Юлия Кузьменко: «Хочу, чтобы суд наказал тех, кто фабриковал наше дело, причем исключительно в соответствии с буквой закона»

«Два года назад я вряд ли могла бы представить весь этот сюр»

— Юлия, как проходит адаптация к нормальной жизни?

— Сложно, честно говоря. Спасает работа. Когда после столь длительного вынужденного перерыва вновь увидела родные стены детского кардиоцентра, это был один из лучших дней в жизни.

— Как на работе отнеслись к этой эпопее? Были те, кто поверил в вашу виновность?

— На работе все четко понимали, что это полный бред и абсурд. Коллеги очень поддерживали, по возможности приходили на судебные заседания, участвовали в акциях. Когда вышла из ИВС (изолятор временного содержания. — Авт.), приезжали в гости. В первые дни после возвращения в отделение было столько объятий, столько слов сочувствия.

Удара со стороны коллег точно не было. Врачи ведь привыкли всегда оперировать фактами, мы не можем опираться на какие-то домыслы, как прокуратура в данном случае. У нас очень конкретная профессия. Думаю, процентов 95 медицинского мира в эту ерунду вообще не поверили.

Однажды перед судом я разнервничалась, поэтому резко подскочило давление. Ко мне в ИВС приезжала скорая. Они спрашивали: «Кому вы перешли дорогу? Как такое могло случиться? Почему с вами так поступили?»

— Многие обоснованно считают, что вас просто «назначили» виновными. У вас есть какая-то внятная версия, почему выбор пал именно на вас?

— Нет. Мне кажется, ответа на этот вопрос просто не существует. Все выдвигают какие-то теории. «Может, есть убийцы, на которых вы теоретически похожи». «Целью была дискредитация волонтеров и военных». «Был нанесен удар по патриотам». Однако придраться ни к моему волонтерству, ни к службе Андрея или Яны на самом деле невозможно. Мы тысячу раз обсуждали с ними эту больную для нас тему, но понимания, почему мы, — нет.

Знаете, два года назад я вряд ли могла бы представить весь этот сюр. Теперь часто повторяю: хорошо, что люди не знают, что их ждет впереди. Когда все это случилось, надеялась: два-три дня, ну хорошо, месяц-два, но разберутся же. У меня изначально был такой подход — мало ли, всякое в этой жизни случается. Каждый из нас видел фильмы об ошибках полиции. Если бы я тогда узнала, что проведу восемь месяцев в тюрьме, с ума сошла бы.

Читайте также: Андрей Антоненко: «Пусть теперь те, кто придумал нашу историю, думают, как будут из нее выходить»

— Когда вам стало известно, что Шеремета убили?

— В день его убийства, как и всем. Прочла новость в Facebook, перепостила ее. Естественно, возмутилась. Текст был типа «мы вообще дожились, у нас в центре города взрывают людей». Даже слово неприличное добавила, которое характеризует такие ситуации. Прокурор теперь зачеркивает его, когда показывает текст.

Самое интересное, что я полезла посмотреть в Google, кто такой Павел Шеремет. Следователи, проверив мой браузер, увидели, что после выхода новостей я забивала в поиск «Шеремет Павел». Сторона обвинения считает это одним из доказательств моей вины.

— В то утро так же поступали сотни тысяч людей.

— Вот-вот. Я объясняла, что это абсолютно нормальная реакция (читаешь, что кого-то взорвали в твоем городе, и лезешь посмотреть, кто это), но они думают иначе.

— Где вы находились во время брифинга 12 декабря 2019 года?

— В тот день у меня с утра было две операции. Затем я поехала забирать 13-летнего сына из школы. Я живу в частном секторе на Осокорках. От дома до школы десять километров. Погода была плохая, хотела быстрее справиться. Сын меня ждал в условленном месте. Осталось доехать до него метров 700, но внезапно несколько полицейских машин окружили мою машину, подскочили люди в балаклавах и с автоматами. Классические «маски-шоу» посреди улицы. Слава Богу, ребенок этого не видел.

