Космонавт Георгий Гречко: "В критические моменты меня спасал ангел-хранитель"

Как сообщали «ФАКТЫ», космонавт, дважды Герой Советского Союза Георгий Гречко умер на 86 году жизни рано утром 8 апреля. «Это произошло в 81-й больнице Москвы в 6.40 утра, рядом с отцом была его жена Людмила», — сообщила журналистам дочь космонавта Ольга.

— Я українську мову знаю і рядки з «Заповіту» Шевченка не забув: «Як умру, то поховайте мене на могилі, серед степу широкого, на Вкраїні милій», — рассказывал Георгий Гречко, когда в 2011 году приезжал в Киев по приглашению Национального технического университета «КПИ». Георгий Михайлович встретился тогда с президентом Украины 1994−2005 годов Леонидом Кучмой, выступил с лекцией перед студентами КПИ.

Гречко участвовал в трех экспедициях на орбиту, выходил в открытый космос.

*На станцию «Салют-6» к Юрию Романенко Георгию Гречко (на фото справа) прилетели Владимир Ремек и Алексей Губарев (слева). Экспедиция посещения привезла портативную бормашину и другие стоматологические инструменты — чтобы вылечить разболевшийся у Романенко зуб

— В первый раз вы побывали в космосе в 1975-м, когда вам шел 44-й год. Что больше всего запомнилось в том полете? — спросили мы у Георгия Гречко во время его приезда в Киев в 2011 году.

— Я тогда потушил пожар, причем действовал по своему усмотрению, а не по инструкции. Дело в том, что во время подготовки на Земле нас возили в один из институтов, в котором разработали пожарную пену для условий невесомости. Я тогда спросил у директора: «Вы уверены, что при применении пены не произойдет короткое замыкание?» — «Об этом можете не беспокоиться», — браво ответил он. «Тогда давайте включим телевизор в вашем кабинете и обольем его пеной», — предложил я. Директор отказался. Поэтому когда на станции вспыхнул пожар, я решил не применять пену. Вместо этого отлетел от очага возгорания, усиленно подышал и снова нырнул в облако дыма. На ощупь нашел загоревшийся прибор и выключил его. Затем включил систему вентиляции. Я тогда работал на орбите в паре с Алексеем Губаревым (он был командиром экипажа). Наш полет (он состоялся зимой 1975 года) был рекордным — 30 суток.

Во второй раз я отправился в космос почти через три года. Тогда работать на новой станции «Салют-6» должны были Владимир Коваленок и Валерий Рюмин, причем их рекордный — 96 суток — полет был приурочен к юбилею Октябрьской революции. На орбиту они вышли нормально, однако состыковать корабль со станцией не смогли, из-за этого им приказали возвращаться. У Коваленка и Рюмина был дублирующий экипаж, но руководство решило создать новый. Мне предложили войти в его состав в качестве бортинженера. Я спросил: «Кто будет командиром?» — «Юрий Романенко». К тому времени в отряде космонавтов было довольно много людей, поэтому понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто такой Романенко. «Согласен», — объявил я. Мы с Юрием без замечаний состыковались с «Салютом-6», затем вышли в открытый космос, чтобы отремонтировать стыковочный узел, к которому пытались «причалить» Коваленок с Рюминым. Но оказалось, он не поврежден.

Все у нас Юрием получалось как следует, но в какой-то момент возникла проблема. Я заметил, что командир часто пьет обезболивающие. Поначалу он молчал о причине, но все же признался — разболелся зуб. На борту был миниатюрный японский аппарат для акупунктуры — воздействия на биологически активные точки на ухе. Мы изучили прилагавшееся к нему наставление и к ужасу обнаружили, что точка, «отключающая» боль, и точка смерти находятся рядом. И все же командир приказал лечить. Я пускал ток в определенное место на ухе Юрия, однако стало только хуже — мы увеличивали напряжение, пока не обожгли ухо. Командир запретил сообщать в Центр управления полетами, что у него проблемы со здоровьем. Мол, он, офицер, из-за какого-то там зуба позориться не намерен. Тогда я решил сообщить Земле, что зуб болит у меня, описал симптомы Юрия. Врачи давали рекомендации, как справиться с болью подручными средствами — чем прогревать и полоскать. Однако все оказалось без толку. Мы надеялись, что экспедиция посещения — Владимир Ремек из Чехословакии и наш Алексей Губарев — привезет что-нибудь действенное.

