«На месте российских военачальников я бы ни в коем случае никакого результата их руководству не гарантировал», — Михаил Забродский

— Михаил Витальевич, враг накапливает силы и готовится к новому рывку. Мы почти каждый день слышим, что скоро начнется вторая волна агрессии. Главнокомандующий ВСУ Валерий Залужный сказал, что масштабное наступление может произойти в феврале. Эксперты считают, что это будет последняя попытка монстра захватить новые территории.

— Прежде всего, не могу согласиться с самой формулировкой — новая волна агрессии. Мы понемногу привыкаем или просто пытаемся пользоваться такими информационными штампами, как волна агрессии, обострение и т. д. У нас непрерывное обострение и непрерывная волна агрессии, по меньшей мере, начиная с 24 февраля прошлого года. Поэтому можно говорить лишь о цикличности процесса, присутствующей в любой войне или военном конфликте.

Понятно, что постоянно наступать ни одна армия в мире не может. Поскольку перед наступлением нужно пройти несколько определенных фаз — подготовка, перемещение и накопление сил в нужном месте в нужное время, и только после этого перейти к реализации определенного оперативного или стратегического плана.

Читайте также: «В конце лета россияне могут решиться на финальную попытку взятия Киева», — американский военный эксперт Филлип Карбер

— У многих сейчас ощущение, что вот-вот что-то произойдет. Очень тревожно. Именно так было накануне 24 февраля.

— В такие моменты мы чувствуем тревогу еще и благодаря информационному влиянию со стороны нашего противника, которое, к сожалению, продолжается, несмотря на то, что почти полностью перекрыт доступ к их официальным медийным каналам. Все равно у многих есть доступ к российским СМИ через интернет, люди общаются с россиянами в чатах, по телефону, по SMS — как угодно. И читают в российских соцсетях или слышат что-то вроде «надо снова идти на Киев», «мы вам повторим весну 2014-го или весну 2022-го». А мы уже на уровне национальной памяти помним тяжелые и трагические февраль и март прошлого года. Конечно, ассоциация возникает очень просто: через год они снова пойдут.

Другое дело, что в нашем обществе эти вражеские нарративы трансформируются в некоторые другие вещи. Для одних это прилив ярости и желания сопротивляться, для вторых — дополнительные панические настроения (такое тоже есть), третьих это побуждает принимать определенные бытовые решения (например, возвращаться домой — не возвращаться или где находиться, когда все может начаться).

За этот год мы видели достаточно всего, чтобы делать выводы: как только противник убеждается в том, что пути, способы, методы, которые он применяет во время боевых действий или проведения операций, оказываются неэффективными, он переходит к применению следующих. Это нормально для любой войны.

Мы все помним последовательность событий прошлого года — Киевщина, юг, потом все переместилось больше на восток, потому что вскоре оказалось, что в стратегическом плане россияне могут одновременно сосредотачивать усилия только на одном направлении в Украине. Не вышло на востоке — начались воздушные удары по инфраструктуре, чтобы принудить к прекращению сопротивления и изменить настроения в обществе. Затем — осеннее наступление Вооруженных Сил Украины. Для противника это потеря плацдарма на правом берегу Днепра и огромных территорий от Харькова и к востоку до государственной границы. Теперь им нужен следующий шаг. Учитывая, что уже несколько месяцев была относительная стратегическая пауза, вполне логично предположить, что этот шаг произойдет в течение следующих месяцев.

— Готовы ли мы к худшему сценарию?

— Мы готовы. Выводы, сделанные в том числе из ситуации, которая произошла весной прошлого года, исчерпывающие, необходимые меры принимаются. Вопрос лишь в том, чтобы нам хватило времени и соответствующих ресурсов для того, чтобы достойно встретить так называемую «следующую волну агрессии», хотя повторяю, что не могу согласиться с этим термином.

Читайте также: «Мы сейчас на фронте вынуждены работать как огромная мясорубка», — журналист Константин Реуцкий

— Недавно Германия наконец-то приняла решение о предоставлении нам танков Leopard. Это стало началом создания мощной «танковой коалиции», как ее назвали СМИ. Но в сентябре вы вместе с главнокомандующим ВСУ Валерием Залужным написали резонансную статью «Перспективы обеспечения военной кампании 2023 года: украинский взгляд», где четко сказали, сколько нам нужно для наступления. По словам Залужного, чтобы ВСУ выйти на рубежи 23 февраля, нужно 300 танков, 600−700 БМП, 500 гаубиц. То есть в разы больше того, что получим сейчас. Однако некоторые военные эксперты говорят, что западные танки, которые скоро появятся на поле боя, все же могут создать условия для переломного момента, хотя это еще далеко не тот необходимый танковый кулак. Они правы?