Помню, даже спросила следователей, которые приехали: «А почему так? Ну, можно же было по-человечески? Вы знаете, где я работаю, где живу. Я же не скрываюсь, я абсолютно открытый человек. У меня открытая страница в Facebook. Если еду в АТО, все знают. Как любой волонтер пишу отчеты. А вы за мной, оказывается, следили и знали обо всех перемещениях».

— Вы ощущали слежку?

— Нет. Я вообще жила обычной жизнью. Единственное, что замечала, — часто прерывалась связь по телефону. Думала, наверное, мой номер прослушивается. Мы с подругами шутили не раз: «Привет, товарищ майор». Но всерьез к этому не относились. Да слушайте на здоровье. Кто ж думал, что наши глупые шутки (на пресс-конференции 12 декабря был обнародован фрагмент разговора Кузьменко с подругой, где прозвучало, что «Киев можно привести в норму с помощью четырех-пяти кассет «Градов». - Авт.) можно потом так преподнести?

«По моему дому ходили обутые люди, рылись везде»

— И вот вас окружила полиция. Что было дальше?

— Вручили подозрение. Когда начала читать, первая реакция была: да что ж такое с этим делом Шеремета, неужели не знают куда его приткнуть? Ведь до того убийство пытались повесить на семейство Грищенко (24 сентября 2019 года по подозрению в подготовке убийства жителя Ивано-Франковской области задержали участника АТО Владислава Грищенко, а его жену Ирину — 5 ноября, они якобы сделали взрывчатку и 13 июля 2018 года прикрепили ее к машине жертвы, однако человек заметил взрывное устройство. Позже правоохранители сказали, что супруги похожи на тех, кто зафиксирован на видео у дома Шеремета. — Авт.), но они оказались непричастными. И тут ты читаешь, что обвиняют тебя… У меня даже испуга не было. Только жуткое удивление. Увидев фамилию Антоненко, спросила: «Антоненко — это кто?» Они: «Это вы нам скажите». Думаю про себя: вроде у Андрея Riffmaster такая фамилия.

Потом читаю: Яна Дугарь. Говорю: «Вы что, совсем с ума посходили? Я с Яной познакомилась пару месяцев назад». Дальше пошел бред про ультраправые идеи и величие арийской расы (следствие настаивало, что Андрей Антоненко совершил это преступление, «увлекшись ультранационалистическими идеями» и «культивируя величие арийской расы». — Авт.). Было ощущение, что я перенеслась в какой-то другой мир, вот куда-то провалилась и оказалась в пространственной дыре, потому что в реальности так не бывает. Что это какой-то фильм или чей-то прикол. По меньшей мере точно абсурд.

Читайте также: Мы пока не знаем, кто является заказчиком убийства Шеремета, — Антон Геращенко (видео)

— Как с вами обращались?

— Бить не били, физического насилия не было.

Когда сказали про обыск, подумала: вот же нашли дурную причину, это ж надо было такой бред придумать, чтобы хоть как-то обосновать обыск. Тогда обыски у волонтеров и у атошников просто лавиной катились по Киеву.

Велели отдать телефон. Ввела пароль в свой iPhone (пароль шестизначный, его не так легко открыть): «Смотрите, мне скрывать нечего. Только разбирайтесь быстрее. Извинились и разошлись. Мы занимаемся своими делами, а вы — поимкой настоящих преступников». И все.

Потом попросила: «Можно я перезвоню своему адвокату?» Разрешили. Еще нужно было позвонить ребенку, ждавшему меня на холоде, чтобы он пошел к отцу, моему бывшему мужу. С трудом, но тоже разрешили. Естественно, я надеялась, что после обыска поеду за сыном.

После этого мы отправились ко мне домой. Приехали понятые с нашей и их стороны и мой адвокат. И тут мне кто-то начал что-то говорить про какую-то пресс-конференцию в МВД. Махнула рукой: «Ребята, мне сейчас вообще не до этого». Я реально не понимала, о чем речь.

По моему дому ходили обутые люди, рылись везде. Была группа с собаками. Наверное, взрывчатку искали.

— Не нашли?

