Бывший директор чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов: «Ночью, проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором… нету! »
«ЧАЭС следовало закрыть сразу после аварии»
- Виктор Петрович! Вы с первых дней находились в самом пекле, получили 250 бэр (при годовой норме 5 бэр для работника ЧАЭС) и сейчас являетесь инвалидом второй группы. Изменилось ли ваше отношение к атомной энергетике?
- Нет, не изменилось, — говорит Виктор Петрович. — Разговоры об альтернативных источниках электроэнергии остаются разговорами, чтобы не сказать резче. Можно построить сто, двести, тысячу ветряков. Решить проблему в деревне, микрорайоне. Но не более. В масштабах народного хозяйства такой индустриальной страны, как Украина, нужны совершенно другие мощности. Даже при самых совершенных энергосберегающих технологиях.
Угля, нефти, газа скоро не хватит. Даже воды уже не хватает. С термоядерным синтезом возятся лет пятьдесят — а толку никакого. И пока не известно, получится ли.
Хотелось бы, конечно, чтобы появился гений, придумавший что-то новое… Но где он? Реальность такова, что никуда мы от атомной энергетики в обозримом будущем не уйдем.
Не забывайте, что и тепловые станции не так уж безобидны. Я сам теплоэнергетик, до ЧАЭС работал на них и знаю, сколько вредных веществ они выбрасывают.
- Помнится, где-то на рубеже 80−90-х годов экологи вдруг обнаружили, что один из самых уважаемых районов столицы — Печерск — чуть ли не весь засыпан вредными выбросами — как оказалось, Трипольской ГРЭС!
- Ну вот видите.
- Тогда почему же вы однажды сказали, что Чернобыльскую АЭС надо было закрыть сразу после аварии?
- Да, говорил. Но имел в виду несколько иное. Весной-летом 1986-го на станции поменялся практически весь персонал. На смену тем, кто погиб, заболел или был выведен из зоны по дозиметрическим показаниям, пришли люди разные. Одни — хорошие, но плохо знающие станцию. А ведь много было и других — которых не интересовало ни-че-го, кроме зарплаты, после аварии увеличенной на «грязной» станции в пять раз! Люди кинулись за деньгами. Они могли наделать еще больше беды… У меня к таким доверия не было.
И закрывать станцию в 2000 году, когда и коллектив сформировался, и огромные деньги были затрачены на усовершенствование систем безопасности, было просто глупо. Видите ли, Запад потребовал, пообещал помощь… И где они теперь, эти обещания?
«Внучку я впервые увидел, когда ей было почти пять лет»
- Вскоре после аварии, когда вас сняли с должности, самочувствие — и физическое, и моральное — у вас было неважное. Небось, можно было уйти куда-нибудь на другое предприятие. А вы остались.
- Надо было спасать станцию, возвращать ее работоспособность. Ведь до аварии четыре работающих блока ЧАЭС — к тому времени самые новые и наиболее современно оборудованные (среди реакторов этого типа) — вырабатывали 15 процентов электроэнергии, производимой в Украине, больше, чем вся энергетика такой серьезной индустриальной страны, как Чехословакия! Плюс строились пятый и шестой блоки. Я, можно сказать, мог открыть ногой любую дверь в обкоме партии.
После снятия с должности директора меня перевели на должность заместителя начальника производственного отдела. Надеялся, что мой опыт пригодится. Ведь начинал строить станцию и город Припять с первого колышка в чистом поле, знал как свои пять пальцев не только ее, но и где какая труба в городе закопана, где какой вентиль…
Здесь же, на ЧАЭС, работала моя жена, тоже теплоэнергетик. В Припяти выросли наши дети.
- Где вы находились в момент аварии?
- Дома спал. Накануне дочь с зятем приехали на выходные из Киева, оба заканчивали медицинский институт. Лиля была на пятом месяце беременности. Когда, кажется, 27-го, встал вопрос об эвакуации, я отдал ключи от нашего «жигуленка» зятю Андрею, велел забирать дочь, сына-девятиклассника и уезжать. Они не проехали и пяти километров, как под селом Копачи (из-за сильной загрязненности домов и сараев его позже снесли) пришлось пропускать многокилометровую колонну автобусов, ехавших эвакуировать Припять.
В машине было душно, открыли окна. По прибытии в Киев пошли к знакомым радиологам. Померяли — а Лилина одежда с одной стороны звенит. Она лежала на боку на заднем сиденье.
- А что с ребеночком? Ведь говорили, всем беременным в те дни чуть ли не принудительно делали аборты…
- У нас, слава Богу, все обошлось. Внучка родилась. Я ее, правда, впервые увидел почти в пять лет, когда освободился. Не сразу деда признала. Сейчас учится в Академии МВД… А сын у меня энергетик, работает на Киевской ТЭЦ-6, у него тоже семья.
- Извините, а вы могли бы рассказать, как начиналась авария? Предчувствия, зловещие приметы, сны плохие были?
- Жена говорит, что за пару недель до аварии у нее было какое-то тревожное настроение, хотя никаких неприятностей вроде не случилось. Я же до позднего вечера пропадал на работе, приезжал еле живой, чтобы поспать. И некогда было думать о чем-то таком.