— Учитывая количество танков (подчеркиваю — количество, о тактико-технических характеристиках речь сейчас не идет), безусловно, они не станут тем же вожделенным фактором, который должен полностью изменить ход войны. По целому ряду причин. Но! С другой стороны, это, прежде всего, четкий индикатор того, что долгожданный процесс начался.

Помните, как в свое время мы мечтали о Javelin? Определенные силы считали поставки первых 10−20−60 комплексов новым толчком к эскалации в Украине, хотя эскалация и без того шла полным ходом. А кто-то — волшебной палочкой, которая должна остановить все, что можно остановить, и не дать противнику никакого шанса на успех. В то время речь шла только о переносном противотанковом комплексе, несравнимом ни по цене, ни по эффективности с основным боевым танком Leopard. А сейчас Javelin — это уже привычная вещь, которой удачно пользуется значительная часть личного состава ВСУ.

Позже мы мечтали о системах ПВО, которые должны помочь нам закрыть небо и снизить эффективность воздушных ударов противника. Сейчас счет подобных комплексов уже идет на десятки. Потом — о Patriot. А Patriot вот-вот заступит на боевое дежурство — их уже поставляют, личный состав готовится их использовать. Приблизительно та же ситуация с танками.

То есть движение идет. Даже в течение последнего года мы ясно видим, что с каждой новой фазой все больше и больше, во-первых, расширяется номенклатура оружия, во-вторых, партнеры демонстрируют все большую готовность нам помогать. В этом смысле значение имеет не количество танков, а сам факт того, что их начали поставлять. Продолжение следует, как говорится.

Читайте также: «Россия не столь сильна, какой хочет казаться, но и не столь слаба, как мы бы этого хотели», — военный эксперт Сергей Грабский

— Есть слухи, что решение о предоставлении нам тяжелого оружия вызвало в кремле истерику. Такие шаги Запада могут подтолкнуть путина к какому-нибудь крайнему решению?

— Я очень осторожно оценивал бы морально-психологическое состояние персонажей на той стороне. Вряд ли оно приближено к истерике. Потому что свою стратегическую ошибку по поводу возможной помощи нам они признали и осознали. И вынуждены с этим жить. Это ловушка, из которой им уже не вырваться. Кто-то рассчитывал, что помощь будет значительно меньше, что весной прошлого года партнеры в очередной раз, как это бывало неоднократно, выскажут свою обеспокоенность, и все на этом закончится. Не закончилось.

Потому к истерике это не приведет. Я даже убежден, что для них этот шаг не такой уж неожиданный. Безусловно, он заставит их задуматься над тем, что может быть следующим. Однако это точно ни в коем случае не будет толчком к применению каких-либо других систем вооружения в украинском театре военных действий, в частности, например, оружия массового поражения.

— Враг сильный и коварный, его недооценка смертельно опасна. Многие россияне, которых отправили на фронт во время так называемой частичной мобилизации, уже погибли, но некоторые за эти четыре месяца чему-то научились. Как вы оцениваете состояние их армии по сравнению с февралем 2022 года? Насколько потенциальная мобилизация 500 тысяч россиян может повлиять на ситуацию?

— Одна из наших проблем состоит в том, что мы часто пытаемся оценивать действия и результативность любых усилий противника с точки зрения наших или западных стандартов. Понятно, что чем дольше человек учится, чем больше у него условий для подготовки, тем выше уровень его квалификации. На первый взгляд, это простая логика. Но если мы учтем две очень серьезные вещи — уровень мотивации и уровень оснащенности, тогда даже этот потенциал из 500 тысяч человек, кстати, достаточно мифический, уже не выглядит столь угрожающе.

Объективно с военной точки зрения, это может дать только один эффект — эффект массированности. Но не всегда количество переходит в качество. Ожидать от человека, который не по собственному желанию, а по призыву или согласно указу президента о мобилизации был привлечен в ряды вооруженных сил российской федерации, того, что можно ожидать от профессионального военного, не стоит. И это тоже будет играть свою роль.