— Нет. Что бы я, простите, со взрывчаткой делала дома? Нашли рожки для автоматов. Я их полгода собирала у всех, кто возвращался с фронта. Планировала потом в АТО отвезти. Вообще-то, рожки можно купить без всяких разрешений в военных магазинах, на OLX — где угодно. Забрали их и ножики из военного рюкзака, с которым ездила на Донбасс. Почему-то забрали несколько спортивных кофт, бейсболки, мой волонтерский камуфляж, ботинки, солнцезащитные очки. Разумеется, всю технику — компьютеры, телефоны, в том числе старые поломанные, сим-карты.

Это все длилось долго — порядка шести часов. Я смотрела на устроенный бедлам и думала, сколько же придется потом в доме убирать. Убирали уже без меня…

— Как ваши домашние отреагировали на визит непрошенных гостей?

— Кроме моей пожилой бабушки (она тогда со мной жила), дома никого не было. Муж в командировке, ребенок остался у отца. Я пыталась успокоить бабушку как могла: «Подожди, ничего страшного не происходит. Все будет хорошо». Когда меня уводили, она очень плакала.

Я до последнего была уверена, что останусь дома. Но адвокат сказал: «Наверное, ты сейчас поедешь с ними». — «В смысле?» — «Понимаешь, при 115-й статье всегда так» (115-я статья Уголовного кодекса — умышленное убийство. — Авт.). — «Подожди, с какой радости я должна ехать с ними, если никакого отношения к этому не имею?» Однако потом я сказала: «Ну, поехали». Про себя решила: пару дней потерплю, что делать. Конечно, это позор, тем более когда ты врач, заведующая отделением (Юлия кандидат медицинских наук, заведующая отделением рентгеноангиографии и эндоваскулярной хирургии киевского Центра детской кардиохирургии. — Авт.). Это по-человечески стыдно. Так я же в тот момент, слава Богу, не знала, что моя фамилия уже звучит на всю страну.

По сути, это было незаконное задержание, поскольку решение о нем мы получили аж в 00:13 13 декабря, уже находясь на Богомольца, 10 (здание Министерства внутренних дел. — Авт.). Незаконным был и запрет передвигаться по дому (во время обыска мне нельзя было выходить за пределы дома одной, даже просто выйти покурить), и изъятие телефонов, пока не вручили постановление о задержании. Я же считала, что это в порядке вещей. Это теперь мы уже знатоки всех нюансов.

«Больше всего страдала из-за того, что в душ водили только раз в неделю»

— И вот умная, интеллигентная, ухоженная женщина оказалась за решеткой.

— Я об этой стороне жизни знала только по фильмам и книгам. Первое ощущение, конечно, жуткое. Вот ты заходишь и за тобой закрывается дверь. И это не просто дверь, а как бы черта между твоей прошлой жизнью и тем непонятным, что происходит сейчас. Деление на «до» и «после» самое настоящее.

Меня привезли в ИВС около трех часов ночи. Я была очень вымотана физически. После операций не успела поесть, кофе выпила, и все. Плюс эмоции. Было только одно желание — быстрее лечь. Хоть где-нибудь, даже на полу. Часа два поспала. Затем меня повезли в Печерский суд. Заседание длилось около 20 часов. Я была жутко замерзшая, измученная, вторые сутки без еды.

А вот следующее утро — это да. Открыла глаза и поняла, что проснулась не дома, не где-нибудь в зоне АТО, не в отеле в отпуске, а в тюрьме. Вот это ощущение было катастрофическим.

— Сколько человек было с вами в камере?

— Камера двухместная. Приблизительно три на три метра. Там две койки, столик, кабинка туалета и раковина. Позже мне передали телевизор. И больше ничего.

Около четырех месяцев находилась одна. Потом стали приводить разных девушек, ведь ИВС — это первые сутки до суда. Было очень много тех, кто проходил по делам о наркотиках (307-я статья УК), в основном «закладчицы». Молодые симпатичные девочки. Их большей частью было откровенно жалко. Так поломать себе судьбу из-за какой-то глупости… Я одну спросила: «Вот тебе чуть больше 20 лет. Даже если дадут условно, но это же уголовное дело. Ты судимая. Зачем?» Она: «Зато я за первый же месяц купила себе iPhone».

— Холодно было?

