Леонид кучма: «моя «политкорректность» бунтует, когда говорят так: западная украина дорога для всей украины больше всего потому, что она никогда не была в составе россии»
«ФАКТЫ» публикуют отрывки из новой книги Президента, в которой он рассказывает о своей жизни и о том, какие серьезные проблемы способно порождать непонимание истины, ставшей квинтэссенцией издания Леонида Кучмы: «Украина -- не Россия»
«Тема перекраивания послевоенных границ Европы, в частности украинских, периодически всплывает… Следует ли облегчать жизнь всем этим мечтателям, подавать им пустые надежды? К примеру, происходит в Черновцах, в годовщину провозглашения Западно-украинской народной республики, «международная дискуссия» на тему: «Буковина и Галичина -- федеральная земля или федеральные земли Западной Украины?» Участники дискуссии обсуждают увлекательные вопросы -- должна ли Западная Украина стать королевством, следует ли предложить престол Отто фон Габсбургу, имеет ли право на существование Великое герцогство Буковинское и так далее. Не придя к единому выводу, они, в конце концов, смилостивились: решили, так и быть, не отделяться от Украины, а стать Западно-украинской автономной республикой. Что это -- безобидные шалости или что-то более серьезное?
«Западная Украина, при всей своей непохожести на Восточную, никогда не мыслила своего отдельного будущего»
Есть в Украине и желающие разыграть «русинскую карту», сделать конфликтогенным регионом мирную Закарпатскую область. Лидеры очень небольшой части населения, которая склонна идентифицировать себя как русины, в первый раз выступили с требованием предоставить Закарпатью статус автономной республики еще в 1990 году. В июне 1992 года сессия Закарпатского областного совета утвердила постановление о праве населения на «восстановление и изменение своей национальности» и обратилась в Верховную Раду Украины с просьбой предоставить области статус специальной самоуправляющейся административной территории и свободной экономической зоны.
Это регион сложной судьбы. Между 1919 и 1939 годами он был частью Чехословацкой республики, кое-как, но соблюдавшей права национальных меньшинств (»кое-как» потому, например, что Высший административный суд Чехословакии признал 28 июня 1925 года украинский язык «чужим» для населения Закарпатья, после чего началось наступление на украинские школы). В марте 1939 года главой правительства автономной Карпатской Руси был назначен униатский священник, педагог и литератор Августин Волошин. 14 марта он переименовал Карпатскую Русь в Карпатскую Украину и провозгласил ее независимым государством. На следующий день первый сейм Карпатской Украины утвердил это решение, принял конституцию нового украинского государства. Отец Волошин был избран президентом. Карпатская Украина тут же подверглась венгерскому нападению. На Красном поле близ Хуста состоялся неравный бой. Так Закарпатье (под именем «Угорской Руси») оказалось под властью фашистской Венгрии. Ужгород стал Унгваром, Мукачево -- Мункачем, а местным украинцам быстро объяснили, что они люди второго сорта. После войны возрожденная Чехословакия согласилась не настаивать на возвращении ей этой части своей довоенной территории, как населенной преимущественно украинцами, и подписала 29 июня 1945 года договор о передаче «Подкарпатской Руси» в состав СССР. Закарпатье воссоединилось с Украиной. Нельзя, однако, не вспомнить, что за 7-8 месяцев до этого договора Сталин, хоть и считал вопрос о присоединении Закарпатья к СССР решенным, был не прочь поинтриговать с «русинским» вопросом…
В ноябре 1944 года в Мукачево вдруг возникла -- явно не без помощи Политуправления 4-го Украинского фронта -- инициативная группа закарпатского духовенства, которая, вероятно, должна была стать «выразителем воли русинского народа». … Первая делегация доехала до Москвы, но была принята лишь на церковном уровне. Ничего не решавший митрополит Алексий выслушал такие слова: «Мы все преданы Советскому Союзу, но мы решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР. Мы не хотим быть чехами, ни украинцами, мы хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономной, но в пределах Советской России». То есть речь велась уже не о Карпато-русской ССР, а о Карпато-русской АССР в составе РСФСР. Я не знаю, когда наступило протрезвление. Возможно, дело отложили до урегулирования с Чехословакией, а за это время догадались запросить мнение экспертов: кто же населяет Закарпатье? Убедившись, что населяют его украинцы, в Кремле, видимо, решили предать «карпато-русский вопрос» забвению как полностью безнадежный.
