Мирослав Маринович: "Хотелось бы, чтобы Украина даже в условиях войны удержалась от радикализма"
Летом 1975-го, ратифицируя Хельсинкские соглашения, утверждающие универсальные права и свободы человека, генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев вряд ли предполагал, что в СССР найдутся люди, которые примут подписанные им обязательства всерьез.
Между тем в мае 1976 года в квартире академика Андрея Сахарова была основана Московская группа содействия выполнению Хельсинкского соглашения, а 9 ноября писатель Николай Руденко объявил о создании Украинской Хельсинкской группы (УХГ). Но, как говорили сами сотрудники КГБ, «что в Москве заварушка, то в Киеве — революция», имея в виду, что в Украине инакомыслящих преследовали ощутимо сильнее, чем в России. Через два часа после заявления Руденко в окна его дома в Конче-Заспе под Киевом полетели кирпичи. Там как раз ночевали жена писателя и еще одна участница новосозданного движения Оксана Мешко, в которую и попал кирпич. «Так КГБ отсалютовал в честь создания УХГ», — сыронизировал Николай Руденко.
Борьба украинцев за свои права, свободы и независимость впервые стала легальной и обратила на себя внимание цивилизованного мира. По сути, деятельность Украинской Хельсинкской группы сводилась к требованию от государства выполнять обязательства, которые оно само на себя взяло. Советский Союз блефовал на международной арене, и участники УХГ, открыто называя свои фамилии и адреса, этот блеф разоблачали. Собирая информацию о правонарушениях и передавая ее на Запад. Эта правозащитная группа заложила основу для национально-демократического движения конца 80-х, без которого не состоялась бы независимость Украины.
39 из 41 участника Украинской Хельсинкской группы прошли через суды, несправедливые приговоры, пытки, каторжный труд в лагерях и ссылки, а иные — еще и через репрессивную психиатрию. Для Василя Стуса, Валерия Марченко, Олексы Тихого и Юрия Литвина правозащитная деятельность закончилось смертью в тюрьме.
Об этих смелых людях, восставших против советской тоталитарной системы, и о судьбе правозащитников в Украине корреспондент «ФАКТОВ» поговорила с украинским диссидентом, стоявшим у истоков хельсинкского движения, львовянином Мирославом Мариновичем.
«Не дайте сильным погубить человека»
«Я хорошо понимал, что это повлечет за собой мой арест и страдания близких. Но я также понимал, что если откажусь, то никогда себе этого не прощу. Мне было 28 лет, и потерять самоуважение в таком возрасте означало бы перечеркнуть всю жизнь, перейти в состояние полной покорности. К счастью, голос Истории победил инстинкт самосохранения», — вспоминал Мирослав Маринович. В брежневские времена он отбыл 10 лет в лагере и ссылке. Написал несколько книг о своей жизни и борьбе. Основал в Украине организацию «Международная амнистия». Авторитетный религиозный публицист, вице-ректор Украинского католического университета. К 40-летию УХГ Маринович провел во Львове форум, на который съехались более 120 диссидентов и бывших политзаключенных из 15 стран мира.
— О чем говорили диссиденты и бывшие политзаключенные на форуме, посвященном 40-летию Украинской Хельсинкской группы?
— Мы не предавались ностальгическим воспоминаниям, потому что ностальгия и лагеря несовместимы, а обсуждали будущее. Все согласились, что нужно начинать всё сначала. Распространение в мире авторитарных настроений и популизма, новый виток увлечения силовыми методами и дезинформацией вызвали у нас ощущение, что чем ярче эти тенденции, тем острее потребность в правозащите и сопротивлении. При этом Хельсинкский механизм (защиты прав человека, согласованный и утвержденный большинством государств Европы. — Авт.), как мне видится, исчерпал себя.
— Что вы имеете в виду?
— Хельсинкский механизм — это прежде всего ОБСЕ. Так вот, эта организация на востоке Украины показала себя, мягко говоря, неэффективно. Однажды ее представители приехали в Украинский католический университет, изложили свою позицию. Я взорвался, не мог их слушать. Сказал: «Вы понимаете, что я — человек Хельсинкского движения, который заплатил за эти идеи десятью годами свободной жизни? Я протестую против того, что ОБСЕ оказалась такой ослабленной, манипулируемой Россией!». ОБСЕ работает по принципу консенсуса, но консенсус между людьми разных взглядов возможен при условии, что все играют по одним правилам. А Россия сегодня играет по своим правилам, она парализовала ОБСЕ и манипулирует этой организацией.
Хельсинкский механизм, как и каждый механизм, ломается, но ценности, лежащие в его основе, остаются. Основную ценность можно описать словами Владимира Мономаха: «Не дайте сильным погубить человека». Это вечное, потому что всегда были и будут силы — и в России, и в Украине, и в США, — которые захотят унизить человека, расправиться с ним.