— Отопление более-менее нормальное. Но здание очень старое, из окон сквозило. Я зимой подоконник использовала как холодильник.

— Кормили как?

— Еда неплохая, кстати. Диетическая была, и слава Богу.

Я больше всего страдала из-за того, что в душ водили только раз в неделю. Для женщины это реально катастрофа. Как-то приспособилась мыться в раковине. Но это не совсем приятное занятие, потому что находилась под видеонаблюдением круглые сутки. Чтобы переодеться, надо было заходить в кабинку туалета. Тоже не особо приятно. Когда мылась, отворачивалась к камере спиной. А что делать? Между быть грязной и как-то посветить спиной выбирала посветить спиной.

— Как к вам относилась охрана?

— Абсолютно нормально. Понимаете, эти люди годами работают с преступниками. Думаю, у них глаз наметан больше, чем у молодых следователей, поэтому они достаточно быстро все поняли. От них никогда грубого слова не слышала.

— Чем были заняты в течение дня?

— Первое время было очень тяжело, потому что я привыкла жить в условиях нон-стоп — семья, работа, волонтерство. Все время в темпе. Вечером упала, уснула, утром вскочила и побежала дальше.

И вот когда поняла, что, наверное, это все надолго, пришло осознание — я не знаю, что делать в этой комнате три на три метра. Да, первое время ты читаешь просто запоем. Я всегда любила это занятие, с пяти лет с книгой. Книги передавали, это не проблема, да и там была небольшая библиотека. А потом наступил момент, когда я даже испугалась — думала, что больше не буду читать. Ведь чтение — это удовольствие. Вот ты устал и вдруг у тебя появилось два часа. Ты взял книжку, залез в кресло, сделал себе вкусный чаек или кофеек, и наслаждаешься. А когда у тебя полно времени — читай сколько угодно, через месяц ты уже не захочешь этого.

Однажды поняла, что больше читать не могу и не хочу. Поэтому начала рисовать. Подумала, что все-таки руки надо как-то сохранять, ведь мелкая моторика имеет свои особенности.

Составила себе график. Наверняка все заключенные к этому приходят. То есть утром вставала, заваривала кипятильником чай или кофе. Затем (каждый день!) полностью мыла камеру: раз я тут живу, тут будет чисто. После завтрака нас на час выводили гулять во дворик. Потом либо читала, либо рисовала, либо с самоучителем занималась, смотрела фильмы или сериалы. По барабану какие, но они спасали, потому что идут в одно и то же время и ты к этому времени привязываешься — вот у тебя час занятый. Хотя я не любитель сериалов и вообще телевизора.

В общем, этот график и стал какой-то найденной точкой равновесия. После этого внутренне чуть-чуть стало легче.

«Мы были настроены бороться»

— Еще ведь вы каждый день ждали три сигнала автомобиля — к изолятору приезжал ваш муж и давал знать, что он с вами.

— Очень ждала. Даже если он не успевал передать какую-то еду или еще что-то, все равно всегда приезжал и три раза сигналил. И я знала, что он рядом.

— На него тоже много всего свалилось.

— За первые два или три месяца Петр похудел на 19 килограммов. Действительно свалилось абсолютно все — ребенок, дом, собака, быт, плюс суды, визиты в ИВС с передачами, акции в нашу поддержку. Мне, честно говоря, представить такую нагрузку тяжело.

Однако и потом, когда я уже вернулась домой, ему тоже досталось. Я ведь была лишена даже девичьих радостей типа походов по магазинам. Самой большой проблемой мужа стала покупка шампуней, кремов и прочего. Он идет в магазин, включает видеосвязь, начинает показывать, ты пытаешься объяснить, что тебе надо немного другое, что баночка крема и шампунь должны быть такими-то. Ты психуешь, он психует. И так по каждой мелочи, что, конечно, мужа сводило с ума напрочь.

— Как ребенок отреагировал на случившееся?

