Серго берия: «мой отец лаврентий берия был добрым и мягким человеком»
Событием номер один прошлой недели стала подача инициативной группой апелляционной жалобы в Верховный суд России с просьбой реабилитации «честного и поруганного имени Лаврентия Берии». Просьбу, естественно, отклонили, а экраны телевизоров и газетные полосы на несколько дней захлестнула очередная волна душераздирающих воспоминаний о самом кровожадном изувере, палаче и насильнике, убийце и садисте, вдохновителе и исполнителе массовых репрессий 30-50-х годов Лаврентии Берии -- «папе малом», как его называют некоторые историки. Кто-то призывал еще более ужесточить формулировку обвинения, предъявленного 47 лет назад. Некоторые упрекали суд в проявлениях гуманности, а не жестком следовании букве закона, мол, подобная просьба -- оскорбление памяти миллионов репрессированных и их семей, замученных в бериевских лагерях. Эмоции, эмоции, эмоции… Но никто сегодня не вспоминает о другой стороне медали -- живы дети, внуки и правнуки этого человека, знавшие его как отца и мужа, жившие с ним рядом. Они не оправдывают его поступков, не умаляют ответственности за содеянное. Но для них портрет этого человека выглядит далеко не таким, каким его рисуют историки и жертвы. Мы встретились с единственным сыном Лаврентия Берии, Серго Берией, который живет в Киеве. Серго Лаврентьевич -- доктор наук (владеет семью языками), главный конструктор НИИ «Комета», в советское время занимался созданием ракетной боевой техники, за что не раз был удостоен наград и премий. Внешне он очень похож на отца -- те же глаза, черты лица. Открытость и добродушие этого человека ощущаются уже после нескольких минут разговора…
«Когда я разбил бабушкину икону, отец нарисовал новую»
-- После всего того, что сегодня говорят о вашем отце, вам никогда не хотелось сменить фамилию?
-- Такой мысли у меня никогда не возникало. Хотя моей семье пришлось пережить много лишений после смерти отца -- тюрьму, унижение, допросы. По указанию Никиты Хрущева нашу семью отправили в ссылку в Свердловск. Я знал гораздо больше правды об отце, чем другие, -- о том, что он делал, и о тех людях, которые его убили. Обвинившие его во всех земных грехах, тот же Хрущев, например, имеют куда больше грешков. Под одной крышей с отцом я прожил до самой его смерти, вся его жизнь прошла на моих глазах. Я не хочу его оправдывать, но, поверьте, о палаче и насильнике, каким его рисуют, у меня другие воспоминания.
-- С вами нельзя не согласиться, ведь всех прежде всего интересует его политический портрет. А каким он был человеком?
-- Он был очень разносторонним и талантливым человеком, творческой личностью. В юности учился играть на скрипке, и у него неплохо получалось, но из-за объективных препятствий он не смог продолжить обучение. Семья отца жила очень бедно -- чтобы дать сыну образование, мой дед продал дом. Отец хотел стать архитектором, закончил три курса архитектурного факультета. И хотя ему не суждено было доучиться, он до конца жизни любил эту профессию. Помню, как у нас в доме часто собирались известные архитекторы того времени Щусев и Амбросимов, отец с интересом обсуждал с ними различные проекты. Никогда не забуду, как они насмехались над утопическим проектом постройки гигантского, высотой почти в триста метров, Дворца Советов в Москве на месте разрушенного собора. Бредовость этой затеи их забавляла. Кстати, и Сталин, вопреки расхожему мнению, весьма холодно относился к этому строительству. Тем не менее дворец все же начали возводить.
Но самым любимым увлечением отца были картины. Не имея профессионального художественного образования, он изумительно рисовал маслом и углем, любил делать портреты матери и внуков -- моих детей. У нас была небольшая дача с садом, именно там отец часто рисовал с натуры. Но никогда не изображал, предположим, одни деревья, чаще всего на этих картинах была и мать. Отец ее очень любил. Сколько ее портретов было нарисовано -- подсчитать невозможно. Мама была его музой.