Настроения в России, а теперь и в Польше, сильно влияют на украинцев. И я боюсь, чтобы эти настроения не повлекли за собой взрывную реакцию со стороны украинцев. Хотелось бы, чтобы Украина, которая когда-то наделала так много ошибок, теперь даже в условиях войны удержалась от радикализма и осталась островком покоя и мудрости. Это очень сложно — не поддаться эмоциям, но если мы начнем сходить с ума, будет беда. Верю, что «кто выдержит до конца, тот спасется».
— Как вы предлагаете защищать права человека на данном этапе?
— Мы говорили с поляками на форуме о том, что можно сделать. Так как они входят в Евросоюз, я им предложил выяснить возможность создания новой инициативы — кросснациональной солидарности, которая объединила бы людей доброй воли, непопулистов, понимающих современные угрозы и готовых им противостоять. Авторитарные силы консолидируются, берут друг с друга пример, а добрые люди пока только пугаются. Поэтому логично им тоже объединиться, став силой и опорой для многих гонимых и затравленных.
— Кроме того, в 70-х годах главная задача УХГ заключалась, как я понимаю, в том, чтобы донести до Запада правдивую информацию. В эпоху Интернета это уже не актуально…
— Да, найти и донести до Запада правду о том, как нарушаются права человека в СССР, было основным. А с Запада к нам шла ответная информационная волна. Радиостанции «Свобода», «Голос Америки», BBC и Deutsche Welle зачитывали переданные нами документы в эфире. Жители Союза слушали, информация проникала в их умы и сердца. Сегодня же информация может идти из других стран любыми потоками, режиму это не угрожает. Путину удалось подорвать способность людей отличать правду от неправды. Информация, которая приходит, не зажигает, не побуждает к действиям. Изменилась акустика мира.
— Вместе с другом и соратником Николаем Матусевичем вы провоцировали кагэбистов не только правозащитной деятельностью. Впервые вас задержали за то, что вы принесли цветы к памятнику Тарасу Шевченко. Однажды вы с Матусевичем вышли на сцену театра в желтой и синей сорочках, символизируя флаг Украины. Но, пожалуй, самая красивая «выходка» случилась на Шевченковском вечере в 1977 году…
— Это было время «разгула брежневской демократии», так что ничего хорошего от вечера мы не ждали. Тогдашний горемычный директор Института литературы говорил больше о Ленине, чем о Шевченко. На концерте в филармонии звучали песни про партию, народные, а из шевченковского — лишь отрывки из «Дневника», потому что по-русски.
Под конец концерта люди в зале стали просить исполнить «Заповiт». Тем не менее снова прозвучала какая-то «политкорректная» песня, которой публике давали понять, что просьбу не выполнят, а концерт окончен. Тогда я вышел на сцену и в духе вечера объявил, что Ленин очень любил слушать «Заповiт», поэтому давайте же его вместе споем! Несколько человек выбежали из-за кулис, шипя на меня и прогоняя. Но тут вышел Матусевич, мы стали под сценой, к нам присоединились наши подруги, и мы запели «Заповiт», который подхватил весь зал. Обслуга выключила свет, это было их ошибкой — в темном зале сотни голосов звучали просто фантастически! А после исполнения песни на нас обрушились десятки «Спасибо! Вы молодцы!». Из филармонии мы вышли последними, онемев от удивления. Концертная публика стояла полукругом вокруг кагэбистской машины. Мы пошли по улице, а люди окружили нас, охраняя от автомобиля, взяв под свою защиту. Так что в тот вечер нас не тронули. Между тем до ареста оставался месяц.
— Писатель Варлам Шаламов назвал советские лагеря местами «расчеловечивания». Вы же в книге «Вселенная за колючей проволокой» назвали пребывание в лагере периодом духовного роста…
— Перед процессом прокурор спросил у меня: «Если не раскаетесь на суде, будете отбывать наказание. Какую задачу вы ставите себе на этот период?» Неожиданно для себя я ответил: «Не озлобиться». Уже в следственном изоляторе пережил озарение и религиозное откровение. В итоге я и не оправдываю КГБ, но и не ненавижу их. Ведь их преступление Бог превратил в добро. По крайней мере так получилось в моем случае.
Были люди, поведение которых становилось для меня и других политзаключенных примером. Один из них — воин УПА Павел Строцень, в котором волевая принципиальность гармонично сосуществовала с добротой и доброжелательностью. Я увидел, что это возможно. Политзаключенные, окружавшие меня в лагере, были людьми неординарными, интеллектуальными, интересными. Находиться рядом со многими из них — это бесценный опыт. Писатель и философ Евген Сверстюк, к примеру, показал мне, что Евангелие — не только для воскресных проповедей в церкви, его «рецепты» можно применять к конкретным земным обстоятельствам.