— Сын ни минуты не сомневался, что мы непричастны к этой трагедии. По одной простой причине. В ту ночь, с 19 на 20 июля 2016 года, я была дома с моим бывшим мужем и ребенком. Почему мы это запомнили? Потому что накануне сын вернулся из Турции, где отдыхал с моими родителями. Он в первый раз поехал без нас. Я его встречала прошлой ночью в аэропорту. На следующее утро то его чемодан разбирала, то еще какие-то дела по дому делала — любой женщине всегда есть чем заняться, хоть ты и в отпуске находишься. Так что к ночи 20-го числа рухнула спать.

По версии следователей я в тот вечер последний раз выходила в интернет в 21:45. Им это показалось странным. Как и то, что я никому не звонила. На что ответила, что я девочка приличная и не имею привычки звонить кому-то ночью.

— Вы были готовы к худшему варианту развития событий, то есть к лишению свободы на долгие годы?

— Если скажу, что мы были готовы, — совру, поверьте. В жизни есть то, к чему ты готов не будешь никогда. И вообще, с какой стати я должна быть готова к такому, если никто из нас к этому убийству отношения не имел? Ты сам точно знаешь, что ты невиновен. Поэтому мы были настроены бороться.

«То, что мы к этому не имеем никакого отношения, видит вся страна»

— Поразил один эпизод, который СМИ описали так: «В начале января с Кузьменко провели следственный эксперимент. Ее на цепи водили по предполагаемым маршрутам людей с камер наблюдения, чтобы восстановить события накануне убийства». Что такое «водили на цепи»?

— Один наручник был у меня на руке, второй — у девушки-конвоира. Они были соединены длинной цепью. Вот так мы и ходили.

Это все происходило ночью. Стоял мороз. А на мне ни куртки, ни пальто, только кофта, потому что надо было как-то сымитировать эпизод из того злополучного видео.

Этот эксперимент должен был проходить так, чтобы шли я и Андрей. Никак по-другому. На видео же двое. Когда два человека идут вместе, это всегда влияет на походку обоих, ведь люди автоматически, даже если шагают не близко, подстраиваются под шаг друг друга, кто-то притормаживает, кто-то спешит. А если человек идет один, он будет идти иначе. Это логично. К тому же, когда тебя водят на цепи и в наручнике, это тоже искажает движения. О какой оценке походки может идти речь, если у тебя рука зафиксирована? Да и погодные условия влияют на походку. Запись на видео сделана летом, а меня водили зимой.

Понятно, почему Андрея тогда не привезли. Сразу же выяснилась бы наша разница в росте (она составляет 14 сантиметров). А на исходном видео персонажи почти одного роста. То есть тот эксперимент вообще провалился, и зря я тогда промерзла. Настолько, что потом целый день лежала под одеялом, надев на себя все кофты и носки, какие были.

— В начале августа Яна Дугарь сообщила о слежке за ней и о том, что кто-то пытался влезть в ее дом. Вскоре вы тоже написали, что за вами ездят какие-то машины. И предупредили, что не имеете суицидальных настроений, что ваш автомобиль в идеальном состоянии, а вы осторожный водитель, и не имеете проблем со здоровьем. Слежка продолжается?

— В первые же дни, как только я начала ездить по стандартному маршруту дом — работа, стала отмечать «сопровождение» — одни и те же машины.

— Зачем за вами следить? Вы все время на виду и так.

— Не знаю. Первой это заметила Яна, ей даже видео сбрасывали, что за ней следят. У нас тогда это вызвало недоумение.

Продолжается ли это сейчас, тяжело сказать. Я, честно говоря, уже особо и не присматриваюсь. Потому что однажды ты устаешь от этого. Невозможно постоянно жить и оглядываться.

— 20 мая на пресс-конференции, посвященной итогам двух лет работы, президент Зеленский, комментируя дело Шеремета, сказал о вас троих: «Доказательств стопроцентных нет, что они виновны или невиновны». Это было фактическое признание, что дело-то посыпалось.

— В принципе, да. Это как признать очевидное. Собственно, все было странно с самого начала. То, что происходит, не могу объяснить по сей день. Иногда кажется, что вырисовывается какая-то логика, а потом — подождите, вот эта часть совсем не вписывается. Я вообще логику нашего обвинения в деле Шеремета не нахожу, вот от слова «совсем».