С отцовским увлечением рисованием связан один интересный эпизод в моей биографии, когда я был еще пионером. Тогда в школах создавались атеистические кружки, или, как их называли в народе, кружки безбожников, где подрастающее поколение воспитывали в духе атеизма и учили прочей пропагандистской мишуре. Мои бабушки, как и все люди их поколения, были верующими. Случилось так, что по неосторожности я разбил икону. Бабушка Марта сильно расстроилась, хотя я не придал этому особого значения. Ну, подумаешь, разбил какой-то церковный атрибут. Когда отец узнал о случившемся, был очень расстроен. Никогда не забуду сказанную тогда им фразу: «Запомни, сынок, к чужим убеждениям нужно относиться с уважением». После этого он сам нарисовал маслом новую икону.
Вообще, сколько я себя помню, отец никогда не повышал голос -- ни на работе, ни тем более дома. Между ним и матерью возникали споры, но скандалов не было. Что касается спокойствия в семье -- это для отца было свято. Он был добрым и мягким человеком, никогда не ругался, а добивался своего, убеждая человека. Уже во время войны, когда мы были с ним на Кавказском фронте, произошел такой эпизод. Кто-то из офицеров неправильно выполнил приказ: в военное время это было равносильно преступлению. Но отец разобрался и спокойно разъяснил офицеру все, что от него требовалось. Я вспылил, мол, почему ты его не наказал. В ответ отец сказал: «Людей нужно уважать и беречь. С каким бы настроением он пошел в бой, если бы я его обругал?»
«Отец просил позаботиться о его внебрачной дочери»
-- У вас были какие-то семейные традиции?
-- У нас было принято праздновать дни рождения в узком семейном кругу. Подарки никто никогда не покупал -- все делали своими руками. Мать вышивала отцу платки и рубашки -- он очень любил грузинские национальные рубашки с вышивкой. А отец дарил маме картины или розы, выращенные на даче. Он обожал возиться в саду, сажал много деревьев, все цитрусовые -- мандарины, лимоны… Я же дарил отцу свои картины. Как правило, поблагодарив, отец начинал меня критиковать как профессионал: тут ракурс мог быть другой, а тут краску не так положил. Иногда он делал несколько набросков моей картины, по ходу исправляя ошибки. Учил. И так происходило всегда. Тем не менее мне было приятно дарить свои работы, попутно слушая наставления отца. Повзрослев, я стал дарить отцу книги. У него вообще было особое, трепетное отношение к книгам, он собрал колоссальную библиотеку. Все, что тогда издавалось, папа покупал. Я же подыскивал редчайшие издания в букинистических магазинах, на что у отца никогда не хватало времени.
Еще одной семейной традицией, которой мы придерживались до самой смерти отца, были музыкальные вечера. Раз в неделю мать, замечательно игравшая на рояле, садилась за инструмент. Она любила Шопена, отцу же нравился Лист. Часто пели грузинские песни. Никаких советских маршей в доме у нас не звучало. Иногда слушали классику, записанную на пластинках, которые коллекционировала мама. До сих пор перед глазами картина: отец и мать, обнявшись, сидят на диване, а рядом потрескивает граммофон.
-- Как-то все это не вяжется с образом Лаврентия Берии -- сексуального агрессора, в постели которого побывали сотни женщин?
-- Вы правы, это глупый и необъяснимый миф. Знаете, я встречал в прессе и в книгах просто фантастические цифры: отцу приписывают связь с 700 женщинами. Простите, но тогда у него просто бы не осталось времени на картины, музыку, книги, на семью наконец. Кому это могло прийти в голову? Не спорю, отец был не безгрешен. Но кто из мужчин хоть раз в жизни не позволял себе такую слабость? У него были увлечения и в Грузии, и уже в Москве.
Когда мы жили еще в Тбилиси, отец признался матери, что у него была связь с другой женщиной. Мать, по натуре сильный человек, заявила, чтобы он уходил, мол, сможет прожить одна и сама поставит на ноги меня. Но отец остался, попросив у матери прощения.