Когда они прилетели на станцию, пришлось им рассказать, кто на самом деле болен. Экспедицию снабдили портативной бормашиной и другими стоматологическим инструментами. Ремек заявил, что займется лечением моего командира. Мы спросили его: «Ты уверен, что сможешь?» — «Конечно, ведь прошел полуторачасовой курс обучения». — «Лучше мы привяжем один конец нитки к зубу, а другой — к вашему с Губаревым кораблю. Пойдете на расстыковку, заодно вырвете зуб», — предложил я в шутку. Романенко пришлось терпеть боль, пока мы не вернулись на Землю…

*Георгий Гречко с родителями Михаилом Федоровичем и Александрой Яковлевной

— Где выучили украинский язык?

— Во время Великой Отечественной войны я больше двух лет прожил в Украине — у своей бабушки в слободе возле Чернигова. Вообще-то я ленинградец. В июле 1941-го родители отправили меня на лето в Украину к бабушке, маме моего отца. Через неделю после того, как я к ней приехал, Гитлер напал на Советский Союз. Кстати, если бы родители решили, чтобы провел лето у маминой родни, все равно оказался бы в оккупации — мама ведь родом из Белоруссии. Вместе с черниговской бабушкой жила ее взрослая дочь с четырьмя детьми. Самый старший из этих ребят — мой одногодка, 10-летний Федя. Нам с ним пришлось трудиться наравне со взрослыми: вставали затемно — и за работу. У нас были корова, другая живность, огород. Мы с Федей еще и в школу ходили. Преподавание там велось на украинском языке.

Как бы мы ни трудились, все равно продуктов недоставало. Нашей с Федей заветной мечтой было наесться досыта. Среди слободской детворы бытовало убеждение, что курение притупляет голод. Это служило оправданием того, что мы усердно курили… сухие листья, ведь махорки не было. Однажды с ребятами достали самогон. Мы были еще совершенно не готовыми к алкогольному дебюту — пацанята по 10—12 лет. Понятно, что все обернулось очень плохо: сильной рвотой и жутким самочувствием. Мальчики вели себя под воздействием спиртного как идиоты. Детская пьянка вызвала у меня такое стойкое отвращение к спиртному, что я затем водку вообще не пил — даже в студенческие годы. Лишь только когда уже работал в ОКБ-1 Сергея Королева (уроженца Житомира, создателя первой в мире космической ракеты. — Авт.), коллеги с огромным трудом уговорили отведать хорошего вина. С тех пор полюбил вино, но и его пил редко.

— Что из пережитого в оккупации оставило в вашей памяти самый глубокий след?

— События того дня, когда вся семья оказалась на волосок от страшной смерти, — гитлеровцы могли сжечь нас заживо. Началось с того, что они везли в грузовике на расстрел каких-то гражданских. Когда машина проезжала мимо нашей слободы, люди стали молнией выскакивать из кузова — и врассыпную. Оккупанты наказали за это жителей слободы — начали поджигать хаты вместе с их обитателями. Мы с Федей помчались домой предупредить, что нужно бежать. А бабушка заявила: «Если убежим, а хату сожгут, все равно погибнем — от голода и холода. Никуда не пойдем». Представляете, как было страшно сидеть и ждать смерти! Нам повезло — гитлеровцы до нас не дошли. Это был один из первых случаев, когда меня спас ангел-хранитель.

Мой отец Михаил Федорович тоже везучий: когда началась война, он записался в ленинградское ополчение. Необученные, с одной на двоих винтовкой ополченцы гибли, а папа лишь получил ранение. Его вытащили с поля боя, отправили санитарным поездом в Среднюю Азию. Затем он попал в школу подрывников танков и уже подготовленным солдатом вернулся на фронт. Выжил, без увечий вернулся домой. А мама (она занимала ответственную должность на одном из предприятий) пережила блокаду Ленинграда.