Не понимаю и власть. То, что мы к этому не имеем никакого отношения, видит вся страна. Ничего не стыкуется. Ни один момент. И почему, собственно говоря, надо продолжать это издевательство над нами (как минимум моральное), не знаю. По-моему, это уже никому не выгодно сегодня.

«Самое тяжелое в ИВС — это неизвестность»

— Очень часто несправедливо обиженные люди призывают всяческие кары на своих обидчиков. У вас было такое? Ведь есть, как говорится, за что.

— Самое тяжелое в ИВС — это неизвестность. Насколько я знаю, в СИЗО как-то с телефонами выкручиваются, судя по рассказам, а там ты полностью оторван от мира. Если отменили судебное заседание, даже не знаешь об этом. За тобой просто не приедут, но тебе никто не скажет, что его отменили.

Первое время в тюрьме, когда ты не знаешь, пошел или не пошел ребенок в школу сегодня, болеет он или здоров (за все время сына видела всего три раза и то только через стекло, даже в его день рождения), когда ты видишь рыдающих родителей на суде, — да, ты действительно проклинаешь.

А сегодня я уже пришла к такому состоянию, что хочу спокойно, с трезвой головой (у врачей в любой ситуации именно так), чтобы суд вынес справедливое решение в отношении нас и наказал (исключительно в соответствии с буквой закона!), тех, кто фабриковал это дело, вообще на голову не налезающее. Иначе все бессмысленно. А смысл все равно должен быть. Даже в том, что мы это прошли. Это резонансное дело выявило тысячи проблем в правоохранительной и судебной системах. Если из этой истории не сделают выводы, если она не выльется в глубокое реформирование, пусть это и громко звучит, за эту страну становится страшно. Еще очень хочу, чтобы нашу судьбу никто не повторил. Чтобы никто и близко не испытал такое же.

— Вы спасаете детские сердца. На чем конкретно специализируетесь?

— Моя специальность на стыке кардиологии и кардиохирургии. Это рентгенэндоваскулярная хирургия, или интервенционная кардиология. Занимаюсь проблематикой врожденных пороков сердца у детей, начиная с новорожденных. Рентгенэндоваскулярная хирургия — это когда под рентген-контролем, не разрезая грудную клетку, а через вену и артерию на бедре доходят со специальными катетерами до сердца. То есть это работа на сердце через сосуды. Там все настолько тоненькое… Поэтому и переживала за мелкую моторику.

— Боялись оперировать после такого длительного перерыва и таких стрессов?

— Конечно. Однако думала, что будет тяжелее. Все-таки 18 лет стажа.

— Руки помнят.

— Да. Меня больше волнует мое психологическое состояние. Ты постоянно должен прерываться. А работа с врожденными пороками сердца такова, что, когда ты влился в струю, то должен в ней находиться. Но когда ты сегодня в больнице, а завтра у тебя судебное заседание, потом ты опять на работе, твоя бедная голова просто не знает, куда переключиться — то ли на дело Шеремета, то ли на кардиохирургию. Да и стрессы бесследно не прошли. Плюс есть сложности адаптации после пребывания в тюрьме.

— Вы очень трогательно описали, как гуляли по Киеву в первые дни. Для вас все было словно в первый раз.

— Конечно. Главное — поначалу не могла осознать, что могу это сделать. Вот я в первый день дома сидела утром и ждала, пока проснется ребенок, чтобы выгулять собаку (у него были каникулы). И только через два часа поняла, что теперь могу сама с ней погулять. Это было так непривычно. Помню, иду по улице нашего кооператива и все рассматриваю. И мне так странно от того, что я просто иду. Это ощущение не передать никакими словами.

«У каждого своя война, вот нам досталась такая»

— На пресс-конференции президента выяснилось, что он переписывался в соцсетях с Дугарь. А с вами?

— Нет. До того момента я не знала, что они переписывались с Яной. Потом многие стали задавать вопросы: «Как вы к этому относитесь? Не обидно ли вам?» На что отвечала: «Слушайте, Яна взрослый человек, с кем хочет, с тем и переписывается. И я в принципе понимаю ее, потому что были нарушены наши конституционные права. К кому она должна была апеллировать по этому поводу — к дворнику, водителю трамвая или к гаранту Конституции? У нас есть один человек, который гарантирует соблюдение конституционный прав, поэтому обращение Яны было по адресу».