В Москве у него тоже было несколько увлечений. Он, естественно, скрывал их от матери, но со мной делился и просил понять. Однажды, в конце сороковых, когда наша семья оказалась под прямым давлением и начались угрозы со стороны Сталина и руководителей ЦК партии, отец рассказал мне об одном своем романе. Признался, что у него от молодой женщины есть дочь. «Ты знаешь, какое сейчас время, -- сказал мне отец. -- Если что-нибудь со мной случится и этому ребенку понадобится помощь, я прошу тебя помочь ей. » Я был растроган и предложил забрать девочку, мою сестру, в семью, пусть, мол, растет с моими детьми (их у меня уже было двое). Но отец отверг предложение. Ответил, что в той семье ее очень любят и девочке пока там неплохо. Правда, согласился показать ее мне. Девочка была симпатичной, очень походила на отца. Вообще, к детям -- и к своим, и к чужим -- он относился очень трепетно и чутко. Ко мне домой часто приходили мои школьные друзья. Отец заходил к нам, шутил, комментировал наши игры. В школе мне, как и всем, учителя ставили двойки, наказывали за шалости. Так что, смею вас заверить, никакого страха перед нашей семьей люди не испытывали. Помню, когда после переезда в Москву я первый раз пошел в школу, меня хорошенько отдубасили мальчишки из класса -- это называлось «прописали». Я пришел домой в синяках, а отец только посмеялся надо мной, дескать, давай, проходи свои университеты. Вообще, он с самого детства старался привить мне самостоятельность и трудолюбие.
«Каждый месяц треть зарплаты наша семья перечисляла детям-сиротам»
-- Многие дети членов ЦК имели свои машины, купленные или подаренные родителями. Я тоже намекнул отцу, что хочу автомобиль. Он сказал:»Пожалуйста, иди в служебный гараж, там стоит с десяток стареньких машин, собери из двух-трех одну хорошую и катайся на здоровье. » Полгода я провозился с машиной и с помощью шоферов из гаража все-таки собрал «фордик». Отец очень гордился моей работой.
-- В книге Антона Антонова-Овсеенко, сына соратника Ленина по революции Владимира Антона-Овсеенко, очень красочно описана роскошь, в которой проживала семья Берии -- богатые особняки, машины, дорогая одежда из-за границы. Как на самом деле жила ваша семья?
-- Признаюсь честно, сейчас я живу намного лучше, чем тогда! До самых студенческих лет у меня были несколько рубашек и один костюм на все случаи жизни. Тогда вообще не было принято щеголять в нарядах, это считалось пижонством. Отец имел, кажется, три костюма -- военный и два обычных, на смену. Шил он их тут же, в Москве, у одного портного до самой своей смерти. Любил, чтобы костюм был свободным, поэтому на многих фотографиях его наряды кажутся мешковатыми. Его страстью были национальные грузинские рубашки -- со стоечкой и вышивкой. Самое интересное, что он терпеть не мог ни галстуков, ни шляп. Их его заставил носить Сталин. Отец рассказывал, что как-то на заседание Политбюро он пришел в грузинской рубашке. Сталин тогда при всех сказал: «Берия, на работу надо ходить либо в форме НКВД, либо в гражданском костюме, с галстуком и в шляпе. Я поручу Микояну научить тебя носить галстук и шляпу и следить за выполнением распоряжения». Отцу пришлось подчиниться.
В еде мы тоже были неприхотливы. Да, был у нас повар, который изумительно готовил блюда грузинской кухни, но изысков он никогда не изобретал. Я частенько встречал рассказы горе-историков, где отца описывают пьяницей, любившим крепкие напитки. Это не так. Отец, как и Сталин, пил только грузинские вина. Ни коньяк, ни водку он не любил. Гостям он мог предложить, но сам не пил никогда, да и пьяным я его ни разу в жизни не видел. Он себе этого не позволял.
Как член Политбюро он получал хорошую зарплату -- около восьми тысяч рублей, в то время как средняя по стране составляла около восьмисот. По-моему, около двух тысяч получала мать, работавшая в сельхозакадемии. Но из этих денег в семье оставалось не много: каждый месяц мать и отец треть своей зарплаты жертвовали московскому дому-интернату, где жили дети-сироты погибших чекистов и пограничников. Отец считал это своим долгом. Еще часть денег мы посылали родственникам в Грузию, на попечении которых находились мои бабушки. Большую сумму папа тратил на книги, в основном, на историческую и философскую литературу. Художественные произведения, поэзию он читал изредка, по большому счету, такие книги не очень любил. Деньги уходили также на содержание дачи. Кстати, много там было сделано руками отца. А дача у нас была обычной, собственно, как и квартира.