Что касается уровня оснащения. Пожалуй, можно призвать в армию и два миллиона человек. Но возникает вопрос: как их одеть экипировать, вооружить, предоставить соответствующую военную технику, а не тот, извините, российско-советский хлам, который будет изъят из баз хранения, где-то на заводах приведен в порядок, и после этого отправить их в бой.

Мы констатируем не дефицит, а, по меньшей мере, недостаточное количество современных систем вооружения у россиян. Понятно, что через 30−40 лет танк не перестает быть танком. Но он совсем другого поколения и другого технологического уровня. Если сравнивать советские танки с последней или предпоследней модификацией того же Leopard, возникает вопрос их эффективности. То есть сколько нужно таких танков, чтобы противостоять одному Leopard. Так это мы говорим только о железе. А главное в танке — это его экипаж, то есть живые люди, которые им управляют.

Если к этому добавить уровень подготовки, мотивации и целей, которые мы и враг преследуем в этой войне, соотношение сил уже не будет выглядеть столь катастрофическим. Хотя при планировании и разработке соответствующих шагов мы должны принимать во внимание, что в любом случае этот эффект массовости работает. Да, с неприемлемыми потерями, но работает именно эта «масса» мобилизованных, за счет которых увеличилась численность определенных воинских частей и соединений российской федерации.

Читайте также: «Никто не проявлял во время войн большей жестокости и садизма, чем россияне», — генерал Виктор Назаров

— Ситуация на Донбассе очень сложная. Мы вынуждены были уйти из Соледара. Что в этом регионе может произойти в ближайшее время?

— Временная потеря Соледара точно не будет переломом в войне для противника, хотя создает нам определенные оперативные трудности. Но и командование Вооруженных Сил, и командование находящейся там соответствующей группировки предусматривают все варианты развития событий и готовы к любым действиям противника. Что касается возможного наступления, во-первых, эффекта внезапности ему уже очень трудно достичь. Во-вторых, для россиян это не было легко и год назад, а теперь гораздо сложнее, если не сказать будет ли вообще такое возможно.

— Но у нас человеческий ресурс тоже уменьшается, к сожалению, поскольку многие погибших, раненых, пленных. Тем, кто сражается с первых дней вторжения, нужно отдохнуть и восстановиться.

— Да, люди гибнут и теряют здоровье на нашей Отечественной войне. К сожалению, без этого невозможно. Но с другой стороны, вместе с усталостью появляется опыт — другое ощущение и понимание того, что происходит непосредственно на поле боя и вообще в оперативном плане. Обретают опыт командиры, структуры обеспечения — все, начиная с отдельного военнослужащего, использующего определенную систему оружия. Поэтому на месте российских военачальников я ни в коем случае никакого результата их руководству не гарантировал бы.

Читайте также: «Мы не должны врать себе о цене, которую заплатим за Победу», — генерал Сергей Кривонос

— Российские офицеры тоже учатся и обретают опыт.

— Бесспорно. Те из них, кто действительно сознательный и достаточно профессионально подготовленный, тоже все анализируют и ищут какие-то новые подходы и способы, меняют все, начиная с тактики и заканчивая какими-то оперативными элементами. Сейчас много говорят об их тактике мелких штурмовых групп. Хотя она не распространена по всей линии фронта, однако она есть. Да, они учатся вместе с нами. Потому что война это еще и непревзойденный учитель. Который, к сожалению, очень дорого берет за свои уроки.

— Пугает риторика некоторых политиков, в том числе западных, которые говорят, что на самом деле судьба Украины решится в ближайшее время. Извините, но мы уже доказали, что наше государство существует и будет существовать. Или еще нет?

— Мы доказали еще в 2014 году, что государство существует. То есть задавать вопрос, состоялась ли Украина, на мой взгляд, неправомерно. Украинское государство состоялось. Другое дело, что сейчас наш противник находится в такой ситуации, что ему нужно что-то решать с этой захватнической войной против суверенной страны.

— Имеете в виду, что путин и его приспешники попали в тупик?

— Это не столько тупик, сколько острая потребность либо очередного решительного шага, либо отказа от дальнейших действий. Потому что нынешнее положение дел ни в коем случае не удовлетворяет ни их желания, ни амбиции, ни планы. Им с каждым днем все труднее и труднее объяснять народу, что именно не так с так называемой Специальной военной операцией, которую они обещали завершить за 10−15 дней, почему они уже почти год теряют людей, технику, ресурсы и прочее, а никакого конкретного результата показать не могут. Именно это обстоятельство объективно может являться для них дополнительным толчком.

