Бывший политзаключенный михаил масютко, чье имя в конце шестидесятых украинцы узнали от западных радиоголосов, нынче всеми забыт и старится в нищете
Господи, как хорошо все было! Море, лето, друзья, любовь… Они тогда только поженились, и муж ввел ее в круг таких людей, как Свитлычный, Павлычко, Драч, -- каждый день в их особнячке в Феодосии появлялись все новые и новые замечательные собеседники. У всех у них чувствовалось одно общее -- дистанция к тогдашнему обществу. Они не были советскими людьми. Поэтому многих, с кем тогда познакомилась Анна Масютко, позже назовут правозащитниками и впишут в золотой список участников движения украинского сопротивления. А в то лето они просто купались, пили терпкое крымское вино, спорили до одурения, загорали. Кто мог подумать, что счастливый август закончится арестами? По дороге домой будет задержан гостивший у них Михайло Горынь, а уже наутро с обыском придут и к хозяевам Анне и Михаилу Масютко -- бриз сменит гнилая затхлость камер, судьба надолго разлучит молодых супругов. О том, что пришлось пережить борцам с советским тоталитарным режимом, рассказывают бывший политзаключенный Михаил Масютко и его супруга, чью жизнь муж невольно превратил в сплошной ад, Анна Григорьевна.
«Отправлять или нет моего мужа за решетку, решали… филологи-эксперты»
-- Человек ведь сам немножко становится Богом, пройдя сквозь тернии, -- вот это я и разглядела в Мише сразу, с первой встречи. Знаете, я из тех женщин, для кого быть рядом с умным мужчиной -- почти физическое удовольствие. Впрочем, мой избранник обладал еще и достоинством куда большим -- свободой. Я этому всю жизнь у него училась, -- улыбается Анна Григорьевна. -- Ну а терний… Их нам выпало полной мерой.
В 1962 году, когда они встретились, Михаил уже имел приличный опыт диссидентства. Масютко был одним из инициаторов распространения самиздата в Украине. Но после прихода к власти Брежнева Москва взялась за искоренение «националистических» тенденций в среде украинской интеллигенции: в конце августа -- начале сентября 1965 года в республике прокатилась мощная волна арестов. В СИЗО Львовского КГБ оказался и муж Анны Григорьевны. Советская пресса об этой широкомасштабной акции молчала, и только в Киеве в кинотеатре «Украина» во время премьерного просмотра фильма Сергея Параджанова «Тiнi забутих предкiв» Вячеслав Чорновил, Василь Стус и Иван Дзюба обратились к аудитории со своим знаменитым: «Кто против тирании -- встаньте!» -- и назвали фамилии всех арестованных.
-- Случившееся меня до смерти напугало еще и потому, -- вспоминает давние тревоги Анна Григорьевна, -- что незадолго до ареста муж перенес сложную операцию на сердце. К тому же язва желудка требовала жесткой диеты. Плачу, умоляю следователя разрешить передачу, а он мне: мол, другому бы и позволил, но только не Масютко. Ведет себя отвратительно! «Да что ж такого он там натворил? -- спрашиваю. -- Окна побил? Стулья ломает?». -- «Да уж лучше бы ломал, а то ведь так держится, словно мы провинились, а он наш судья», -- сказал кагэбист.
Позже историки напишут, что методы следствия к жертвам первого брежневского «укоса» применялись едва ли не такие же, как во времена сталинских репрессий. Поэтому случалось, что еще до суда арестованные сознавались во всех грехах перед системой. Но Масютко не сдавался, из-за чего дело его было выделено в отдельное производство.
-- Я ведь уже пуганный был, -- говорит Михаил Саввич Масютко. -- Прошел сталинские лагеря, от смерти на Колыме меня спасла Отечественная война, которую закончил в Берлине. Потом -- исключение за инакомыслие из института перед самой защитой диплома. Следователи отлично знали мое прошлое, поэтому решили вменить мне авторство большинства найденных при обысках «антисоветских документов», как они их называли.
-- Много вы тут понакропали, -- швырял в лицо подследственному папку с бумагами чекист. -- Да не так много, как въедливо. Куда там Синявскому и Даниэлю! Но я вам гарантирую: больше вы ни слова не напишете!
-- Не напишу я -- напишут другие, -- спокойно отвечал Масютко. -- Пока существует деспотизм, не будет недостатка в борцах за свободу.
-- И им руки отрубим, -- уверял следователь. -- Силы и власти у нас на то хватит, не сомневайтесь.
Во Львове перед зданием суда к ногам диссидентов бросали… подснежники
Пытаясь переспорить судьбу, Анечка умоляла мужа зря не злить своих мучителей. «Любимая, вот получил первую весточку от тебя и маленькую передачу, -- отвечал он ей из СИЗО. -- Высыпал продукты на одеяло и не знаю, что с ними делать: есть или целовать? Ведь они еще хранят тепло твоих рук! Милая, ты просишь не слишком бунтовать. Да я и не бунтую. Но вспомни Ивана Франко: говорить правду следует даже тогда, когда ее некому слушать. Так пусть ее слушают хотя бы стены. Вот и я свою, похоже, адресую стенам: чекисты слушают меня, но не слышат. А за здоровье мое не переживай, как-то оно будет».
