«Мои собаки теперь на небе. И дедушка тоже»: 9-летний автор знаменитого «Мариупольского дневника» вырвался из оккупации

Дневник Егора начинается с написанного крупными буквами слова «ВОЙНА». Дальше мальчик пишет, как он «хорошо поспал, проснулся, улыбнулся», а затем прогремели взрывы. Взрывы и обстрелы не прекращались все сто дней, которые семья Егора находилась в Мариуполе, в десяти минутах ходьбы от завода «Азовсталь».

 — Сын не рассказывал, что ведет дневник. Я нашла его случайно, — рассказала «ФАКТАМ» мама мальчика Елена. — Увидела блокнотик, заглянула и долго плакала… Егорке всего девять, но за три месяца войны он так повзрослел. Маленький взрослый мужчина. При нас с дочкой старается не плакать. Даже в первые дни после того, как все мы получили ранения и у Егорки была глубокая рана на спине, он мужественно терпел боль. Плакал только по ночам, когда становилось совсем невыносимо. До сих пор часто говорит: «Ой, мам, хотел кое-что тебе сказать. Но не буду, чтобы тебя не расстраивать». Думаю, что и дневник он начал вести потому, что больше не мог все держать в себе…

Своих любимых собачек сын нарисовал с крыльями, потому что «они вместе с дедушкой улетели на небо». Когда 18 марта в наш дом прилетел снаряд, одну собачку разорвало осколками, вторую завалило… Тогда же получил смертельные ранения мой отец. Это был уже второй «прилет». Дома были мы с Егоркой и моей старшей дочкой Вероникой, мои папа, мама и 91-летняя лежачая бабушка. Когда начался обстрел, папа отправил нас с мамой и детьми в ванную. А сам остался в коридоре держать входные двери, с которых слетел замок во время предыдущего взрыва. Там его и завалило…

А на нас в ванной обрушился потолок. Помню рану на голове дочки, из которой лилась кровь, а у Егорки глубокую рану на спине. Настолько глубокую, что мне казалось, я видела его легкие… У меня тоже были раны и на руке, и на ноге, но я их вообще не заметила. Думала только о том, как спасти детей. Раненый папа не мог двигаться, и я сумела только дотащить его до более или менее уцелевшей комнаты. С ним осталась мама. Ему немедленно нужна была помощь, но получить ее было негде — ни врачей, ни аптек, ни препаратов. Следующие шесть дней он так и лежал на полу. А потом умер у мамы на руках…

Елена с детьми в тот момент уже были в подвале многоэтажки неподалеку.

— Спасая раненых детей, я с ними под непрекращающимися обстрелами побежала к дяде Жене и его жене, которые жили рядом в многоквартирном доме, — говорит Елена. — На следующий день из-за раны на ноге не могла передвигаться, ни на что не опираясь. Но в тот момент бежала вместе с детьми по улице и вообще не чувствовала боли… Дочка кричала, что у нее «сейчас вытечет из головы вся кровь». А Егор говорил, что у него в спине как будто застрял большой камень. Мы добежали до квартиры дяди Жени, где нам оказали первую помощь, сделали перевязки. Дядя Женя пошел искать медикаменты. Украинские военные, которых он встретил на улице, дали обезболивающее…

Читайте также: Мать умерла на руках у сына: раненого 10-летнего Илью вывезли из Мариуполя в Донецк, а спасли ногу ребенку в «Охматдете»

Но остаться в квартире надолго не получилось.

— Почти все дома вокруг уже были разрушены, — рассказывает «ФАКТАМ» дядя Елены Евгений Сосновский. - Наш каким-то чудом еще стоял. Но 19 марта нас оттуда выгнали кадыроцвы. Ворвались в дом и выставили людей из квартир. Не разрешили даже взять с собой вещи. Мы успели схватить только заранее приготовленную сумку с документами и моим фотоаппаратом. Пришлось перебраться в подвал соседней многоэтажки. Увидев, что с нами раненые дети, соседи выделили нам в подвале место с матрасами и одеялами. Навсегда запомню, как через несколько часов после того, как мы там разместились, услышали пронзительный женский крик. «Зачем они вышли?» — рыдая, кричала женщина. Оказалось, ее сын вышел на улицу, чтобы посмотреть, в какой квартире в их доме начался пожар. В ту же секунду его застрелил снайпер. К парню подбежал его отец, и рашисты застрелили и его. В один миг женщина потеряла и мужа, и сына.

«На улицах — трупы, горы мусора и сожженных вещей, невыносимая вонь»

 — Нам нечего было есть, и на следующий день я пошел искать еду, — продолжает Евгений Сосновский. — Тогда же увидел, что наш дом уничтожен — его сожгли. На входе в свой подъезд обнаружил чье-то обгоревшее тело. А на месте квартиры — пепел и руины. Из еды удалось найти кем-то забытые в подвале полпачки сливочного масла и орехи, высыпавшиеся на асфальт из разрушенного балкона чьей-то квартиры. Еще нашел несколько конфет в разбитом помещении «Семейной пекарни». Но на выходе из пекарни меня уже поджидали кадыровцы. Угрожая автоматами, заставили раздеться, устроили допрос.