«Сталин приказал: «Привезти в Москву все живое, что есть в семье Берии!»
-- Вопреки бытующему мнению, Сталин обманом заманил моего отца в Москву, а остальных членов семьи привез насильно. Мать очень противилась переезду. Сталин пообещал, что отец отработает в Москве года два, объясняя это тем, что в органах НКВД после Ежова следует навести порядок. А отец, человек интеллигентный и образованный, как нельзя лучше подходит на эту должность. В конце концов отец согласился, но нас с собой не взял. Какое-то время Сталин не знал, что семья Лаврентия Павловича осталась в родной Грузии. Когда же это стало ему известно, Иосиф Виссарионович, как рассказывал отец, сильно разозлился. Он дал личное указание начальнику своей охраны Власику: «В течение сорока восьми часов доставить в Москву все живое, что есть в семье Берии» (фраза передана дословно). Власик скрупулезно выполнил поручение начальника -- в Москву привезли мать, двух бабушек, глухонемую тетю, меня и даже двух котов. Сначала нас поселили в доме, где жили другие чиновники ЦК. Когда отец стал заместителем Ежова, Сталин приказал нам переселиться в особняк на Михеевской улице. Потом принялся настаивать на переезде в квартиру в Кремле. Мать категорически отвергла его предложение, что очень разозлило Иосифа Виссарионовича.
Сталин частенько позволял себе грубость по отношению к людям, с которыми работал. Это лишь на официальных приемах и партийных пленумах он был сдержан, дипломатичен, обаятелен, мог расположить к себе практически любого человека. Он был прекрасным актером. Вообще, Сталин довлел над всей нашей семьей и над отцом, в частности, с самого начала. Помню, арестовали кого-то из родственников моих знакомых. Отец уже возглавил НКВД, и я его спросил: «Ты занимаешь такой пост, ты член ЦК. Неужели ты ничего не можешь сделать, чтобы остановить аресты и суды?» Отец долго молча ходил по комнате с отрешенным взглядом, потом остановился у окна и обреченно произнес: «Пока он (Сталин) жив, изменить ничего нельзя. Можно лишь что-то смягчить. » Но даже в тех условиях он смог сделать немало. Действительно, во время пребывания моего отца на посту главы НКВД продолжались суды и аресты, но это уже были внутренние интриги партийной верхушки, исполнителем которых он и стал. А масштабные репрессии, достигшие невероятных размеров при Ежове, прекратились. И тому существует немало документальных свидетельств. При Берии из лагерей было выпущено около 700 тысяч заключенных. Так что обвинять его во всех репрессиях 30-50-х беспочвенно. Но, по сути, и он, и Ягода, и Ежов, и те, кто позже стоял во главе МГБ, были лишь исполнителями воли Сталина и партийной верхушки. Аресты и репрессии происходили исключительно по указке партаппарата. Самостоятельных полномочий отец как глава НКВД не имел. Вообще, Сталин ограничивал самостоятельность подчиненных, всегда старался делать все чужими руками и использовать даже уже неугодного человека до конца. Так было с Ежовым, так было и с моим отцом. Честно говоря, мне немного жаль папу, так как он всю жизнь делал то, что не любил.
«Меня с детства готовили к испытаниям»
-- Однажды к нам в дом приехал подвыпивший Ежов с женой. Тогда еще он был наркомом НКВД, а отец -- его заместителем. Ежов уже прекрасно осознавал, что его дни сочтены. Помню, он обреченно произнес: «Мавр сделал свое дело -- мавр может удалиться». На что отец ему ответил: «Да, ты выполнял указания вождя, но слишком усердно. » Вскоре Ежова сняли, осудили и казнили. Иосиф Виссарионович убирал свидетелей своих злодеяний (как сейчас заказчики убийств убирают киллеров. -- Авт. )
-- Отец делился с вами закулисными делами, происходившими в высших партийных кругах?