— Вы написали о попытках рассорить вас троих «через агрессивное диванное политиканство» и предупредили, что это ни к чему не приведет. Вас хотят втянуть в политику?

— Нас поддерживало очень много людей. Они понимают, что обвинение несправедливо и что подобное реально может произойти абсолютно с каждым. Однако есть и те, кто рассматривает этот процесс только с политической точки зрения. Действительно, на суды приходили представители разных партий. И на поруки хотели брать и поддерживали. Но! Я постоянно говорю о том, что дело Шеремета нельзя политизировать по одной простой причине. Нам важно верховенство права, важно, чтобы закон был применим к любому человеку вне зависимости от его политических взглядов. Политики будут сменяться, а законы должны работать. Без этого нет государства.

Взгляните на то, что происходит в Беларуси и России. Если бы подобная ситуация случилась там, у нас не было бы ни единого шанса. Но, пройдя эти жернова, могу утверждать, что Украина потихонечку, кряхтя и скрипя, но все-таки движется. Да и мы стали другими в 2014 году.

А дело Шеремета в любом случае внесет свою лепту в процесс становления общества. Поэтому хочу, чтобы все-таки были наказания по закону, чтобы это дело разобрали по полочкам. Оно однозначно войдет в учебники криминалистики. О нем и книги напишут когда-нибудь, и фильмы будут. Главное, чтобы все-таки наша история пошла на пользу. Эти почти два года все равно не вернуть, пусть хотя бы в этом эффект будет.

— Вот цитата из вашего Facebook. «Так случилось, что „дело Шеремета“ стало одним из маркеров („одним из“ — потому что оно не единственное). Трое обычных людей стали показателями процессов, которые происходят в государстве, а окончательный приговор в этом деле покажет, каких именно процессов. У каждого в жизни свой меч. Наш — для отстаивания правды». У вас есть надежда, что справедливость восторжествует?

— Да. Я всегда такой была. Наверное, мы относимся к той категории людей, которые на эту страну все равно будут продолжать работать. Вот мне сейчас не хватает моего волонтерства. Вернусь к этому при первой же возможности. Это достаточно важный кусок моей жизни.

— Вы прошли через очень жесткие испытания, но не озлобились, не ропщете на судьбу.

— Кто-то из журналистов сказал: «Мы ожидали увидеть тебя озлобленной, а ты так много смеешься». Я задумалась над этим, а потом поняла: наверное, если бы я перестала смеяться (я вообще очень эмоциональный человек), если бы изменилась — в любую сторону, может, даже в более жесткую, значит, меня сломали. А если осталась прежней — выдержала.

Когда было совсем тяжело в тюрьме, я, честно говоря, вспоминала наших военнопленных. Меня тогда держала на плаву мысль: Боже, я сижу, но ко мне хотя бы муж приехал, посигналил, какие-то продукты передали, книжка есть, в конце концов телевизор есть, охрана абсолютно нормально относится, никто дурного слова не сказал и пальцы в дверях не зажимал. Когда вышла на волю, приходили ребята, прошедшие плен. Многие писали в Facebook: «Мы такое проходили».

Я всегда боялась во время поездок на фронт, особенно в самом начале, свернуть куда-то не туда и наткнуться на блокпост боевиков. Все боятся такого, ведь тогда неминуем плен. А тут получился плен, только на своей территории, да еще и с таким позорищем. Когда я себе раскладывала все по полочкам, думала: совсем молодые ребята держатся в совершенно жутких условиях, у каждого своя война, вот нам досталась такая.

— Что для вас теперь отошло на второй план?

— Переоценка ценностей точно случилась у нас всех, в том числе и у Яны, хоть она и не находилась за решеткой. Ты начинаешь ценить какие-то маленькие радости: проснуться в своей постели, утром сделать себе кофе и выйти на улицу, обнять своего ребенка, позвонить родителям и узнать, как дела…

Фото со страницы Юлии Кузьменко в Facebook