Наталья Аринбасарова: "Запах бруска хозяйственного мыла долго казался мне самым лучшим на свете"
У Натальи Аринбасаровой не только балетный, но и актерский талант. На ее счету такие фильмы и сериалы, как «Первый учитель», «У озера», «Транссибирский экспресс», «Выбор», «Визит к Минотавру». А еще она обладает потрясающим умением быть женой, матерью, свекровью, бабушкой. Возможно, секрет ее счастья состоит в том, чтобы с благодарностью играть любую роль, предназначенную судьбой?
— Наталья Утевлевна, все девочки в детстве мечтают стать либо балеринами, либо актрисами. Вам, на зависть многим, удалось объединить две эти профессии.
— Балериной я мечтала стать еще тогда, когда даже не знала, как эта профессия называется. Папа у меня был военный, мотались мы по военным городкам в Туркмении, и все вокруг было каким-то казенным, серым, некрасивым. Не видели не только хорошей еды, но и воды вволю — в тех местах с ней всегда были проблемы. Первые несколько лет жизни моей одеждой были некрасивые платьица с бантиками и рюшиками. А хлопчатобумажные трусики в горошек шили мне и сестре с братьями (в семье Аринбасаровых было пятеро детей. — Авт.) на допотопной швейной машинке. У старших братьев зимой были одни сапоги на двоих, благо, мальчики учились в разные смены. Хозяйственное мыло, которое давали отцу на военный паек, моя мама, Мария Константиновна, берегла и мыла им только детей. Настоящая роскошь — земляничное — появилось позже. Запах бруска хозяйственного долго казался мне самым лучшим на свете. В доме у нас стояла старая казенная мебель с инвентарными номерами, а куклами служили кривые деревца саксаула. Вообще-то ими топили печь, но мы с сестрой Машей их раскрашивали и наряжали в сделанные из разноцветных лоскутков подобия платьиц. Душа просила праздника, сказки…
— И эту сказку вы нашли?
— Однажды на улице на большом экране показывали какой-то фильм, и там был эпизод — сцена из «Лебединого озера». Красивые женщины в невероятных одеждах (тогда я еще не знала, что они называются пачками) танцевали удивительный, неземной танец. Я прибежала домой и спросила у мамы: «Что это?!» «Это балет», — ответила она. «Значит, я хочу быть балериной», — сказала я. Мне тогда было лет пять. Я не знала, какими качествами нужно обладать, чтобы стать балериной, но развивала гибкость — делала мостик и «березку», садилась на шпагат. Впоследствии, в училище, мне все это пригодилось. Когда мне было девять, мы уже жили в Алма-Ате, и однажды я увидела на улице объявление о наборе в хореографическое училище. Прибежала домой с криком: «Мама, я буду туда поступать!»
— Маму ваше заявление обрадовало?
— К моему большому удивлению, нет. «Там большие нагрузки, ты будешь отставать по общеобразовательным предметам», — сказала она. А в нашей семье все дети были отличниками, я четыре класса окончила с похвальными грамотами. Если бы я скатилась на «четверки» или, не дай Бог, «тройки», большего позора для мамы не было бы. Я — в слезы: «Это же последний год, когда я могу поступать!» В училище брали только до девяти лет. «Ну, если так хочешь, — сказала мама, — поступай, только я тебе помогать не буду». И я сама бегала на экзамены и творческие туры, собирала справки — о здоровье, о прописке. И поступила!
Действительно, было очень тяжело: занятия в училище начинались рано утром, а в общеобразовательной школе я училась во вторую смену. Но я все равно была счастлива, как может быть счастлив человек, мечта которого осуществилась. Между занятиями мама носила мне еду. Правда, ее опасения оправдались — я стала хорошисткой, зато в балетном училище была одной из лучших. А через год нас послали в московское хореографическое академическое училище при Большом театре (теперь его величают академией). Там мы жили в интернате. Те годы прошли среди красоты и сказки. Балет вошел в мою жизнь навсегда, даже в драматических ролях я иду в работе над образом от языка тела.
— Балет компенсировал вам разлуку с родным домом?