В лагере амплитуда чувств безумно велика: высокое и красивое соседствует с мерзким и нечеловеческим. И непонятно, как это можно объединить в одной человеческой душе. Яркая иллюстрация такого симбиоза — история поздравления поэта и правозащитника Виктора Некипелова с днем рождения, который мы в 1982 году отмечали в карцере. Группа заключенных сидела отдельно от него, мы посоветовались и решили, что можем поздравить друга стихами, которые сами сочиним. К утру все было готово, а поскольку записать было не на чем, все держали сочиненное в голове. Но как прочитать стихи тому, кто находится в другой камере? Единственный способ — через канализационный люк, иными словами — через парашу. И вот, подходя по очереди к «очку», мы наклонялись и читали туда свои поэтические сочинения, а Виктор, тоже наклонившись к параше у себя в камере, растроганный до слез, нас слушал.
— Читая признания крымчанина Геннадия Афанасьева или российского узника совести Ильдара Дадина, ужасаешься жестокости тюремщиков. В 1970-е годы диссидентов истязали с таким же рвением?
— Был индивидуальный подход. Ту же Аллу Горскую зарубили топором. Стуса уничтожили. А мне все время говорили: «Вот видите, с вами ведут себя цивилизованно, почему же вы пишите в своих материалах, что КГБ в тюрьмах бесчинствует?» В 70-е годы, чтобы сломать человека и выбить признание, применяли в основном психологические методы. Лишь когда «сверху» спускали команду «фас», с человеком могли делать что угодно. Без команды не зверствовали. А сейчас и в Крыму, и на востоке Украины явно дана общая команда «фас» по отношению ко всем несогласным и «опасным». Всех можно бить, пытать, а многих даже убивать.
Помню, во время этапирования меня и еще двоих заключенных засунули в узкий металлический «стакан» для особо опасных преступников, рассчитанный на одного человека. Каждый из нас задыхался, мне казалось, что я умираю. В лагере кроме психологических издевательств, таких, как лишение и без того редких свиданий с родными, посылок и писем, были и другие: отказ предоставить медицинскую помощь, пытки сильным холодом и голодом, испорченной едой. В 1978-м я вдруг стал периодически падать в обморок. Особенно боялся, что это случится на рабочем месте. Важно было заранее распознать приступ, выключить токарный станок, крутящийся на шальной скорости, и присесть. Иначе можно было и не очнуться.
— Как думаете, почему среди диссидентов больше всего украинцев?
— Украинцы — единственные, кто не чувствовал ностальгии в лагерях. Обстановка самая привычная: находишься под строгим наблюдением, на горизонте — горы Урала, напоминающие Карпаты, большинство зэков — украинцы, и даже лагерный кагэбист — украинец. Ну, а если серьезно, то у нас — мощная история сопротивления. К примеру, белорусов среди политзаключенных не было вообще. А у украинцев в любой период истории всегда есть те, кто сопротивляется режиму. Это уже перешло в гены и этнопсихологию. Потому Россия и уделяла так много внимания борьбе именно с украинским диссидентством. Мы очень не любим запретов, давления и несправедливости.
— Слышала, что вы сформулировали для себя миссию Украины…
— Чтобы объяснить, придется сравнить нас с Россией. Россия выросла на идее Третьего Рима — противопоставления себя Первому Риму и ослабления других. «Мы против Америки, против Запада» — это основная идея российской ментальности. Путин оперся на нее и имеет успех. Россияне запросто покупаются на утверждения «Запад против нас», «Запад купил Украину», хотя эти идеи обрекают мир на противостояние и уничтожение.
Миссия же Украины прямо противоположная — объединять миры. Вспомните эффект Майдана, на котором нивелировались региональные, языковые, религиозные различия, — там все были заодно. Это проявилось кипение высокого человеческого духа. Украина может стать площадкой, на которой объединятся разные миры и цивилизации. Я это ощутил во время форума. Многие иностранные участники радовались, что украинцы всех собирают и объединяют. Меня тронули слова польской участницы Дануты Куронь: «У вас возможно то, что у нас, в Польше, уже, увы, невозможно. А именно: бесконфликтный разговор людей с разными взглядами и убеждениями». Эмоции сейчас в Польше очень накалились, общенациональный диалог оборвался. Украина на фоне России и Польши пока выглядит оазисом покоя и толерантности. В ходе того же форума еще одна полька призналась мне, что всерьез подумывает об эмиграции в Украину.
Мягкость, лабильность, легкая приспособляемость украинцев — это не психология доминантной нации. Но это и не кара небес. Доминантная нация никогда не станет местом встречи разных людей. А мы можем стать. Если поверим в себя, перестанем копировать идеи других стран и начнем активнее воплощать свои.
911Читайте нас у Facebook
