Доктор «Удача»: «После выхода из Дебальцево я еще неделю ежедневно ездил в морг»
«Период с 31 января по 18 февраля 2015-го хотел бы навсегда вычеркнуть из памяти»
О своем выходе из Дебальцевского котла майор медицинской службы Дмитрий Перегняк вспоминает неохотно. Оказалось, что в боевой практике 41-летнего офицера-медика это был уже не первый прорыв из окружения.
— Дмитрий Михайлович, 18 февраля вы выставили на своей страничке памятный знак, который приобретают себе те, кто вышел живым из Дебальцевского котла, написав: «С днем рождения, причастные». Вы тоже отмечаете свой второй день рождения 18 февраля?
— Можно и так сказать. На войне я с первого дня, и у меня пять «дней рождения», включая мой собственный. В июне «праздную» трижды: 19-го — свой, 20 июня 2014 года — второй. В тот день в районе поселка Металлист близ Луганска мне пришлось забирать раненого с минного поля. К счастью, ничего под ногами не рвануло…
Спустя неделю, 28 июня, в том же районе случился третий мой «день рождения». Мне довелось забирать раненого из серой зоны. Я был в пределах видимости вражеских снайперов, да и блокпосты врага были совсем недалеко. Поэтому меня «вооружили» белым пластиковым мешком из-под сахара, велев прицепить его на авто и размахивать им, когда буду забирать раненого. К счастью эвакуировал его без эксцессов.
Еще один «день рождения» — успешный выход из Дебальцево. Но эти дни никак не отмечаю. Это «праздники» со слезами на глазах. Особенно тяжело вспоминать последние дни обороны Дебальцево и первую неделю после выхода из котла. Период с 31 января по 18 февраля я хотел бы навсегда вычеркнуть из памяти…
18 февраля 2015 года поводом для радости для меня стал лишь звонок моей супруги. Созвонились, когда я уже был в Артемовске (сейчас Бахмут. — Авт.). В городе я пробыл неделю. Всю эту неделю каждый день ездил в морг. В рамках договоренностей с противником тела погибших украинских бойцов перевозили из Дебальцево в Артемовск. С транспортом помогали волонтеры. Я был назначен руководителем группы по идентификация тел погибших. По официальным данным, в Дебальцевском котле погибли 136 украинских военнослужащих и 331 был ранен.
Для меня самым тяжелым испытанием во время выхода из окружения было оставлять там «двухсотых». После того как 9 февраля вражеское кольцо вокруг Дебальцево сомкнулось, мы уже не имели возможности вывозить погибших. Нужно было спасать тех, кого еще можно было спасти.
Во время обороны Дебальцево я служил в механизированном батальоне 128-й Отдельной горно-пехотной (позже — горно-штурмовой. — Авт.) Закарпатской бригады, был начальником медпункта. Он располагался в поселке Ольховатка в бомбоубежище административного комплекса шахты «Ольховатская». Но когда враг стал захватывать позиции ближе к городу, мы вынужденно перебазировались в город к своим коллегам.
— Сколько раненых вы везли на своем авто во время прорыва?
— Из Дебальцево выходил с крайней колонной и вывез семерых раненых. Своим коллегам по бригаде, которые выезжали в первой колонне, передал всю санитарную технику и джип, подаренный волонтерами и переоборудованный нами под санитарный транспорт для эвакуации раненых. Мы с побратимами буквально «распихали» 26 раненых во все, что ехало. Если не было возможности разместить раненого в салоне или кабине автомобиля, БМП и «Урала», то устраивали его в кузов. Понимали, что в кузове ему придется ехать «с ветерком» (на улице стояли морозы минус 30 градусов) и под непрекращающимся огнем противника, который прицельно расстреливал наши колонны. Но это был единственный шанс на спасение.
Я остался с теми, кто прикрывал первую колонну. В машине, на которой мы отправились в составе второй колонны, разместил пятерых раненых, еще двоих подобрали по пути.
Мы простились с коллегами, покидавшими Дебальцево в первой колонне, я пожелал им военной удачи. Все понимали, что группа прикрытия не всегда выходит из окружения. Но нам тогда повезло.
«Одной рукой перевязывал раненого, а другой держал руль»
— Удалось довезти всех раненых?