Не дело президента вступать в споры филологов о том, существует ли отдельный русинский язык. Если существует, его права будут соблюдены на основании закона Украины «О национальных меньшинствах». Дело президента -- не допустить, чтобы интересам независимой Украины был нанесен ущерб. Хотя Словакия никак не поддерживает русинское движение, оно все равно вносит диссонанс в украинско-словацкие отношения. Пробный шар об автономии мог быть задуман как начало какой-то сложной многоходовки. Возможно, в рамках этого же замысла возникла и «Подкарпатская республиканская партия» -- всего из нескольких человек, но зато с требованием «образовать независимую, нейтральную Республику Подкарпатская Русь по типу Швейцарии». Несколько лет назад говорили даже о появлении «Временного правительства Подкарпатской Руси» (боюсь, из тех же лиц).
Вправе ли я на фоне всего этого благосклонно внимать разговорам о том, как будет хорошо, если мы создадим в Украине еще три-четыре автономии? Мы слишком молодое государство, мы слишком далеки от идеала сложившейся нации, чтобы позволить себе такие эксперименты. В России подобные вопросы обсуждаются совершенно по-другому, ибо Россия и так уже федерация, причем больше 80 лет. Автономные образования, которые объективно имели причины в ней появиться, давно появились, а одно, Еврейская автономная область, даже было создано искусственно. Система автономий, унаследованная Россией от советского времени, была в начале 90-х усовершенствована, стала менее декоративной, чем в советское время, многие автономии повысили свой «ранг», но настроения в пользу углубления федерализации России быстро прошли.
… Долгие раздумья о федерализме и автономиях привели меня к выводу, что российский опыт в этих вопросах совершенно неприложим к Украине. Мы и в этом оказались полностью разными. Украина и в этом -- не Россия. Особенно Западная.
… Когда я говорю, что Украина -- не Россия, я делаю это не в порядке спора с теми, кто напористо утверждает обратное. С такими людьми спорить бесполезно. Но если перед тобою человек, который не вполне уверен в своем мнении, готов выслушать тебя и понять твою мысль, то такому стоит напомнить, что на свете существует, между прочим, Украина, которая никогда не была в составе Российской империи, и что населения в ней в полтора-два раза больше, чем у таких близко ему знакомых стран, как Венгрия, Чехия, Австрия, в состав которых Западная Украина входила теми или иными частями, и было время, когда целая империя, пусть всего пару недель, перед самым своим распадом, называлась Австро-Венгро-Украинской империей. Западная Украина, при всей своей непохожести на Восточную, никогда не мыслила своего отдельного будущего. И те политические силы и личности, которых в Советском Союзе называли прогрессивными, и те, которых -- реакционными, мечтали о Большой Украине, о соборности, о воссоединении украинских земель, о независимости. Западные украинцы были исключительно преданы своему языку, берегли его от поглощения и польским, и немецким, и венгерским, и словацким, и румынским, как ни трудно это было…
«Русифицировать Львов советская власть не смогла, но сделать его украинским ей удалось»
Этими особенностями Западной Украины во многом определяется ее место в современной Украине, ее поведение во все годы нашей независимости. Как бы ни раздражали меня самые крикливые, самые невежественные из «профессиональных украинцев» Галичины, сколько бы ни осложняли они политическую жизнь в стране, я не забываю, что они относятся к той части нашего народа, которая лучше всех сохранила украинство, украинский язык, употребляет его не только в зале Верховного Совета, но и в домашней обстановке.
Мне приятно при случае поговорить о том, что Галицко-Волынское княжество было некогда настоящим европейским государством, что Данила Галицкий был королем, одним из европейских королей, что в Западной Украине нет сел в нашем понятии, а есть маленькие, но городки, что эта часть моей страны раньше Киева попала в зону действия магдебургского права. Я очень внимательно слушаю моих собеседников из львовской и киевской интеллигенции, когда они рассуждают, почему самое важное, с точки зрения долговременных национально-политических интересов соборной Украины, то, что украинская культура бывшего государства Данилы существовала в одном «котле» с полудюжиной других культур: немецкой (австрийской), польской, еврейской, словацкой, венгерской. Мы, восточные украинцы, знали только русское влияние и лишь отчасти польское, и многим из нас не так легко представить себе, что вот есть наши соплеменники, которые веками испытывали другие влияния -- западные, что западный украинец гораздо ближе по своим понятиям и привычкам к чеху, поляку, в чем-то даже к австрийцу, чем к русскому или восточному украинцу. Я согласен с теми, кто считает, что это хорошо, очень хорошо, кто возлагает на эту особенность определенные надежды. Вместе с тем моя «политкорректность» бунтует, когда говорят так: Западная Украина дорога для всей Украины больше всего потому, что она никогда не была в составе России. Не только тактичнее, но и точнее, по-моему, говорить так: дорога тем, что всегда была частью Запада, частью Центральной Европы. Это не одно и то же. Такой подход позволяет более объективно, по-хозяйски распоряжаться всем, чего мы набрались за свою историю и от России, и от Запада. Без такого подхода, по-моему, совершенно невозможно правильно оценить, что произошло с тем же Львовом за годы советской власти. До Второй мировой войны украинцы (с русинами) составляли десятую часть жителей города и почти половина из них были заняты в качестве домашней прислуги; к моменту распада Советского Союза они были большинством и заняты были, в основном, высококвалифицированным умственным и физическим трудом. Русифицировать Львов советская власть не смогла, но сделать его украинским ей удалось, хотя это не было, конечно, сознательной целью Кремля.