-- Я начну, может быть, несколько издалека, с моего детства. Отец уделял моему воспитанию очень много времени. Каждое утро мы с ним вставали в шесть часов, делали пробежку, занимались гимнастикой. Летом часто ходили на веслах, зимой совершали длительные лыжные прогулки. Он воспитал меня физически крепким и сильным парнем, но, кроме желания наделить меня отменным здоровьем, он преследовал еще одну цель. О ней я узнал из разговора, состоявшегося уже после смерти Сталина. Тогда папа сказал: «Ты многое знаешь. Но многое я тебе не рассказывал, так как еще не был уверен, что в случае чего ты сможешь выдержать пытки и из тебя не выбьют нужные показания». Через несколько месяцев отцовская закалка мне пригодилась в тюрьме. Действительно, я знал немало. Кое-что происходило на моих глазах, но отец, оберегая себя и меня, да и всю нашу семью, не мог говорить все в открытую. Хотя, к примеру, об Иосифе Виссарионовиче рассказывал много. У него часто случались разногласия со Сталиным по различным вопросам. Как-то отец поведал мне об одном разговоре, состоявшемся у него с вождем, когда он предложил, что называется, пойти другим путем, не репрессивным. Сталин ответил:»Я прекрасно осознаю, что лучше было бы, чтобы народ меня любил, а не боялся. Но чтобы заставить его это сделать, нужно тридцать, сорок лет. Этого времени у меня нет. Поэтому те, кто не любят, будут истреблены, а остальные пусть боятся».
«Лаврентий Берия отказался расстреливать пленных польских офицеров»
-- Вы говорили, что Сталин через какое-то время стал оказывать давление на вашего отца, затем -- на семью. С чем это было связано? Ведь по общепринятой исторической версии между Сталиным и Берией существовали прекрасные отношения вплоть до самой смерти вождя?
-- На самом деле это не совсем так. Разногласия между моим отцом и Сталиным возникали довольно часто. К отцу он относился как к подчиненному, но не как к другу. И до поры до времени Сталин терпел его за выдающиеся организаторские способности, образованность и целеустремленность. Таких людей тогда было мало. По большому счету, Сталин мог убрать отца еще в 1940 году. Тогда на заседании Политбюро ЦК обсуждался вопрос о расстреле пленных польских офицеров. Отец имел свою точку зрения по этому поводу, считая, что поляки могут пригодиться в предстоящей войне. Кроме самого протеста против расстрела поляков, он также отверг предложение об участии в этой акции, если таковая все-таки состоится, частей НКВД. Сталин был рассержен, но на открытый конфликт не пошел. Тогда же было принято решение, что карательную акцию будут осуществлять отборные армейские части, а руководство операцией возьмет на себя Ворошилов. Члены Политбюро высказались за отстранение отца от должности и назначение на его место Жданова. Но Иосиф Виссарионович возразил: снять Берию мы всегда успеем. Отцу поручили устранить Троцкого. Однако на том же заседании было принято еще одно решение: «Указать товарищу Берии на неправильные политические взгляды».
Несмотря на то что решение о расстреле поляков все же приняли, отец приложил максимум усилий, чтобы спасти людей. Около шестисот польских офицеров, которых должны были расстрелять, он успел перевести в другие лагеря, и люди остались живы. Когда началась война, их освободили, и офицеры возглавили формирующуюся польскую дивизию. Полковника Андерса, ставшего командиром этого соединения, отец несколько месяцев прятал у нас дома. Возможно, у него были какие-то свои политические мотивы такого поступка, но, во всяком случае, отец спас человеку жизнь. Полковник был очень добрым и интеллигентным человеком. Больше всего нас поражало то, что его воспитание не позволяло ему сесть за стол раньше, чем садилась мать. Когда опасность миновала и Андерс готовился к отъезду, на прощанье он подарил матери огромный букет цветов. Папа тогда пошутил: «Ну вот, Нино, теперь у тебя есть поклонники и среди польских офицеров».