Расскажу еще об игре случая. Когда я появился на свет в 1931 году, моим родителям дали в коммунальной квартире комнату — огромную, 50 квадратных метров. Они рассудили, что для троих это слишком много, попросили выделить меньшее по размеру жилье. Им отказали. Тогда папа с мамой за свой счет отделили себе половину комнаты, и вскоре во вторую ее часть подселили соседа-моряка. Получилось так, что в семь лет я заболел малярией. Врачи прописали советский аналог хинина — акрихин. Это чрезвычайно горькое лекарство родители запихивали в меня с неимоверным трудом. Но самое печальное, что препарат не помогал. Выручил сосед — он привез для меня из-за границы настоящий хинин. Благодаря этому я избавился от недуга.

— В юные годы кем хотели стать?

— Я с детства мечтал о межпланетных экспедициях, перечитал на эту тему гору книг. Основатель теоретической космонавтики Константин Циолковский писал, что человечество запустит ракету за пределы Земли лет через сто. «Значит, побывать в космосе смогут разве что мои дети или внуки, — думал я. — Но можно устроиться на работу в институт или конструкторское бюро, где разрабатывают реактивную технику. Это даст шанс, что мой сын или внук отправится в космический полет на ракете, в создании которой я участвовал». Эта мысль стала для меня руководством к действию. Я поступил в Ленинградский механический институт («Военмех»), чтобы получить специальность конструктора ракет. Диплом писал в королевском ОКБ-1 в Подлипках (поселок в Московской области. — Авт.). Тему выбрал сложную: старт ракеты с подводной лодки.

Отец настаивал, чтобы после окончания института я остался в Ленинграде, поступил в аспирантуру, занялся кандидатской. Но я решил: буду работать у Королева, ведь он создает ракеты. Поэтому, когда в 1955 году получил диплом инженера, переехал в Подлипки. Вскоре после этого женился на сокурснице Нине Тутыниной. В студенческие годы ребята придумали о нас шутку, обыграв фамилию моей невесты: «Куда Жора, тут-и-Нина». Мы жили в разных общежитиях: я — в мужском, она — в женском. Когда родился первенец Алеша, нас попросили покинуть общежития. Пришлось снимать комнатку в избе в соседнем селе.

— Поскольку в середине 1950-х вы работали в королевском ОКБ-1, то, вероятно, участвовали в создании первого в мире искусственного спутника Земли?

— Да, я даже получил за это свою первую в жизни государственную награду — медаль «За трудовое отличие». Завершающую часть расчетов по спутнику мы проводили на Большой электронно-счетной машине, которая находилась в Москве — в Институте точной механики и вычислительной техники имени Лебедева (напомним, что первая в континентальной Европе электронно-счетная машина была создана в Киеве под руководством академика Сергея Лебедева в 1950 году. — Авт.). БЭСМ занимала огромный зал. Чтобы электронные лампы, на которых она работала, не перегревались, окна держали открытыми даже зимой в морозы, также все время был включен вентилятор (на нем для новичков висела табличка с шуточной надписью: «Вентилятор — друг труда, пусть работает всегда»). Нам приходилось находиться в помещении в верхней одежде. Трудились до поздней ночи, так что на последние метро или трамвай не успевали. Ночевали на работе, зимой заснуть из-за холода было непросто. Некоторые из нас, чтобы согреться, использовали ковры, лежавшие в коридоре, — заматывались в них и засыпали.

Запомнилось утро, когда с перфолентой, на которой был записан окончательный расчет траектории полета спутника, я вышел из института и поехал в гастроном покупать сосиски (в Подлипках их не продавали). Бросил сосиски в авоську вместе с лентой (она вообще-то являлась сверхсекретной) и отправился на электричке в Подлипки.

Запуск спутника был намечен на шестое октября 1957 года. Мы регулярно получали брошюры научно-технической информации, которые готовились на основании сведений, поступавших со всего мира. И вот в одной такой брошюре наткнулись на сообщение о том, что в США на пятое октября на одном из научных мероприятий запланирован доклад о спутнике. Королев тут же позвонил в КГБ с вопросом, не располагает ли спецслужба сведениями о планах американцев запустить свой аппарат раньше нас. Ему ответили: мол, таких данных нет, но нет и сведений, что США не намерены запустить спутник до шестого октября. Мы очень не хотели, чтобы нас обогнали, поэтому Королев пошел на риск: приказал форсировать подготовку старта и провести его на два дня раньше, чем предусматривалось — четвертого октября. Нам это удалось. На следующий день газета «Правда» опубликовала не бросавшуюся в глаза заметку о запуске первого в мире искусственного спутника Земли. Зато за рубежом пресса отреагировала статьями на первых полосах, с публикацией фотографий, схем, подробных комментариев специалистов. Только после этого «проснулась» «Правда», а за ней — остальные советские газеты.