— Учеба в интернате была серьезной школой жизни. Все мы очень скучали по маме, часто плакали. Я в таких случаях садилась и просто смотрела в окно — на деревья, птиц, прохожих. Помогало. Но у нас был замечательный интернат с прекрасными преподавателями. Мы с утра и до ночи занимались профессией, знали же, к чему стремимся. К тому же участвовали во всех спектаклях Большого театра и театра имени Станиславского — исполняли детские партии, играли снежинок, мышей и оловянных солдатиков.
— Успех, который принесла вам картина «Первый учитель» Андрона Кончаловского, не вскружил голову?
— Не забывайте, что у меня балетная школа. Когда видишь живую Галину Уланову и выходишь на сцену вместе с Плисецкой, понимаешь, что такое настоящее величие. К тому же вся наша жизнь была связана с трудом. Когда ты в любой момент можешь, извините за выражение, лопухнуться и не скрутить фуэте, а то и просто упасть, понимаешь, в чем истинный профессионализм. Его нужно доказывать каждый день, каждую минуту.
*Андрон Кончаловский был первым супругом актрисы
Я восприняла картину как подарок судьбы. Она сделала меня знаменитой и открыла дорогу во ВГИК, где училась у Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Опять же, разве рядом с такими людьми можно заболеть звездной болезнью?!
— Говорят, Герасимов был нетерпимым даже к самым первым ее симптомам?
— И сразу же их пресекал. Сергей Аполлинариевич часто говорил: «Когда вам предлагают в чем-то сниматься, всегда задавайте себе вопрос: «Во имя чего я это делаю?» И тогда вы никогда не ошибетесь в выборе. Герасимов и Макарова были людьми удивительными, редкой эрудиции и воспитания. Помню, во время съемок фильма «У озера» произошел показательный случай. В павильоне ведь работают не только актеры, но и много технического персонала. Уборщица мыла пол и что-то уронила. Никто даже не шелохнулся, а Сергей Аполлинариевич метнулся и помог ей поднять.
— Все ученики Герасимова и Макаровой говорят, что педагоги относились к ним как к родным детям.
— Возможно, потому, что собственных детей у них не было. Они знали о нас абсолютно все. Были удивительно доброжелательны в оценке всего, что мы делаем. И к оценке каждого подходили индивидуально. Мне, например, Тамара Федоровна часто говорила: «Наташенька, у тебя такое чувство правды, что ты не можешь переиграть. Поэтому тебе можно все: и „плюсовать“, и играть острее». А мне именно этого не хватало в жизни, я все время играла лирических героинь с богатым внутренним миром, а столь милые актерскому сердцу характерные роли мне стали давать только с возрастом. В отличие от Сергея Аполлинариевича, который основное внимание уделял творчеству, Тамара Федоровна учила нас житейским навыками и хорошим манерам: как вести себя за столом, как носить костюм. Когда мы учились, ей было уже за шестьдесят, но она всегда была так элегантно одета и аккуратно причесана, что от нее просто невозможно было отвести глаз. Говорила нам: «Мы с Сергеем Аполлинариевичем делаем гимнастику каждое утро, где бы ни были — и в поезде, и в самолете. Каждый человек занимается зарядкой неохотно, поскольку приходится делать над собой усилие. А если ты с самого утра преодолел себя, значит, весь день пройдет успешно».
— Какой гонорар получили за участие в своей первой картине?
— Моя актерская ставка составляла сто пятьдесят рублей в месяц, за полгода съемок получилось девятьсот рублей, у меня до сих пор хранится тот договор. Деньги небольшие. Но по сравнению с тем, что в Театре оперы и балета имени Абая, куда я попала после окончания училища, мне назначили ставку в пятьдесят пять рублей (столько тогда получали домработницы), это было щедро.
— Поэтому не остались работать в театре?
— Нет, из-за проблем со здоровьем. В училище я заболела ангиной, гланды стали такими огромными, что решено было их удалить. Перед операцией мне сделали полное медицинское обследование и обнаружили проблемы с сердцем. Я упросила врачей ничего не сообщать в училище — боялась, что меня отчислят, но сердце время от времени давало о себе знать. После съемок я в балет уже не вернулась — окончила ВГИК и начала сниматься в кино, о чем никогда не пожалела.