Когда во Львове начались закрытые суды над инакомыслящими, у здания на Галицкой площади собрались известные национальные писатели и поэты, чье слово было тогда единственным приютом свободы. Конвоиры стали вводить в наручниках подсудимых. К их ногам посыпались подснежники. Эта поддержка недешево стоила «зрителям» -- большинству было надолго отказано в праве печататься и издаваться. А Масютко ввиду того, что не удалось доказать его авторство изъятой «крамолы», получил шесть лет лишения свободы.
Кто и когда напишет о женах узников совести, чью жизнь мужья невольно превратили в сплошной ад?
-- Миша и в мордовском Дубровлаге бунтовал, -- вздыхает Анна. -- Сразу по прибытии принялся опрашивать земляков-украинцев, за что сидят. Отчет передал на Запад, где он и прозвучал на радио «Свобода». За это мужа на полгода упекли в штрафной изолятор. Я места себе не находила от горя, тем более что узнала: от тяжелой работы грузчика у Миши разошлись послеоперационные спайки, он боялся не только чихнуть, но и вздохнуть глубоко. А вот бунтовать не боялся.
На первое свидание она повезла ему новые кирзовые сапоги, ватник, теплое белье и огромный херсонский арбуз. Передачу не взяли под старым предлогом: муж плохо себя ведет.
-- Возвращаюсь домой. Дорога до станции Потьма идет через лес -- так я обула те кирзачи и зашагала. Через пару часов ходьбы чувствую: мокро в ногах. Откуда, удивляюсь, погода сухая. Снимаю -- а там кровь. Оказалось, ноги растерла, но так душа болела, что физическую боль я просто не чувствовала, -- вспоминает Анна Григорьевна.
Кто и когда напишет о женах узников совести? Любовь и замужество каждой стало прямой дорогой на Голгофу. Сроки, статьи, разлуки, письма, свидания, передачи -- где у них-то брались на это силы?
-- Вы правы, жить в Сахаре, не будучи бедуином, трудно, -- отшучивается Анна Григорьевна. -- А если всерьез, то в своих мужьях мы как раз этот дух непокорности и любили. Ну и верили, конечно, что Украина все равно будет независимой. Правду сказать, я и сама когда-то собиралась написать о том, о чем вы говорите. Хотела рассказать о своей подруге Леночке Антонив -- у Чорновила с ней был второй брак (со своей третьей женой Атеной Пашко Слава тогда еще не был знаком). В свое время мне казалось: вся Украина возвращается из тюрем через львовскую хату Лены. Прежде чем ехать домой, освобождавшиеся заворачивали сюда. Ленина мама тут же пекла пирог, приходили друзья, хозяйка садилась за пианино. Как она пела! Помню, у Антонивых родня жила в Америке и присылала посылки для политзаключенных. Леночка всем помогала, ко всем ездила с передачами. Когда они со Славой разошлись, Лена связала свою жизнь с Зиновием Красивским -- по-моему, ни у кого из украинских диссидентов не было судьбы трагичней. Поженившись, они с Леной были безумно счастливы, но Зиновия вместо тюрьмы бросили в психушку. Здорового человека планомерно уничтожали барбиталом. Сама Лена давно была на крючке в КГБ. И убрали ее на глазах у Зиновия -- Леночку раздавил автомобиль. Как ни странно, практически такая же смерть нашла через годы и Славу Чорновила.
Увидев подпись Хрущева, начальник лагеря извинился перед кардиналом Слепым за издевательства
В Дубровлаге Михаила Саввича еще раз судили, увеличив срок на три года, и сослали в самую страшную тюрьму СССР -- Владимирский централ. О переменах Анечке он сообщил скупо, намеком: «С 9 декабря 1966 года я на другой работе, поэтому писать смогу тебе реже -- только один раз в два месяца. Прошу, наберись терпения. Все переживем!». Семья Масютко -- люди верующие, и однажды Анечка придумала, как поддержать мужа: решила передать ладанку с изображением Божьей Матери.
-- Спрятала ее за щеку, -- рассказывает, -- а когда свидание закончилось, охранники разрешили нам поцеловаться, я и толкнула «контрабанду» языком. Миша и виду не подал, что получил передачу. Эта ладанка хранила его много лет.