«После смерти отца за меня заступился Курчатов»
-- В истории арест вашего отца на пленуме ЦК в июле 1953 года описан достаточно красноречиво -- Берию заманивают на пленум, окружают, Хрущев вырывает из его рук портфель, Жуков заламывает руки. Потом была сделана на память фотография всех участников ареста, а, по сути, переворота. Военные -- при орденах, в парадных мундирах (это на обычный-то пленум). По-моему, все это похоже на грубый фарс, хотя долгое время мы этому верили?
-- Я скажу даже больше -- не было никакого заманивания на пленум, не было заламывания рук. Не было даже ареста. Отца застрелили дома, а вся эта история с судом -- историческая фальсификация. Я сам был свидетелем некоторых событий. После ссылки встречался со многими участниками той драмы, нашел некоторые документы. Сегодня с полной ответственностью могу заявить, что отца убили по указке Никиты Хрущева. Его даже не пытались арестовывать. К счастью, есть свидетельства, подтверждающие факт убийства. Дело обстояло следующим образом.
После смерти Иосифа Виссарионовича противоречия внутри правящей партийной верхушки обострились. В то время отец предлагал ряд новаторских реформ, которые должны были круто изменить существующий строй. К примеру, он выступал за ограничение власти партии, за введение в некоторых областях страны системы фермерских хозяйств. Предлагал провести открытый съезд партии, где каждый должен был отчитаться о своих «заслугах» при Сталине. Очень многим это не нравилось, особенно Хрущеву, на совести которого тысячи загубленных душ украинцев (он ведь метил в генсеки).
Заседание все-таки было назначено на 26 июня. В тот день я присутствовал в Кремле на заседании ученых-атомщиков. Утром, как обычно, мы с отцом сделали пробежку и зарядку. Я уехал в Кремль. Около одиннадцати часов утра меня позвали к телефону. Звонил летчик-испытатель Амет-Хан Султан, дважды Герой Советского Союза, с которым мы дружили. Он закричал в трубку: «У вас в доме была стрельба! Ты все понял? Тебе надо бежать! Мы поможем!»
Я сразу все понял. Думаю, если отец жив, а я убегу, то дам лишний повод его врагам. Поэтому все же решил ехать домой, со мной отправился генерал Ванников, друг отца. Ученые во главе с Курчатовым заявили: после того, что для них и науки в целом сделал Берия, они меня в обиду не дадут.
Подъехав к дому, мы заметили во внутреннем дворике солдат, людей в штатском и два броневика. Стекла отцовского кабинета были разбиты, двери выломаны. Во двор мы попали с трудом. Никто ничего не объяснял, но в дом не пускали. Я же все понял: отца либо убили, либо арестовали. Решено было немедленно возвращаться в Кремль. Уже по дороге, в машине, я услышал от одного из охранников отца: «Серго, я видел, как выносили на носилках кого-то, накрытого брезентом». Вряд ли спешили вынести рядового охранника, подумал я.
В Кремле, в кабинете Ванникова нас ждал Курчатов. Оба начали звонить Хрущеву. Дозвонились, Никита Сергеевич, успокаивая всех, сказал: пусть Серго едет к родным на дачу, со временем все выяснится. У выхода меня уже ожидал вооруженный конвой… Потом были месяц домашнего ареста на даче и тюрьма. Из меня пытались выбить признание в соучастии в антисоветском заговоре. Меня не били, но не давали спать в течение шести суток -- это одна из самых страшных пыток. Я выдержал. Кроме этих обвинений, от меня требовали получить информацию об архивах Сталина и моего отца. Наверняка и Хрущев, и другие партийные руководители, захватившие власть в стране, опасались, что их прошлые дела и грехи задокументированы и могут быть обнародованы. С этим вопросом в Лефортовскую тюрьму ко мне приезжал Маленков. Но я, действительно, ничего не знал об архивах. Кстати, мне доподлинно известно, что, вернувшись из ссылки и работая в Киеве, я находился под наблюдением спецслужб. Причиной этого были те же архивы. Так продолжалось до самого развала Союза. Думаю, что и сегодня есть люди, не отказавшиеся от идеи найти эти мифические архивы.