К счастью, жители многоэтажки (их там оставалось человек десять) нас подкармливали. Только благодаря им мы не умерли с голоду. Они же обустроили нам место в квартире на первом этаже, куда мы поднимались, чтобы сделать Лене и детям перевязки. После первой перевязки Егорка на запылившемся столе написал пальцем «Спасибо». Егор держался как настоящий мужчина. По ночам ему было особенно тяжело, ведь из-за раны на спине он мог лежать только в одной позе. Поэтому часто вставал и полночи ходил по подвалу. О смерти папы Лены мы узнали на шестой день нашего пребывания в подвале. Позже пришли в их разрушенный дом, чтобы хотя бы его похоронить.

— Еще до войны папа иногда говорил: «Вот когда меня не станет…». Я отшучивалась — мол, рано ты умирать собрался, у нас нет денег на похороны. «Так в огороде и похороните» — говорил папа. Кто мог тогда представить, что так и произойдет? — плачет Елена.

Читайте также: «17-летний сын помогал взрослым закапывать в огороде фрагменты тела отца», — жительница Мариуполя

 — Мы провели в подвале две недели, после чего я с женой и нашей чудом выжившей в разрушенном доме 91-летней бабушкой смогли эвакуироваться, — говорит Евгений. — А Лена с детьми еще оставались в Мариуполе.

— Выехать тогда не было возможности, и мы вернулись в наш разрушенный дом, — вспоминает Елена. — У нас на участке было три небольших домика. Мы поселились там, где разрушений было меньше. Обстрелы продолжались, но возле нашего дома были уже не столь интенсивными. Тогда же Егорка и начал вести свой дневник. Дочка уже была на грани нервного срыва, во время обстрелов не хотела прятаться. «Мне наплевать, пусть меня здесь и убьет», — плакала. Сама не знаю, как мы там выжили. Без окон, с пробитой крышей, с нашими ранениями… Все вокруг было разрушено, ни одного уцелевшего здания. На улицах — трупы, горы мусора и сожженных вещей, невыносимая вонь.

«Все мы, мариупольцы, очень хотим домой»

Возможность выехать из Мариуполя у Елены с детьми и мамой появилась только на сотый день войны.

 — Мы очень долго искали, кто бы смог нас вывезти, и все время планы срывались, — говорит Елена. - Чтобы выехать, пришлось пройти устроенную оккупантами «фильтрацию». В уцелевшее админздание запускали по пять человек, которые хотели выехать, и устраивали им допрос. Когда мы подошли к этому зданию, один из оккупантов хотел записать нас в очередь. И объявил, что в этой очереди перед нами больше шести тысяч человек! «Так что приходите через месяц», — заявил. Я сказала, что никуда отсюда не уйду. Что раненым детям срочно нужна операция, что мы здесь умрем, но с места не сдвинемся и в свой разрушенный дом, куда уже наверняка зашли мародеры, не вернемся. В результате нас все-таки пропустили.

«Фильтрацию» устроили не только мне, но и моей несовершеннолетней дочке. Когда Вероника отказалась отвечать на какой-то вопрос, пригрозили, что «фильтрацию не пройдет». Спрашивали имена и фамилии, адреса, нет ли у нас родственников в ВСУ, нет ли оружия. Брали отпечатки пальцев, фотографировали. Нам пришлось сначала ехать в оккупированный рашистами Бердянск (иначе из Мариуполя бы не выпустили), и уже оттуда с помощью волонтеров выбираться на свободную от оккупантов территорию.

Читайте также: «Больше всего россиян раздражало то, что мы так красивы»: жительница Мариуполя о пережитом с шестимесячным сыном в фильтрационных лагерях

Сейчас, когда мы оказались хотя бы в относительной безопасности, к нам возвращаются эмоции. В Мариуполе в последнее время их уже не было — мы просто как-то существовали. Так как там не было ни электричества, ни связи, мы не знали, что происходит за пределами нашей улицы. А теперь мы с мамой узнаем, что за это время произошло, и все время плачем… Единственное, стараемся не делать этого при детях.

Егорка впервые за долгое время начал улыбаться. Очень обрадовался, когда у него появился доступ к мобильному телефону. 22 мая у него был день рождения, и он загадал желание — зарядить свой телефон. Всеми правдами и неправдами я нашла способ это сделать. И тут выяснилось, что Егор забыл пароль и не может его включить. Как же он расстроился! А теперь наконец-то смог зайти в интернет, поиграть в какую-то игру… Несмотря на то, что он пережил, он остается ребенком, и ему так важны эти маленькие радости. На днях волонтеры привезли детям игрушки. Дети так радовались. Я слышала, как один мальчик, выбирая себе игрушки, сказал другому: «Я даже ненадолго забыл о Мариуполе».

Сам Егор смущается, узнавая, что с ним хотят поговорить журналисты. Признается, что очень скучает по дому.

— Но наш дом и наш город теперь разрушены, — говорит Егор. - В дневнике я рисовал дома, которые бомбили. За 50 метров от нашего дома стояли танки и бабахали на «Азовсталь»… А собак наших нарисовал с крыльями, потому что они же умерли. Нас накрыло, и их тоже. Даньку порезало стеклом, а Бимку завалило. Они теперь на небе. И дедушка тоже. Я дневник начал писать после того, как узнал, что дедушка умер…

 — Как правильно заметил кто-то из волонтеров, в дневнике Егора отражена не только трагедия нашей семьи, но и боль всего Мариуполя, — говорит Елена. — Все мы, мариупольцы, очень хотим домой. И как только наш город освободят от русских оккупантов, лично я сразу вернусь. Пускай город и полностью разрушен, мы вернемся. И все восстановим.

Читайте также: «Я просила Бога, чтобы забрал нас всех и сразу. Чтобы никто не мучился»: страшная история из Мариуполя