— Не думаете, что кино перед вами в большом долгу — вас могли бы снимать гораздо больше?
— У каждого артиста, сколько бы он ни снимался, возникают такие мысли. Но я реалистка и понимаю, что все было предопределено заранее. Страна наша распалась, а я снималась, в основном, на национальных студиях, которые сейчас находятся за границей. Это было страшное время — кино не снималось, проката не было. Но появилось много постановок, совместных с заграничными студиями, я сыграла у Ежи Гофмана и Ежи Кавалеровича, работала у Франко Неро. Теперь все постепенно возвращается на круги своя, и я снова снимаюсь на национальных студиях, правда, реже. Конечно, теперь все больше играю бабушек. И если раньше мое участие в картине что-то определяло, от меня зависело ее качество, то теперь это просто героини второго плана. Их может сыграть, кто угодно, меня приглашают только потому, что я известная. К тому же дисциплинирована в работе и режиссеры знают, что со мной им будет легко.
— Безупречная фигура — следствие балетных ограничений?
— Ну, не такая уж она безупречная, все-таки сказываются возрастные изменения. Имеет значение не столько балетное прошлое, сколько конституция. Мама у меня тоже была худенькой, хотя родила пятерых детей. И папа был стройный. Не могу сказать, что я приверженец каких-то диет, ем все, что хочу, но немного и нечасто — два раза в день. Конечно, делаю зарядку.
— Занимаетесь воспитанием внучки Маши — дочери сына Егора и актрисы Любови Толкалиной?
— Маше восемь лет. Раньше у нее была няня, теперь с ней сидит другая бабушка — Любина мама. Она обожает Машу и балует. Я более строгая, но внучка часто говорит: «Мне с тобой интересно». Мы с ней все время придумываем какие-то занятия, стараюсь поддерживать в ней творческие начинания. Наверное, Маша это чувствует и на всех своих картинах пишет посвящение: «Тате», то есть мне. Когда-то именно так я называла свою свекровь — Наталью Петровну Кончаловскую, а теперь так меня называет моя внучка.
— Своих детей тоже воспитывали на таких принципах?
— К сожалению, у меня не было возможности уделять им столько времени и внимания. Я работала, все в доме было на мне. Конечно, как могла, учила. Говорила: «Не хочу, чтобы вы были детьми, на которых природа отдохнула». И внушала: «Учитесь работать головой, иначе придется гнуть спинку». Хотя руками тоже приучала работать. Егор и гвоздь может вбить, и починить что угодно, и зашить, и заштопать — штопку кладет лучше, чем я. Нам в училище приходилось много штопать, потому что трико часто рвется, я показала ему, как это делать, и он довел умение до совершенства. И Катя тоже не белоручка — за что ни возьмется, ей все удается.
— Нравятся фильмы, которые снимают ваши дети — режиссеры Егор Кончаловский и Екатерина Двигубская?
— Одни нравятся, другие — не очень, но всегда стараюсь их поддержать, ведь непременно найдутся люди, которые сделают обратное. У Кати еще и способности к литературе, она достаточно рано начала писать. Я это заметила, но перестраховалась и дала почитать ее работы сведущим людям — Виктории Токаревой, Рустаму Ибрагимбекову. Очень уж не хотелось выглядеть сумасшедшей мамашей, которая восхищается всем, что делает ее ребенок. Они одобрили. Естественно, первым Катиным читателем, редактором и корректором всегда была я. Нам с ней доставляет удовольствие сидеть вместе, обсуждать и править написанное. Когда мне предложили написать книгу, я поначалу отказывалась: «Я еще молода, мне рано подводить итоги». Названивали целый год, и Катя услышала: «А почему ты отказываешься? Давай вместе напишем». Так появилась книжка моих воспоминаний «Лунные дороги», на которую я согласилась, чтобы дать возможность напечататься Кате — мне хотелось, чтобы в книгу вошли и ее рассказы. Но издательство не стало смешивать два жанра, Катины рассказы напечатали позднее — отдельной книгой. Мне это было очень приятно.
2917Читайте нас у Facebook