— Приходилось читать, что вы участвовали в экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита, которая по заданию Королева искала остатки корабля марсиан.

— В юности я прочел рассказ писателя Александра Казанцева «Взрыв», в котором красочно описано, как над тайгой возле речки Подкаменная Тунгуска взорвался корабль инопланетян. Стремление побывать там я пронес через годы, и, когда работал в королевском ОКБ-1, заразил этой идеей многих коллег. Нам нужно было, чтобы Королев дал добро на экспедицию, ради этого пошли на «военную хитрость»: принесли ему отчет исследователя тайны тунгусского метеорита Золотова, который выдвинул версию о марсианском корабле. Отчет был страниц на 500, поэтому мы понимали, что Сергей Павлович все читать не станет. Просмотрит начало, а там как раз написано о марсианах. Он тоже заинтересовался, велел разобраться, выдал из своего фонда 500 рублей на авиабилеты, распорядился, чтобы на месте нам предоставили вертолет и двух солдат. Мы вложили в эту затею и свои деньги. Проработали в тайге несколько месяцев, и я поехал в Красноярск звонить Королеву с отчетом о проделанной работе. Доложил о тысячах взятых проб, еще о чем-то. А он сухим тоном спрашивает: «Марсианский корабль нашли?» — «Нет». — «Продолжайте искать». Стало понятно, что Сергей Павлович раскусил нашу хитрость.

— Как получилось, что вы переквалифицировались из конструктора ракет в космонавты?

— Первыми космонавтами были военные летчики, но Королев считал, что в состав экипажей должны входить еще и бортинженеры, ученые. По его инициативе в отряд космонавтов начали набирать гражданских. Понятно, что претендентов подбирали прежде всего среди нас, сотрудников ОКБ-1. Медицинские тесты были очень суровые. Особенно меня поразили испытания в сауне: там нужно было просидеть полтора-два часа в зимнем летном обмундировании — очень теплых куртке и штанах. За это время температура тела поднималась до 38 градусов.

Но Бог с ними, тестами. По-настоящему меня опечалила травма. Во время одного из прыжков с парашютом я сломал ногу — когда приземлился, ударился о какой-то колышек. В госпитале имени Бурденко врачи дали понять, что меня могут списать: мол, отправят домой, а через год можно попытаться еще раз пройти медкомиссию. Я очень переживал по этому поводу. Надежда на благополучный исход появилась, когда в один из дней в палату зашел космонавт Владимир Комаров. Он к тому времени уже летал на орбиту, его знал весь мир. Комаров принес настойку для сращивания костей, приготовленную на коньяке из размолотой в пыль яичной скорлупы и лимонного сока. Спрашивает меня: «Чем помочь?» — «Хочу, чтобы меня отвезли не домой, а в Звездный городок». — «Попробую», — коротко ответил он. В день выписки за мной приехал врач из Звездного, всю дорогу он возмущался: «Кому это пришла в голову идея везти тебя к нам?! У нас предостаточно людей с целыми ногами!» Я был на волосок от отчисления из отряда космонавтов, но ангел-хранитель не оставил без защиты.

— Вы верите в мистику?

— Стал верить после того, как мне впервые в жизни приснился вещий сон — я увидел свою первую жену Нину мертвой. Проснулся в ужасе, стал себя успокаивать: мол, это все несерьезно, она жива, недавно разговаривал с ней по телефону. Однако утром она ушла из жизни. Нина родила мне двоих сыновей — Алексея и Михаила (Георгий Гречко был женат трижды. — Авт.).

У нас с Ниной не сложилась совместная жизнь, и это было понятно нам обоим. Накануне своего первого полета в космос я подал на развод. Что тут началось! Меня стали склонять на несчетном количестве собраний. Мое личное дело рассматривали на парткомиссии, члены которой требовали признаться, что я завел любовницу и она забеременела, поэтому приходится уйти от жены. Мне грозили отчислением из отряда космонавтов. И вновь будто кто-то незримый пришел на помощь — на этот раз в лице заместителя Королева по испытаниям Якова Трегуба, заступившегося за меня.