Людмила Улицкая: «В российских СМИ свободы нет, зато существует некая вседозволенность»
Людмила Улицкая — автор нескольких десятков книг и сценариев, первая женщина — лауреат премии «Русский Букер», чьи произведения, переведенные на 30 языков, завоевали любовь миллионов читателей во всем мире. Писательница отмечена многими наградами: она кавалер ордена Почетного легиона (Франция), лауреат Австрийской государственной премии по европейской литературе, премии Медичи и кавалер Ордена искусств и литературы (Франция)… В Кремле Улицкую называют «пятой колонной», поскольку она высказывается против власти, критически оценивает ситуацию внутри России и осуждает агрессию против Украины. Тем не менее книги Улицкой продаются огромными тиражами, а к ее мнению прислушиваются многие здравомыслящие люди. Вот и «одесская» лекция писательницы «Свободный человек в эпоху тоталитаризма» собрала в открытом Зеленом театре более тысячи человек. Мест всем желающим не хватило, многие сидели на земле либо слушали стоя…
Корреспонденту «ФАКТОВ» посчастливилось побывать на этой лекции и пообщаться с писательницей.
— Людмила Евгеньевна, каково ощущать себя «пятой колонной»?
— «Пятая колонна»? Да хоть десятая! Называйте меня, как хотите, хоть горшком, только в печь не ставьте. Однажды, лет 17 назад, когда меня еще в «пятую колонну» не зачислили, я собрала цитаты о себе в прессе. Чего там только не понаписали! Дескать, у меня две дочери, одна работает у Черномырдина, вторая — живет в Канаде. На самом деле, у меня два сына, оба живут в России…
А не так давно один деятель писательско-лакейского направления назвал меня «мэтрессой». Я — приличная старуха, замужняя, между прочим, вряд ли кто-нибудь мечтает взять меня на содержание. Так что же мне — на дуэль этого недоумка вызывать?..
— Так ведь численность «недоумков» зашкаливает!
— Мы живем в такое «восхитительное» время, когда кризис, о котором так много говорят, что он — экономический, на самом деле понятийный. Мы перестали друг друга понимать, поскольку слова постепенно меняют свое наполнение.
Не так давно я написала большой, очень тяжелый роман, напрямую связанный с историей моей семьи, которая родом из Киева. В частности, с биографией деда — он был в ссылке с 1931-го по 1937 год, а в 1948-м получил десять лет сталинских лагерей. Затем — снова ссылка. Там дед и умер. К счастью, его записные книжки и переписка дедушки с бабушкой сохранились. Эти письма помогли мне пересмотреть отношение к маленькой человеческой жизни. Почувствовала, что каждый из живущих людей — как бусинка в нити, позади которой много бусин-предков, а впереди — потомки. И все люди связаны между собой не только горизонтальными связями сегодняшнего дня, но и невидимыми вертикальными, которые углублены в общую историю человеческого рода.
Еще поняла: моего деда интересовало ровно то, что и меня. Только его записные книжки начинаются в 1912 году, а я их открыла в 2011-м, сто лет спустя. Тема та же: как развивается общество и почему на этапах своего развития оно всякий раз все больше и больше забирает у человека его личную свободу?
— Есть такое древнее китайское проклятие: чтобы ты жил в эпоху перемен…
— Это — как раз о нас, о нашем времени. Должна признаться, что я по своей природе не люблю власть предержащих — ни предыдущих, ни нынешних. К счастью, рано это осознав, выстраивала свою жизнь таким образом, чтобы поменьше соприкасаться с государством. Как Марина Цветаева говорила, «лучше моську наймусь купать…» Моську купать мне не пришлось, но и заказные работы я никогда не выполняла, а делала то, что было по душе. Как-то повезло прожить, не притянутой за хвост.
— Государство всегда лишает человека части его свободы.
— Помню, в1968 году, когда мне было 24 года, а моей подруге Наташе Горбаневской — на семь лет больше, она с еще шестью смельчаками вышла на Красную площадь, протестуя против ввода советских войск в Чехословакию. Ее посадили не сразу, а только год спустя, поскольку тогда она была кормящей мамой. Как оказалось, у Наташи была иная степень свободы. Она вышла на площадь, а я нет. В то время была в Ужгороде, сидела на горе и видела, как самолеты летят на Прагу. Сейчас я немного, капельку смелее…
— Ваша юность пришлась на период хрущевской оттепели.
— 1960-е годы весьма интересны. Было еще очень много людей, вернувшихся с войны. Прошедших, как мой отчим, фашистский плен, а потом — сталинские лагеря (по возвращении из плена). Надо сказать, что никогда ни один фронтовик, кого я знала, в том числе и Юлий Даниэль, не хотел говорить на военную тему. Каждое слово нужно было вытаскивать из них клещами. То, что они помнили — ужас, смерть, страх, кровь, жестокость. Потому романтическим флером, в который сегодня оборачивают память о Великой Отечественной, совершенно не обладали люди, которые ту войну действительно прошли.