Я по себе знаю, как это важно для восточного украинца -- всегда помнить, что есть еще одна Украина, да, пока это другая Украина, она не выше, не лучше твоей Восточной, в чем-то она даже отстает, но ты держи в голове не это, а то, по каким статьям она впереди, в чем ее преимущество. А преимущество -- в сознательном украинстве, именно это ты и должен перенимать, чтобы, в конце концов, почувствовать всем сердцем, что твое украинство есть дар Божий, и так ты должен к нему относиться. И тогда ты в каком-нибудь застольном разговоре с галичанином о его князе можешь уверенно напомнить ему, что и киевские князья имели такие же тесные, в том числе династические, связи с Западной Европой…
«Новогеоргиевск со своими тремя церквями теперь на дне. Вывезли только памятник Ленину»
… Если посмотреть на карту Русской равнины, можно увидеть, что две крупнейшие реки на ней, Волга и Днепр, на самом деле вовсе и не реки, а цепочки длинных водохранилищ. На Волге их восемь, на Днепре шесть. Все они образованы плотинами гидроэлектростанций. Первенцем среди них был Днепрогэс… Подобное строительство вообще отвечало духу 20-х и 30-х годов. Тогда весь мир бросился строить ГЭС, в том числе равнинные… Но довольно скоро все поняли, как это расточительно, когда под воду уходят большие массивы пахотных земель, пастбищ, лесов, дороги, населенные пункты, храмы, кладбища, памятники культуры, сколько бед приносит подъем грунтовых вод, подтопление фундаментов, засоление, заболачивание. Люди впервые стали задумываться и на экологические темы. Вскоре рыночная экономика все расставила по своим местам, и ГЭС стали строить преимущественно в горах.
Но в СССР не было рыночной экономики. Строительство равнинных ГЭС продолжалось до 80-х годов ХХ века. Отрицательные последствия этого строительства никак не перевешивают выгоду от роста энергопроизводства. А иногда они просто ужасны. Циклопические (или, лучше сказать, фараоновы) стройки оставили свой тяжкий след в Украине и России, видимо, в пропорционально равной степени. Когда я учился на третьем или четвертом курсе, шло заполнение Кременчугской ГЭС, и кто-то из студентов брал осенью академический отпуск -- надо было помочь семье переехать из затопляемой зоны. А весной этот студент рассказывал (помню, шепотом) о том, как проходило переселение, как несколько человек наложили на себя руки… Он говорил, какое у них было красивое село, как утопало в садах, а на Херсонщине, куда им пришлось переехать, уже никогда такого не будет. На новом месте люди сразу перестали петь, а в родном селе все пели. Кстати, к ним приезжали агенты по переселению, убеждали переехать в Казахстан, в Приморье, еще куда-то за пределы Украины, и кто-то соблазнялся. А некоторые старики говорили, что хотят остаться и пусть это «бiсово водоймище» их утопит. Много лет спустя я прочел «Прощание с Матерой» Распутина и сразу вспомнил рассказы однокашника. В советские годы газеты и телевидение молчали об этих переселениях, о том, что под воду уходили многочисленные населенные пункты… Даже тот студент, о котором шла речь, похоже, не знал (потому что никак не упоминал), что кроме его села под воду ушел старинный городок Новогеоргиевск на реке Тясмин. Он был известен в истории под разными именами, помнил гетманов Дорошенко и Самойловича. Затем он стал уездным городом Александрия, а позже превратился в Новогеоргиевск. Со своими тремя церквями он теперь на дне. Вывезли только памятник Ленину. Я об этом прочел совсем недавно…
… Но чем помочь горю? Помню, как 5 декабря 1991 года, на том самом торжественном заседании Верховной Рады Украины, на котором были оглашены итоги референдума о независимости, а Леонид Макарович Кравчук принес президентскую присягу, писатель и депутат Олесь Гончар сказал такие слова: «Верится, что на месте гнилых нуклидных морей будут золотиться хлеба народного достатка, благосостояния, цвести сады, сады независимости и свободы». О, как бы хотелось! Но допустим, мы бы спустили одно (для пробы) из наших антропогенных морей. Сегодня, увы, это породило бы неизмеримо больше проблем, чем решило. За десятилетия были построены новые речные порты и пристани, сложилась целая инфраструктура, теряющая вне берега смысл (не в последнюю очередь -- места отдыха, турбазы