-- Когда меня привезли в Мордовию, кардинала Слепого там уже не было, но люди, которые отбывали срок вместе с ним, рассказывали удивительную историю его освобождения, -- оживился Михаил Саввич. -- Оказывается, было так: однажды Хрущев приехал в Италию, и его пригласили в Ватикан. Папа Римский, конечно, помнил о своем ближайшем соратнике, томящемся в ГУЛАГе, и не без умысла повел советского лидера в зал, где заседали кардиналы. Один стул пустовал. «Никита Сергеевич, вы обратили внимание, что одно место пустует?» -- спросил понтифик. «Да, -- удивился Хрущев, -- где же кардинал?». -- «У вас в лагере, -- ответил Папа Римский. -- Скоро уже двадцать лет, как вы его мучите». «Как фамилия?» -- выдавил из себя глава государства. «Кардинал Иосиф Слепой», -- невозмутимо сказал Папа. Кардинал и в самом деле досиживал второй десяток своего 25-летнего срока в мордовском лагере. Когда же за ним прибыл гонец на черной «Волге», да еще из самой Москвы, и показал бумагу за подписью Хрущева, начальник в струнку вытянулся перед опальным священником в рваных лохмотьях. Взял под козырек и выпалил: «Ваше святейшество, извините за издевательства!»
«После отсидки мужу не разрешили жить в родном доме»
Вскоре после осуждения Масютко в самиздате и почти одновременно в «тамиздате» появился сборник «Лихо з розуму (портрети двадцяти «злочинцiв»)», в котором его автор-составитель Вячеслав Чорновил рассказал о судьбах шестидесятников. Одно эссе посвящено Михаилу Саввичу: опубликованы его стихи и рассказы, циркулировавшие до того подпольно, дневники, письма, выстроена схема защиты в суде и рассказано о мировоззрении узника совести. Фрагменты появились едва ли не во всех ведущих изданиях мира, их перепечатывали «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», без устали передавали «Голос Америки», Би-би-си, «Свобода». Настроившись на какую-нибудь запретную волну, Аня ловила дорогое имя. Слушала эти передачи и молодежь.
Отбыв срок, Масютко возвращался домой. Через весь Союз он ехал домой в арестантской робе: «Пусть все знают, что это есть!». В родном доме в Феодосии, который Михаил построил своими руками и в котором его дожидалась старенькая мама, Масютко жить не разрешили. Он также не имел права селиться в Киеве, Львове и других крупных украинских городах. Пришлось им с Анечкой остановиться в маленьком селе Днепряны под Новой Каховкой, где за Михаилом Саввичем сразу установили слежку. Несмотря на это, он, ни с кем не поделившись замыслом, даже с женой, засел за фундаментальный труд обо всем пережитом. Книга забрала десять лет. Каждую ее страничку приходилось на ночь прятать в огороде или тайничке, оборудованном в собачьей будке.
-- Кагэбисты и сексоты появлялись у нас по несколько раз в день. Знаете, среди них были и порядочные люди -- это в первую очередь касается тогдашнего руководителя Новокаховского КГБ. Не поверите, мы с ним до сих пор дружим -- прошлой осенью привез нам сто-олько арбузов! Весь двор завалил, -- смеется хозяйка. -- Однажды был забавный случай: в те еще времена он по работе пришел к Мише, да не один, а со своим херсонским начальником. Тот прямо с порога взял наглый тон. «Разговаривать будем по-русски!» -- гаркнул. А Миша ему спокойно так: «Говорiть, як хочете -- вiльної України ще ж нема». Херсонец так и набросился на мужа: «Нет и никогда не будет!». Местный его коллега отвел меня в сторону и тихонечко мне: «Извините, Анна Григорьевна, за это хамство!».
… Нынче мало кому в Украине известно об этой семье. Единицы из бывших соратников знают, как живут Масютко, да и живы ли они вообще. 82-летнего Михаила Саввича такое отшельничество не огорчает, он привык. Их дом по-прежнему беден. Уже десять лет просят старики провести в хату телефон, но власти упорно отвечают: нет возможности.
-- Когда-то мне очень хотелось свить уютное гнездышко. Однажды попросила Мишу: «Давай купим приличную мебель». Как он рассердился: «Мои друзья гниют на нарах, а я буду спокойно жиреть, как какой-то кагэбист?!» Мы тогда отложенные 500 советских рублей выслали Левку Лукьяненко: он только вышел на поселение, и россияне в складчину купили ему избу, нужно было помочь, -- вспоминает Анна Григорьевна. -- Знаете, я давно подметила: есть в нашей нации что-то такое… Когда нам плохо, мы помогаем друг другу, последнюю рубашку готовы отдать, а начинаем жить чуть лучше -- тут уже каждый сам за себя.
Впрочем, свою нынешнюю нищету хозяйка стыдливо прячет от чужих глаз, Михаила же Саввича это и вовсе не заботит.
-- Жизнь и богатство одинаково преходящи, -- философски замечает он. -- Слава Богу, у меня теперь есть то, без чего человеку трудно обходиться. Можете поверить, я имел достаточно времени, чтобы поразмышлять о свободе.
Многие из тех, кто за ее обретение отдали прекраснейшие молодые годы, нынче ушли во власть, а деревенский философ, как и положено философу, выбрал менее суетное занятие -- выращивает капусту. С утра двое старичков выходят в свой сад, кормят птиц, греются на солнышке, читают, а то просто молча сидят под деревьями…
372Читайте нас в Facebook
