы злейшим врагом путинского государства, хотя к России раньше испытывал дружеские чувства. Увидев, сколько порядочных людей в тюрьме, ужаснулся. Они сидят там и ждут, что, когда выйдут, попросят политического убежища в Украине. Тут у нас тоже далеко не все так, как хотелось бы, но хотя бы можно открыто высказывать свое мнение. Именно в российской тюрьме я встретил больше порядочных людей, чем где-либо. Среди моих новых друзей по несчастью — полковник, спецназовец, прошедший горячие точки и имеющий отличное от Путина мнение о российской внешней политике — получил шесть лет за (вдумайтесь!) «обещание содействия в даче взятки». Мы с ним расстались, крепко пожав друг другу руки.
С одними сокамерниками я тихонько разучивал гимн Украины, другим читал свои любимые строчки Павла Тычины:
«Щоб жить — нi в кого права не питаюсь,
Щоб жить — я всi кайдани розiрву,
Я стверджуюсь, я утверждаюсь,
Бо я живу».
Один 27-летний заключенный даже попросил записать это стихотворение в его дневнике.
Мои сокамерники в «Лефортово», кстати, выключали телевизор, когда вещали кремлевские пропагандисты Дмитрий Киселев и Петр Толстой, чтобы я не расстраивался. Эти, с позволения сказать, журналисты, утверждали: «Часть России, которая пока называется Украиной» или «Мы на Украину не входили — мы оттуда не уходили».
— Вы не обжаловали приговор — шесть лет лишения свободы — потому что не видели в этом смысла?
— Да, без приговора меня не обменяли бы. Тюрьма — это страшное дело. Когда сообщили, что у меня обнаружили неизлечимую болезнь, не было эмоций даже на то, чтобы расстраиваться по этому поводу.
— А в российской тюрьме проводят вообще какое-либо лечение?
— В больнице при колонии строгого режима в Нижнем Новгороде, где я отбывал наказание, мне сразу же предложили лечь под нож, но я категорически отказался. Мне хватило того унижения, когда меня водили на обследование в городскую поликлинику: в наручниках, в сопровождении двух охранников с автоматами и одного с пистолетом. Правда, потом, когда меня начали посещать правозащитники, отношение изменилось, и даже таблетки нашлись. А дома, как говорится, и стены лечат..
— О чем вы мечтали, находясь в заключении?
— О том, чтобы поскорее увидеть родных — обнять внуков (их у меня трое), сыновей, жену. Кстати, после той злополучной поездки в Москву я планировал отправить супругу на лечение — у нее слабое здоровье, и за эти почти два года она всего пару раз выходила на улицу да один раз дети на дачу ее вывезли.
А еще мечтал, что, когда пересеку границу, скажу: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ…» Эти строчки Лермонтов написал еще в 1841 году, но они не утратили актуальности и поныне. Теперь слова «Путин» и «ФСБ» в моей семье находятся под запретом.
— Чем будете заниматься?
— Жить! Сколько той жизни осталось, а у меня и так отняли из нее почти два года. Наслаждаюсь свободой. Этим горячим солнцем. Представьте: в тюрьме до самого освобождения я ходил в фуфайке и теплом свитере, ведь находился, по сути, в подвале. И, конечно, буду прилагать все усилия к тому, чтобы другие политические узники путинского режима как можно скорее очутились на свободе.
Фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»
1021Читайте нас у Facebook