— Да. Санитарную машину, которая шла в первой колонне, подбили, но водитель и наш медик из нее умудрились пересадить раненых в другую движущуюся технику.
В тот день я тоже довез живыми всех своих подопечных. Мы выехали в путь на втором джипе нашей медроты. Я думал, что этот автомобиль уже ушел. Обнаружил его после того, как меня отбросило к джипу взрывной волной. Приземлился прямо возле этой машины, ударившись о нее спиной.
Точно не помню, что именно тогда взорвалось возле меня. Когда ты уже невооруженным глазом видишь вражескую пехоту, то думаешь только лишь о том, как помочь раненым, чтобы они дожили до госпитализации, и как их эвакуировать.
После падения я отключился. Очнулся от ощущения, что моя пятая точка к чему-то примерзает. Осмотрелся и увидел, что лежу у борта джипа, который будто поджидал нас. «Вот на чем мы поедем!» — подумал.
Погрузили в санитарный джип пятерых раненых и выдвинулись к Артемовску в составе крайней колонны.
Самой дороги не помню. Я был крайним медиком, который покидал Дебальцево, поэтому пришлось сесть за руль. Ведь своих водителей и помощника отправил вперед. В дороге одной рукой я перевязывал раненого, другой держал руль. Затем ко мне подсаживался следующий раненый… Это было вынужденное «экстремальное вождение». К счастью, со мной не было тяжелораненых. Вез тех, кто только что получил свои травмы и ранения и подтянулся к нашему лагерю уже перед самым выходом крайней колонны, потому физически не успел подготовить их к транспортировке. По пути мы подобрали еще двоих, нуждавшихся в медпомощи.
«Не могу забыть голубоглазую девчушку с осколочными ранениями. Ее матери оторвало ногу»
— Ваш коллега, старший ординатор операционно-перевязочного отделения медицинской роты 128-й горной-пехотной Закарпатской бригады Александр Данилюк год назад рассказывал «ФАКТАМ» о том, как ему приходилось оперировать в блиндаже. Вы тоже оперировали в полевых условиях?
— Скажем так: приходилось оказывать экстренную помощь, если не было иного выхода. Это когда ты пытаешься стабилизировать состояние раненого, чтобы он выдержал транспортировку до перевалочной точки медицинской роты (медпункта, лагеря), откуда его уже отправят в больницу.
Оперировать в полевых условиях очень рискованно. Не имея возможности сделать рентгеновский снимок, врач не может быть уверен в том, что у раненого не задеты внутренние органы, не повреждены магистральные сосуды — ведь в таком случае он может умереть от кровопотери.
Само удаление осколка, который, на первый взгляд, врезался в тело неглубоко, тоже риск: ты не знаешь наверняка, что он может зацепить, когда начнешь его извлекать. Не знаешь, один там осколок или несколько.
В полевых условиях медик может действовать лишь на свой страх и риск. Да, приходилось на это идти в безвыходных ситуациях. Например, когда нужно было оказывать помощь бойцу, получившему осколочное ранение в область паха. Это очень опасное для жизни ранение. А на густо заминированной территории это одна из наиболее часто случающихся проблем.
Но тампонировать и зашивать в полевых условиях поверхностные раны приходилось постоянно. Кожный степлер у полевого медика всегда должен быть в кармане.
Случалось, отправляя раненого в больницу, я понимал, что шансов выжить у него очень мало. Но все же надеялся на чудо. Мне далеко не всегда удавалось узнать о судьбе таких пациентов. Но и забыть их не могу.
Не могу забыть голубоглазую девчушку лет семи с осколочными ранениями. Ее матери полностью оторвало ногу. Этих жительниц Дебальцево обнаружили наши бойцы, сообщили мне. Я примчался, оказал первую помощь. Ранения девочки не угрожали ее жизни, а вот состояние матери было тяжелым. Мы отвезли их в больницу Дебальцево — в декабре 2014-го она еще функционировала. Не знаю, выжила ли женщина, которая вместе со своим ребенком подорвалась на мине, собирая дрова.