— Жив ли кремлевский фюрер, по вашему мнению? Ибо и Зеленский, и Буданов намекают, что не уверены в этом.

— Я ни в коем случае не могу соперничать по уровню информированности с президентом страны и с начальником Главного управления разведки Министерства обороны. Но что-то мне подсказывает, что, к сожалению, еще жив.

Читайте также: Андрей Пионтковский: «Политическая смерть путина станет причиной его физической смерти «

— Мы с вами разговариваем спустя одиннадцать месяцев после ужасного утра 24 февраля. Если брать общую картину, каковы итоги этого периода?

— Для россиян то, что должно было произойти достаточно быстро, растянулось на длительную, кровавую, дорогую во всех пониманиях этого слова войну. Не произошло ни блицкрига, ни какого-либо лавинного вторжения. Они планировали, что их будут встречать с распростертыми объятиями и цветами, что они возьмут под контроль минимум пол-Украины, потом будут диктовать нам свою политическую волю. Эти планы провалились. Этот период уже является предметом исследования для историков.

В то же время Украина в очередной раз доказала, что мы нация, которая готова сражаться за свою землю, что у нас, несмотря ни на что, эффективная система национальной безопасности и применения сил обороны, в первую очередь Вооруженных Сил Украины. Это первый и главный результат.

Второй итог — основная ошибка, которую совершила российская федерация, это ужасный просчет по оказанию военной помощи Украине. Наше государство за этот год только расширило круг своих партнеров и союзников, увеличило в разы объемы и перечень наименований того, что нам поставляют, и имеет прекрасную перспективу, что этот список будет расширяться дальше. Весь мир постоянно слышит четкие заявления лидеров ведущих стран: «Мы будем с Украиной столько, сколько потребуется». Это все дает нам уверенность в завтрашнем дне, в отличие от российской федерации.

— Кстати, какой будет судьба страны-агрессора после нашей Победы?

— Это вопрос скорее к политологам, социологам и другим специалистам. Могу сказать как военный человек, что любая неудача в войне с Украиной (и уже случившиеся и будущие, которые в конце концов приведут их к поражению) будет иметь судьбоносное значение в новейшей истории российской федерации.

Читайте также: «Война для нас закончится, когда будет полностью перезагружен российский режим», — Павел Климкин.

— У экспертов разные мнения о возможном участии беларуси в войне. Одни считают, что это ничего не изменит, другие — что серьезно усложнит работу наших Вооруженных Сил. Кто прав?

— Если мы будем пытаться оценивать возможные последствия такого наступления с точки зрения весны прошлого года, не скажу, что это приведет нас к катастрофе, но будет достаточно болезненным. А с сегодняшних позиций у меня возникают очень серьезные сомнения о перспективах и целесообразности участия в войне республики беларусь. Ибо этот год не прошел даром ни для кого, и для нас в первую очередь.

К тому же я убежден, что ни у одного украинца уже нет неопределенности относительно того, кто участвует в войне против нас. Если ты предоставляешь свои аэродромы, чтобы с них взлетали самолеты, бомбящие наши города, если с твоей территории наносят ракетные удары, если твое воздушное пространство это еще одно угрожающее Украине стратегическое направление, ты можешь говорить все, что угодно о братских народах и прочее (что там еще несет этот непризнанный президент?), но факт, к сожалению, остается фактом.

— Авторитетный американский военный эксперт, президент аналитического центра Potomac Foundation, отличный аналитик и самый активный наш лоббист на Западе еще с 2014 года Филлип Карбер видит наше будущее успешное контрнаступление таким образом: «Когда вы получите достаточное количество оружия, тогда сможете прорваться к берегу Азовского после этого Севастополь будет в радиусе действия вашей артиллерии, а дальше вы можете либо продвигаться на запад, чтобы отрезать их силы, выходящие из Крыма, либо вернуть на восток, зайти сепаратистам в тыл и отрезать их от россии. То есть придерживаться того пути, который прошел генерал Забродский летом 2014 во время своего знаменитого рейда». Под вашим руководством с 19 июля по 10 августа прошел самый длинный рейд вооруженного формирования в новейшей военной истории, который уже назвали «рейдом Забродского». Тогда 400 лучших бойцов 95-й бригады, с которыми на разных этапах взаимодействовали подразделения 25-й, 30-й и 51-й бригад, прошли около 470 километров от Славянска до Мариуполя, затем вдоль границы и через Луганск вернулись в Славянск. 170 километров — по тылу врага! Возможно ли повторить аналогичную дерзкую военную операцию?