Кроме станции, приходилось заботиться и о нормальной жизнедеятельности, развитии 50-тысячного города, оказывать шефскую помощь сельскому хозяйству. Например, в марте райком поставил задачу построить два сенохранилища по 400 тонн. Деньги, конечно, у станции водились. Но строительные мощности были ограничены. А партия требовала… Построили мы, скажем, в Припяти пять плавательных бассейнов для ребятишек, самый большой — 25-метровый. Секретарь обкома говорит: теперь строй 50-метровый, чтобы международные соревнования можно было проводить! Я ему: такие бассейны предусмотрены нормативами только в городах-миллионниках. А он: строй! И строили. И крытый каток строили… Понимаете, для райкома не было разницы, кто ты — атомная станция или овощная фабрика. Умри, а выполни. Позже, в 90-е годы, побывал я как-то на западных АЭС и позавидовал их директорам. Они занимаются только эксплуатацией своего объекта. Не то что у нас…
«Никакого эксперимента не было! Обычная проверка систем, предусмотренная проектом реактора»
- Ночью, где-то в полвторого, как только это случилось, мне позвонил начальник химцеха. Причем не с работы, а из дому. Он жил на въезде в наш город, окна выходили прямо на станцию. «Виктор Петрович, — сказал он, — что-то случилось… Похоже, серьезное. Вам не звонили?» Странно, думаю, обычно начальник смены станции докладывает. А если ЧП, предупреждает телефонистку, и она всех обзванивает, кого следует, вызывает на станцию. В данном случае я попытался дозвониться — бесполезно. Никто не отвечал.
Тогда я вышел, сел на дежурный автобус, который должен был вывозить очередную смену… Проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором… нету! Понял, что произошел взрыв. Но не думал, что это реактор. Там мог взорваться водород. Если бы заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко не откачал водород из корпусов генераторов да другие энергетики ценой своей жизни не дали аварии перекинуться на другие блоки, было бы куда хуже.
Первым делом я дал команду телефонистке созывать всех руководителей вплоть до заведующих детскими садиками, что предусмотрено планом гражданской обороны на случай такой тяжелейшей аварии. Затем доложил начальнику главка в Москве. Мы подчинялись Москве, а не Киеву. Потом позвонил министру энергетики Украины, секретарю обкома партии, председателю облисполкома, руководителям Припяти… Сказал, что произошла серьезная авария. Что конкретно — еще не знаем, разбираемся.
Ночью вышел во внутренний двор станции. Гляжу: под ногами куски графита. Но все равно не думал, что реактор разрушен. Такое в голове не укладывалось. Лишь позже, когда вертолет облетел… Но еще ночью, как только убедился, что высокие уровни радиации, сказал председателю Припятского горисполкома и первому секретарю горкома, что надо эвакуировать население. «Нет, подождем, — ответили они. — Приедет правительственная комиссия, пускай она и принимает решение… «
- В одной из публикаций писали, что эксперимент, который привел к аварии, ранее предлагали провести другим станциям, но их руководство якобы отказалось.
- Автор этой публикации поступает так, как один писатель-депутат, сделавший себе карьеру на Чернобыле, не всегда утруждая себя достоверностью. Да, в свое время автор этой статьи у нас работал, я даже взял его заместителем главного инженера, еще до пуска станции. Потом оказалось, что ему тоже была нужна не станция, а карьера. Теплое местечко в Москве.
И он, мягко говоря, не в курсе. Я никогда не соглашусь с понятием «эксперимент» применительно к работам, проводившимся на четвертом блоке в ту ночь. На любой станции, то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проводится проверка работы всех систем (чтобы знать, что надо ремонтировать), в том числе и систем защиты. И в ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить, как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, при отключении генератора за счет выбега, то есть вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость срочно выключить турбогенератор, вырабатывающий ток и для народного хозяйства, и для внутренних потребностей станции, в частности подачи воды для охлаждения реактора. И вот агрегат отключен от сети, но его ротор какое-то время еще вращается по инерции, то есть может вырабатывать электричество.
- Получается, это были обычные регламентные работы?
- Конечно! Они были предусмотрены проектом реактора! И за год до этого их успешно провели на третьем блоке — перед тем, как его выводить в плановый ремонт. А насчет других станций — не знаю. Они более старые, системы там могли отличаться от наших, и вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. К сожалению, о каких-то технических новшествах на других станциях мы зачастую знали только благодаря личному знакомству с руководителями. Получать же информацию официальным путем, через министерство, было не принято. Вот это тоже была наша беда. Пресловутая закрытость.
- В июне вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС…
- Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков сказал: «Мы все вместе шли к этой аварии, в ней — наша общая вина… «А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро!
Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС «Тримайл Айленд». Я ответил, что да. Больше он ничего не спрашивал. Министру энергетики дали выговор. Председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Я вернулся на станцию.
- Вашу жену эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.
- Да, недели две я не знал, где она находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, начала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: «Если возьму тебя, то вынужден буду устраивать и жен других сотрудников». И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда я уже был арестован, ее снова взяли на родную ЧАЭС.
Многие коллеги мне сочувствовали, считали, что виноваты не мы, эксплуатационники, которые все делали правильно, а несовершенство техники, и на суде пытались защищать меня, а также оказавшихся на скамье подсудимых главного инженера, его заместителя, начальника смены, начальника цеха и инспектора Госатомэнергонадзора. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания Верховного cуда СССР, проходившего в Чернобыле, партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд. Нам с главным инженером и его заместителем дали по 10 лет лишения свободы. Начальнику смены — шесть, начальнику цеха — три, инспектору — два.
Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся. Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них — заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор — уже умерли.
- Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?
- Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей.
Была возможность устроиться на работу на станцию. Но подумал: уже тяжеловато каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию «Укринтерэнерго» заместителем генерального директора. Был поражен таким случаем. Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я едва сдержал слезы.
То же было потом и на ЧАЭС.
- Вы тогда побывали и в Припяти?
- Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.
- Какова же, на ваш взгляд, причина аварии?
- Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника института Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.
- На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?
- Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение…
16445Читайте нас в Facebook