В осажденном городе, где коммунальные магистрали были повреждены в ходе обстрелов, не было отопления, электричества, водоснабжения. Водой и продуктами в последние дни осады Дебальцево местное население снабжали военные, потому что в какой-то момент волонтеры уже не могли прорваться через плотное кольцо окружения. Все, кто оставался в городе, перебрались в погреба и подвалы. Мирные жители точно так же, как и мы, защитники города, получали ранения и травмы, погибали от пуль и снарядов оккупантов. Мы «варились» в одном котле.
— Было ощущение, что не выберетесь из Дебальцево?
— Всякие мысли лезли в голову. Хотя в Луганском аэропорту мышеловка была куда страшнее. Я побывал и ней. В ночь с 12 на 13 июля 2014 года в составе штурмовой группы отдельной горно-пехотной 128-й Закарпатской бригады наш санитарный транспорт пытался пробиться в осажденный Луганский аэропорт (ЛАП. — Авт.). Пробились. Но с потерями. Наш десант «размешали» в хлам. Мы застряли в ЛАП на две недели. Все попытки прорыва из ЛАП терпели поражение. Мы не могли вывезти ни раненых, ни погибших — тела приходилось складывать в холодильник для мороженого. Первая эвакуация раненых из аэропорта состоялась лишь в августе, когда наши войска пробили туда «коридор» и мы смогли вырваться из той мышеловки.
В ЛАП я дважды был контужен и один раз ранен в ногу осколками танкового снаряда. Это случилось как раз во время оказания помощи раненым бойцам во время очередной попытки прорыва из окружения. Я сам себя подлатал и остался в строю. Кроме меня, медиков в моей штурмовой группе в тот момент не было. Кстати, под Дебальцево меня снова ранило в ту же ногу и тоже чуть ниже колена, и снова я сам себя латал.
Ту попытку прорыва из ЛАП, которую мы предприняли где-то 20 июля (точно уже не помню), считаю еще одним своим «днем рождения». За два часа штурма погибли двое наших бойцов и 16 получили ранения. Не хватало медикаментов и материалов, пришлось импровизировать. Одному раненому вместо вырванного кадыка я поставил трубку от противогаза — больше ничего подходящего под рукой не было…
За оборону ЛАП меня наградили орденом «За мужество» III степени. И еще есть народный знак отличия «За спасенные жизни», который учредили для медиков — участников российско-украинской войны. Других государственных наград у меня нет.
После выхода из ЛАП меня отправили в пункт постоянной дислокации бригады на мирную территорию. А в конце ноября 2014-го мое подразделение вернулось на фронт — как раз под Дебальцево.
— После Дебальцево еще служили в зоне боевых действий?
— Да, был в Станице Луганской, Песках, Красногоровке… Крайний раз я вернулся из зоны боевых действий в июне 2020 года. Сейчас служу на мирной земле — в медицинской службе оперативного командования «Запад». Но я военный медик и в любой момент снова могу оказаться на войне.
К счастью, сейчас на фронте в плане обеспечения и самой армии, и военных медиков уже полегче. А во время боев за Счастье, Металлист, Веселую гору, Луганский аэропорт в 2014 году ситуация с обеспечением была на грани. В том же Луганском аэропорту я так галет наелся, что до сих пор смотреть на них не могу. Но больше там ничего не было. Когда мы вышли из Луганского аэропорта, медики батальона «Айдар» дали мне буханку еще теплого хлеба. Я был счастлив!
— У вас позывной «Удача»…
— Получил его под Дебальцево. Я объезжал позиции батальона. Во время пребывания на одном из блокпостов туда прилетел вражеский снаряд. Осколками молодому бойцу посекло область грудной клетки и брюшной полости. Я оказал пареньку первую помощь и доставил его в полевой медпункт на «Кресте», обустроенный в бывшей шиномонтажной мастерской, которая располагалась на перекрестке дорог на Ростов, Харьков, Донецк и Луганск. Оттуда бойца отвезли в госпиталь в Артемовске. Спасенный паренек трогательно поблагодарил меня, сказав: «Доктор, ты моя удача». Так я и стал «Удачей».
Фото со страницы Дмитрия Перегняка в Facebook
На фото в заголовке: военный медик Дмитрий Перегняк в Станице Луганской летом 2015 года
5366Читайте нас в Facebook