— Если это будет целесообразно, исходя из оперативной и стратегической обстановки, можно и, пожалуй, нужно. Но давайте не будем смешивать одно с другим и говорить об одной тактической акции как о каком-то способе изменить вообще происходящее и достичь каких-либо успехов. В плане реализации как профессионал скажу, что в данных условиях это будет в десять, если не в сто раз сложнее, чем тогда. Поэтому, если такая необходимость возникнет, ее следует рассматривать. Но только как один из многих вариантов, безусловно имеющих право на существование.

Читайте также: «С Путиным все может произойти. А россиян нужно просто изолировать. К сожалению, это потерянная ветвь развития цивилизации», — Сергей Гайдай

— По вашему мнению, какой период войны был для нас самым тяжелым и сложным? Или он еще впереди?

— Однозначно такой период впереди. А если мы говорим о прошлом годе, то это март и апрель.

— А впереди что нас ждет?

— Конечный ответ на вопрос — или мы их, или они нас. Многое в этом плане зависит от того, кто начнет первым. Мы уже с вами говорили об инициативе. Так вот, на войне, когда ты вынужден реагировать на действия противника, значит инициатива в его руках. Когда ты заставляешь его реагировать на твои действия, инициатива у тебя.

— Сейчас она у кого?

— Общую стратегическую инициативу российские войска потеряли еще осенью прошлого года после начала наступления ВСУ в районе Херсона и Харьковщины. Вернуть ее они до сих пор не могут. В стратегическом плане сегодня они вынуждены реагировать на наши действия, несмотря на все, что происходит вокруг Соледара и Бахмута.

— Известный журналист Павел Казарин, с первого дня вторжения воюющий на фронте, написал: «Наша армия борется так, как не приходилось за последние сорок лет никакой другой». Вы видели много всякого. Какие примеры личного мужества и отваги вас поразили?

— Думаю, что каждый день этой войны — это сотни, если не тысячи примеров самопожертвования, мужества и прежде всего профессионализма наших военных, в том числе призванных по мобилизации или пошедших воевать добровольцами. Каждый из нас может поведать множество таких историй. Но, на мой взгляд, если сейчас выделить кого-нибудь одного, это будет не совсем корректно по отношению к другим.

— Генерал Назаров говорит, что героизм стал у нас обыденным явлением.

— Если подходить к вопросу с позиции цивилизованного человека, живущего в XXI веке, то сейчас для любого нашего военнослужащего независимо от звания и должности, каждая секунда, минута, час, день, неделя, месяц пребывания на линии столкновения и непосредственно в зоне боевых действий — это уже героизм. То, что для человечества было понятно в предыдущие две мировые войны, очень трудно воспринимается сейчас, особенно людьми, которые до этого занимались сугубо гражданскими делами и не имели прямого отношения к обороне страны. Подвиги совершаются каждую минуту. И даже сейчас, когда мы с вами разговариваем.

— Некоторые диванные эксперты очень любят играть на чувствах народа, мечтающего о том, чтобы этот ужас поскорее закончился. В начале многие поверили в обещания Арестовича, что война продлится две-три недели, и потом были жестоко разочарованы. Теперь все чаще аналитики стали говорить уже о нескольких годах. Президент Зеленский, поздравляя украинцев с Новым годом, сказал, что 2023 год может стать годом Победы? Это реально?

- Можно ответить одной фразой? Да, это реально.

Читайте также: «Россияне еще даже не показали всего, на что реально способны», — Роман Костенко

— Наша репутация на Западе должна быть безупречной, потому что мы получаем беспрецедентную помощь. Но у нас случается скандал за скандалом. Самый громкий разразился на прошлой неделе — журналисты обвинили Минобороны в завышении цен при закупке продуктов для ВСУ. Видя происходящее, Запад имеет полное право сказать: зачем помогать стране, где воруют на всех уровнях?

— Безусловно, мы должны принимать во внимание и внутреннюю реакцию общества на такие обвинения, и возможную реакцию наших партнеров. Можно предположить (подчеркиваю — предположить), что есть отдельные должностные лица, злоупотребляющие служебным положением для того, чтобы каким-то образом увеличить личное состояние, что они занимаются тем, что мы называем зарабатыванием на войне.