Мое формирование проходило под впечатлением от увиденного: помню, как на похоронах Сталина задавили мальчика, жившего в нашем дворе… От прочитанного, в том числе самиздата: Солженицин, Шаламов, Даниэль, Лев Копелев, который жил со мной в одном доме. Помимо этих литераторов были и художники — своеобразная неподцензурная среда, в которую входили Эрнст Неизвестный, Вадим Сидур, «Лианозовская группа»… Тогда не быть включенным в «систему госзаказа» было смелым и очень решительным движением.
А ведь в те годы еще действовал закон, который предписывал доносительство, существовала и статья Уголовного кодекса за недоносительство. То есть знать и не написать об этом заявление было преступлением. Когда в начале 1990-х годов рассекретили архивы КГБ, оказалось, что в них — четыре миллиона доносов!
— Страшная цифра…
— Именно столько граждан сочли нужным написать доносы на своих близких, друзей, начальников, подчиненных… И вдруг ситуация, которая на всех нас неизвестно откуда свалилась в 1991-м, когда оказалось, что советская власть кончилась… Свобода есть, а свободных людей нет. В этом и заключалась драма того времени.
Прекрасно помню, как в тот год мои друзья пошли на площадь, а меня ноги не несут. Сказала им: «Ребята, вот когда будет люстрация, когда запретят КПСС, я с вами выйду. А пока что посижу дома…» Увы, этого не произошло. Оказалось, что люди, которым так хотелось свободы, в бой за нее не пошли. Она, свобода, просто упала в руки, поскольку советская власть себя изжила.
— В итоге власть снова оказалась в руках не самых достойных.
— Прекрасно помню моего приятеля — физика, начальника лаборатории, доктора наук, который в тот первый год пошел в правительство Москвы. Он был такой бодрый, веселый человек, ездил на стареньких «Жигулях». Год спустя пересел в «Тойоту», а еще через два года он с каждой проданной в Москве жареной курицы имел по 20 копеек. Увы, это был довольно-таки солидный пласт людей, которые оказались недостойны той свободы, которая могла бы быть. И произошло худшее: свобода из рук государства перешла в руки секретной полиции.
— Вы не раз заявляли, что не боитесь Путина.
— Я прожила достаточно большую жизнь — 73 года, приближаюсь к ее окончанию. Почему я должна кого-то бояться?! Если честно, упомянутая фигура меня не очень-то занимает. Написала я практически все, что хотела написать, — так мне, во всяком случае, кажется сегодня. Если я не нравлюсь власти — это ее дело. Вообще-то у нас с ней практически нет никаких отношений.
— Чувствуете ли вы себя в России свободной?
— В принципе, да. Сейчас в России — очень интересный кусок времени: с 1990 -х там нет литературной цензуры. За 25 лет профессиональной писательской работы в моих произведениях не сняли ни единого слова. Разве что иногда ставили многоточие — в тех местах, где считали, что это нелитературно. Лично я к мату отношусь положительно, считая его такой же частью языка, как язык газет или профессиональный язык.
То, о чем я говорю, не имеет отношения к СМИ — там жесточайшая цензура. Журналистика сегодня в России просто погибает, поскольку множество талантливых людей лишены возможности доносить свои мысли, анализировать ситуацию, говорить то, что они хотят сказать. В итоге либо остаются без работы, либо вынуждены покидать Россию. Ко мне лично это, к счастью, отношения не имеет.
Последняя работа, которую я сделала, — либретто к опере о докторе Гаазе, практически святом человеке. Недавно католическая церковь начала процесс его канонизации. Он работал в России, в тюрьмах, в начале 19 века. Русский врач немецкого происхождения, филантроп, известный под именем «святой доктор», несколько десятков лет своей жизни посвятил улучшению положения заключенных в тюрьмах.
— Вы затронули тему российских СМИ…
— Свободы там нет, зато существует некая вседозволенность. Например, российские СМИ искажают происходящее на Украине. Можно сказать, они побили мировой рекорд по лжи. Идет тотальная, беспрецедентная манипуляция коллективным сознанием. Быть честным журналистом сегодня в России — настоящий подвиг.
— Не страшно было приезжать в «бандеровскую» Одессу?
— Я очень рада возможности побывать в Одессе, где не была ровно полвека! Прекрасный город и в такой же мере бесхозный. Впрочем, как большинство постсоветских городов.
— Как, на ваш взгляд, есть ли шанс у Украины выпрыгнуть из «советской матрицы»?
— Очень надеюсь и очень желаю, чтобы Украине это удалось. Я отношусь к тем 14 процентам, которые не одобряют политику российского руководства. Дело в том, что сегодняшняя ситуация на востоке Украины, по моему убеждению, может быть разрешена исключительно политическим, а не военным путем. Ведь каждого убитого солдата — будь он с «этой» либо с «той» стороны — безумно жаль. Сама военная ситуация — преступна! Я глубоко скорблю о том, что так происходит.