и тому подобное). Нарушилась бы устоявшаяся система водного транспорта, пострадали бы водопотребляющие отрасли индустрии. Остались бы без воды большие массивы орошаемых земель. После десятков лет пребывания под водой чернозем перестал быть черноземом, он перестал быть почвой вообще, поскольку все органические вещества из него вымыты. После схода вод нам бы открылись не хаты с вишневыми садами, не уютные поля, а миллионы и миллионы тонн зловонного ила, грязи, коряг и прочего топляка, похоронившего под собой все, что нам было дорого в затопленных местах, -- картина, пожалуй, в чем-то аллегорическая. При наших сегодняшних экономических трудностях вернуть эти места к жизни, возродить красоту стоило бы совершенно непосильных затрат. И вместе с тем я понимаю, что какое-то следующее поколение обязательно совершит этот последний акт собирания украинских земель.
«Никто не дождется от меня участия в споре о том, кому же «на самом деле» должен принадлежать Крым»
… До начала 1999 года я не задумывался о том, как родилась басня о Никите Хрущеве, который будто бы по пьяному делу, в приступе щедрости и в связи с трехсотлетием воссоединения Украины с Россией, одним росчерком пера подарил Украине Крым. Мне было достаточно знать, что это одна из тех выдумок, без которых не обходится общественное мнение, когда бывает сильно задето каким-нибудь серьезным событием.
… Как для всякого человека, входившего в руководящую обойму, для меня само собою разумелось, что принятию решения о передаче Крыма (или, допустим, Таймыра -- это все равно) из одной союзной республики в другую предшествовали долгие разговоры на местах, вызревало номенклатурное, и не только номенклатурное, общественное мнение, писались справки и докладные, в центр шли письма из райкомов-исполкомов, а также от активных граждан. Так действительно и было -- писали люди в Киев и Москву, выдвигали мотивы. Мотив, собственно, был один, и не могло быть тогда другого: удобство управления, то есть, географическое положение Крыма. Крымское руководство, крымское чиновничество считало, что будет удобнее решать хозяйственно-административные вопросы с Киевом, чем с Москвой. Как раз начиналось послевоенное хозяйственное восстановление, а точнее сказать, освоение полуострова, он ведь, за исключением узкой прибрежной полоски, был, в общем, пустынен, это была целина. Крымскую целину поднимали примерно тогда же, когда и казахстанскую, сибирскую, алтайскую, только без восточной романтики. В то время даже на Кубани были нетронутые земли. Все, что требовалось Крыму для жизнедеятельности, поступало из Украины. Без днепровской воды и донбасского угля он и сегодня не мог бы существовать. Была предпринята попытка заселить степной Крым в организованном порядке. … Взоры вербовщиков, естественно, обратились в первую очередь в сторону Украины, на ее относительно густонаселенные районы. Я помню, что несколько семей поехали в Крым и из моего села, писали, как там трудно -- кругом голая степь, не хватает воды, водоснабжение было одной из тех главных социально-хозяйственных проблем, решение которых имели в виду местные крымские власти, когда ходатайствовали перед Москвой и Киевом о переподчинении Крыма Украине.
… Никто -- в том числе и читатель этой книги -- не дождется от меня участия в споре о том, кому же «на самом деле» должен принадлежать Крым: татарам, украинцам, русским или, может быть, грекам, которые основывали там колонии еще до нашей эры. Или караимам и крымчакам (не путать их с крымскими татарами) -- их там очень мало, но они самые коренные… Этот спор лишен смысла, потому что для истории нет никакого «на самом деле». Цивилизация наших дней не случайно осуждает ссылки на «исторические права» того или иного народа. С культурно-педагогической точки зрения такие ссылки являются признаком задержки в развитии. Идея «исторических прав» рождает такие чувства, которые владеющий собою современный человек должен в себе подавлять. Некоторые же политики не только не подавляют этих чувств в себе, но стараются заразить ими население. Один из них -- самый известный из высокопоставленных российских «борцов за Крым» -- называет проявлением украинского «жлобства» нашу приверженность территориальной целостности Украины.