Но в то же время никаких обвинений, никаких ярлыков, никаких четких определений не может дать никто кроме одного государственного института. Это НАБУ, которое должно на такие сигналы соответствующим образом реагировать. Как только появятся конкретные доказательства, можно будет давать оценку и говорить о виновности — невиновности, причастности — непричастности и т. д. Все остальное, по моему мнению, просто информационный всплеск и попытки манипуляций.

— После Победы у нашего общества будет не менее сложный период. Некоторые аналитики уже сейчас предупреждают, что мы можем не справиться с глобальными задачами по восстановлению страны, начнутся танцы на граблях в наших лучших традициях — политические распри, выяснение, кто больше вложил в Победу и тому подобное. Уже слышала опасение, что мы все наши достижения очень быстро спустим в унитаз. Разделяете такое мнение?

— Частично разделяю. По моему мнению, это будет очередным экзаменом нашего общества на зрелость. Если мы чувствуем себя нацией, мы должны пережить и преодолеть и такое. К сожалению, все, что вы сейчас перечислили, достаточно распространенные, если не сказать типичные явления, которые происходят в любой стране после окончания войны. Особенно, как ни странно, в странах-победителях. С одной стороны, нужно восстанавливать экономику, инфраструктуру, банковский сектор, бизнес — одним словом, много работать. А с другой, из армии вернется не менее полумиллиона или около того человек. У них возникнут вопросы трудоустройства, соответствующей политической позиции, нового понимания своей роли и места в обществе, какие-то новые для них амбиции. Все это будет. Это нормально. Мы не первые на этом историческом пути. А в том, выдержим ли мы это, и будет заключаться наш экзамен. Вернее, очередной его этап.

Отдельно хочу сказать о том, наступим ли мы на старые грабли. Действительно, опасность этого очень высока. Если мы очень быстро забудем или отодвинем на второй план все, что пережили, начиная с 2014 года, период после Победы, пожалуй, будет самым сложным периодом нашей истории.

И здесь уже возникнет задача для политиков, органов государственной власти, лидеров общественного мнения и журналистов — чтобы это ни в коем случае не забылось на следующий день после окончания боевых действий. Чтобы никто нам не начал условно через полгода — год — три года снова рассказывать о «братском народе», о том, что россиян не так поняли, что на самом деле они хотели чего-то другого. Чем дольше у нас будет жить память о домах, где одновременно вынесло несколько подъездов в результате ракетного удара, тем, как ни странно, будет лучше. Для того, чтобы мы могли рассказать детям и внукам, а те соответственно своим потомкам, что рядом с нами сосед, который в разные периоды истории с разной периодичностью все равно будет пытаться реализовать свои имперские желания встать с колен, продемонстрировать в очередной раз, что они великая нация, которая защищает русскоязычных по всему миру, и т. д. Повод действительно не важен. Важно то, что мы должны четко понимать: рядом смертельная опасность, и просчеты в вопросах обороноспособности, которые были допущены до 2014 года, никогда не должны повториться.

Читайте также: «У жителей оккупированных территорий, которые сейчас радуются присоединению к России, от улыбок до слез будет очень короткая дорога», — Роман Безсмертный

— Что нам потом делать с тысячами коллаборантов?

— Мы имеем дело с человеческой натурой. А это вещь очень тонкая. Здесь должны работать совсем другие механизмы. К сожалению, трудно сделать сразу несколько миллионов человек сторонниками и патриотами Украины. На этот процесс не повлияют никакой закон, никакой указ или постановление. Это что-то происходящее внутри нас — в том, что мы называем душой. Каждый в конце концов делает свой выбор. Но он должен четко понимать его последствия. Если ты с ними, значит, с ними. С нами, так с нами.

А те, кто по три раза в год переобувается… Это один из потенциальных вызовов, которые нас ждут. И опять-таки мы не первые на этом пути. Вспомните постнацистскую Германию. Сколько лет было потрачено в том числе и коалицией, и оказавшимися в западной зоне немецкими государственными институтами, чтобы возродить хотя бы какую-то модель демократии, которая потом развилась в нечто большее? В этом смысле нас ожидает непочатый край работы.

— О чем мы с вами будем говорить через год — о войне или о восстановлении страны?

— Искренне надеюсь, что наш разговор о восстановлении будет более предметным и конкретным, потому что эти процессы в то время будут либо уже идти, либо стоять в повестке дня как задача завтрашнего дня.

Читайте также: «Война к лету следующего года уже уйдет в прошлое», — генерал-майор СБУ в отставке Виктор Ягун