Вне всякого сомнения, значительно большая ответственность за происходящее на востоке Украины лежит на российской стороне. Но жестокость и кровопролитие были продемонстрированы, увы, достаточно полно обеими сторонами. Убеждена: человек на войне, с ружьем в руках — убивает.
— Одессу, к счастью, удалось уберечь от путинской «Новороссии». В то же время в украинском Донецке, в так называемой «администрации ДНР», сидит некий писатель Захар Прилепин. Сегодня он пытается выстроить некую «культурную составляющую молодой республики»…
— Как и украинский писатель Сергей Жадан, я отказалась с Прилепиным не то чтобы общаться, а даже здороваться. Это — единственный в писательском сообществе человек, которого я не желаю видеть. Я не знаю, скольким поколениям придется потом расхлебывать эту чудовищную, идиотскую историю, которую замутили люди типа Захара Прилепина… Сегодняшняя Россия, с ее драматичностью, острыми конфликтами в социальной жизни, во внутренней политике — это кусок истории, который будут изучать, удивляться его алогичности и сложнейшими отношениями между обществом и государством.
— Смогут ли люди в Украине, России контролировать власть?
— Для этого существует гражданское общество — тот механизм, индикатор, который показывает правительству, власти, что что-то не в порядке. Именно в силу того, что у нас крайне слабо развито это гражданское общество, государство не гибкое и не выполняет тех обязательств, которые на себя взяло.
Понимаете, сегодня в России на демонстрации никто не выходит — страшно. До сих пор продолжают арестовывать людей, которые четыре года назад отправились митинговать на Болотную площадь. Они ни в чем не виноваты, но судят их за то, что «один из них, кажется, сбил зубную эмаль полицейскому и вообще причинил боль…»
— Что же делать думающему человеку?
— Я неоднократно говорила, скажу еще: сейчас в России самый правильный образ жизни — это модель доктора Швейцера (Альберт Швейцер — немецкий философ и гуманист, лауреат Нобелевской премии мира 1952 года, который в 20-х годах прошлого века бросил благополучную Швейцарию и уехал в голодную Африку, где 25 лет занимался восстановлением больниц. — Авт.) Мы же находимся в более выгодном положении: не нужно никуда ехать, вышел из подъезда — и перед тобой та самая Африка, огромное поле для деятельности. Да, это теория малых дел, которая принадлежит Льву Толстому. Однако сегодня без нее, без какого-то участия, сострадания — никак! Очень стыдно сидеть по уши в дерьме. Ведь и в очень жесткие советские времена было очень много людей, способных на самопожертвование — и врачи, и учителя… Есть такие и сейчас.
— Сегодняшнее поколение практически не читает. Кажется, что книги уходят в прошлое.
— Это одна из постоянных тем обсуждения в литературных кругах. Мы оказались на невиданном цивилизационном шве, который лично я четко ощущаю. Наши внуки все воспринимают совершенно по-иному. Но я по-прежнему читаю им «Каштанку», «Серую шейку», «Капитанскую дочку»… Читаю уже по пятому разу — они подрастают, я им читаю, и буду это делать. Хотя то, что сегодняшняя цивилизация уходит от литературной формы, то, что книга переформатируется во что-то другое — это однозначно. Каждый год я дарю своему старшему внуку какую-то редкую книгу. В этом году купила ему первое американское издание Киплинга. Всякий раз, когда он получает в руки такую прекрасную дорогую книгу, он восторгается и произносит: «Ах, какая драгоценность!» Полагаю, что именно вот таким корыстным, хитроумным способом — ему захочется похвастать перед друзьями, одноклассниками — я сумею показать, что книга стоит того, чтобы ее брать в руки и читать.
Книга будет жить в какой-то другой форме. Вопрос — не в книге, вопрос — в тексте. В том, каким образом мы будем передавать этот текст.
— Вы как-то говорили, что никогда не планируете заранее написать роман, но сама жизнь подбрасывает историю, которая не вмещается в рассказ или повесть. Есть ли сегодня тема для нового романа?
— Если честно, я жутко устала. У меня есть ощущение, что-то, что мне нужно было сделать, я сделала. Никакой трагедии не вижу в том, если больше ничего не напишу. Я честно работала 25 лет. Могу выйти на пенсию?!.
Сейчас я свободна. Менять эту свободу на рабство ужасной, непосильной работы я не хочу. Мне хотелось бы написать одну пьесу, давно придуманную, одну условно детскую книжку, а главное — прочитать много книг, которые штабелями стоят у кровати «до лучших времен». Может, меня ожидает счастливая судьба читателя?..
2832Читайте нас у Facebook