«На суде моего отца не было»
-- И в тюрьме, и в ссылке довелось пережить немало. У нас отобрали все. Сожалею, что не смогли спасти семейные фотоальбомы (отец любил снимать), не уцелели и картины отца. Интересно, что в 1999 году группой историков Сорбоннского университета издана книга с моими воспоминаниями, где все, что я говорю, подтверждено документами, которые французским исследователям удалось отыскать в архивах ЦК. В этих архивах они разыскали снимки, которые некогда были в нашей домашней коллекции. Спустя пятьдесят лет я их увидел.
Еще будучи в ссылке в Свердловске, я начал, насколько это было возможно, искать свидетелей гибели отца. Еще в тюрьме, когда давление на меня несколько ослабло и допросы приняли форму бесед, заместитель Генерального прокурора СССР Царегородский сказал мне, что вел протоколы допросов моего отца. Когда я спросил, видел ли он его лично, прокурор покраснел и, помолчав, ответил: «Я вел только протоколы. Большего сказать не могу».
В конце 50-х маршал Жуков дал указание организовать со мной встречу в Свердловске. Он был другом всей нашей семьи. Тайно встретившись с ним в гостинице, мы долго беседовали. Тогда Жуков рассказал мне, что в аресте отца участия не принимал, и высказал предположение, что его убили. Георгий Константинович был резким человеком, недолюбливавшим партийную верхушку. Помню, в сердцах он произнес: «Говорил я твоему отцу, что всю эту партийную сволочь, которая душит народ, надо было расстрелять. Не послушал». Когда я уже получил полную свободу передвижения по Союзу, встретился с бывшим первым секретарем ЦК Грузии Мерцкулава, он рассказал мне следующее. Перед пленумом ЦК, состоявшемся в начале июля 1953 года, Никита Сергеевич вызвал его и других членов ЦК Грузии к себе. Им вручили уже заготовленную речь, в которой они от имени грузинского народа должны были изобличать Берию. Хрущев тогда сказал, что надеяться им не на что: Берия убит (это почти за полгода до официальной даты казни), а в случае отказа выступить в Грузию будут введены войска. Хрущев представил генерала Батова, которому предстояло осуществить карательную акцию. Мирцкулава согласился.
Встречался я также с бывшим главой ВЦСПС Шверником, присутствовавшем на процессе моего отца в качестве члена суда. Шверник признался, что на суде был не Берия. «Ошибиться я не мог», -- говорил он. Там был другой мужчина, похожий на Берию, но не он. За все шесть дней суда человек не произнес ни слова». Сам Хрущев, и это подтверждено документально, на закрытом пленуме ЦК заявил делегации коммунистов Франции и Италии, что, опасаясь коварства Берии, его пришлось убить при аресте. За прошедшие годы я нашел более десятка таких свидетельств. А в 1997 году в одном из российских изданий нашел интересную публикацию под названием «Операция «Особняк». В ней об убийстве моего отца рассказывают его непосредственные исполнители. Группа из 15 человек (все -- бывшие фронтовики, студенты технических вузов) была специально подготовлена для уничтожения отца, хотя их уверяли, что идет подготовка к уничтожению иностранного резидента. Прорабатывались варианты убийства Берии по дороге домой, на даче. Но смерть настигла его дома -- группа приехала к нашему особняку, под видом курьерской почты с важными документами прошла охрану, спокойно вошла в кабинет отца, где его застрелили. После этого двор заняли армейские части. Спецназовцев, принимавших участие в акции, разбросали по всему Союзу. Убийство -- таков был ответ руководителей партии на предложение отца собрать внеочередной съезд ЦК для полного отчета всего кремлевского руководства за случившееся в сталинские времена. Сам он готов был это сделать, зная, что последует наказание, не раз признавался мне в этом. Но судьба распорядилась иначе. С устранением Хрущева отношение к нашей семье изменилось. За все эти годы никто ни меня, ни детей, ни внуков не клеймил позором. Я не раз встречался с Брежневым, но он никогда не вспоминал об отце, и предвзятого отношения к себе с его стороны я не чувствовал. Но в то же время сказать правду было тоже невозможно. Банальное обвинение в шпионаже в пользу Англии до сих пор не снято, а его дело до сих пор засекречено.
-- Вам известно, где захоронен отец?
-- К сожалению, и это тоже подтверждено документально, его тело было кремировано, а прах развеян…
13601Читайте нас в Facebook