Я несколько раз слышал эти его речи и высказывания, видел его на экране. Трудно отделаться от впечатления, что он находится в эти моменты в особом эмоциональном состоянии -- в таком, которое обычно не позволяет взвешенно решать вопросы. Он возбужден, он заводит сам себя. Конечно, у него есть определенный, с его точки зрения, рациональный расчет -- это расчет на избирателей, на «человека с улицы», на патриотизм низшего порядка, но расчет расчетом, а «пунктик» тоже явно имеется. Каждая такая речь, такой выкрик -- это, кажется, что-то вроде припадка, после которого человеку должно быть не по себе. Один мой старый товарищ, далекий от политической кухни, как-то спросил меня: «Вот вы с ним встречаетесь время от времени… Вот были в Москве, ездили с ним по городу. Перед этим он в очередной раз «отбирал» у вас Крым. Вы говорили с ним об этом? Спрашивали его, почему он никак не уймется? В глаза ему смотрели?» Мой товарищ удивился, когда я ему ответил, что мы с этим человеком о Крыме вообще никогда не говорим, что нет и быть не может такого пункта в повестке наших встреч. Крым принадлежит Украине, какой тут может быть предмет для обсуждения? Но глаза он, конечно, отводит. Он все-таки, видимо, боится, что я вдруг скажу: «Слушай, долго ты еще будешь дурака валять?»
«… Крымский кризис докипел до такой точки, как избрание президента, объявившего своей целью выход Крыма из Украины»
… Разговор о том, кому «на самом деле» должен принадлежать Крым, непозволителен не только политику, но и всякому человеку, который хочет, чтобы его не считали дремучим. Скажу еще раз: я считаю политически неправильным заниматься каким-то особым обоснованием принадлежности Крыма даже Украине. Есть Конституция страны, есть так называемый «Большой договор» с Россией -- и все, и точка. Разговор на эту тему возможен в приличном, так сказать, обществе только в одном случае, под одним соусом -- в порядке анализа мифа об особых «исторических правах» России на Крым. Не опровергать миф, а исследовать его. Опровергнуть какой-либо миф невозможно -- он может или умереть своей смертью, или быть вытесненным другим мифом. Говоря о том, почему Крым в этом мифе фигурирует не просто как русская земля, а как «священная» русская земля, пришлось бы обратиться к военной истории России, и тогда оказалось бы, что и тут не обошлось без мифа, в данном случае -- военно-морского, героем которого выступает Черноморский флот как носитель «русской славы»… Я так смело говорю об этом, потому что и к подлинной славе, и к мифу о ней имеют прямое отношение украинцы: личный состав Черноморского флота в царское время набирался в малороссийских губерниях -- ближе было везти новобранцев.
… В отношении Крыма чаще всего задают два вопроса: как украинцы допустили превращение своей обыкновенной, рядовой Крымской области в Крымскую автономную республику и как все же сумели избежать кровопролития потом, когда эту республику попытались оторвать от Украины (мало кто помнит, что первый и последний президент Крыма, например, предоставил банку автономии право эмиссии денег -- выпускать их столько, сколько захочет; это, я вам скажу, нечто похлеще фальшивых «чеченских авизо», не говоря уже о других проявлениях воинственного сепаратизма и о таких провокациях, как убийства, одного за другим, известных крымских деятелей).
… Все началось 20 января 1991 года, более чем за полгода до провозглашения независимости Украины. В Крыму состоялся референдум о новом статусе полуострова в СССР, точнее, о восстановлении довоенной Крымской автономной советской социалистической республики. Горбачев изо всех сил пытался этот процесс ввести в рамки. Что это за рамки, напоминать не надо: рамки Советского Союза и «социализма с человеческим лицом». Он надеялся на новый Союзный договор. Советский Союз был создан в принудительном порядке, это уже признавалось Кремлем, по крайней мере, Горбачевым; теперь решено было оставить прежние рамки, но наполнить их новым, подлинно демократическим, содержанием, сделать так, что-бы в союзе опять оказались все, но на сей раз по-настоящему добровольно. В связи с этим Москва уже не могла себе позволить противостоять таким инициативам, как крымский референдум, тем более, что все понимали, что на деле речь идет о выходе из Украинской Советской Социалистической Республики, а не из Советского Союза -- ничего, дескать, страшного.
Рассмотрение итогов референдума Верховным Советом Украины было одним из первых крупных обсуждений в демократическом духе. Спор был острым, закончился судьбоносным решением: восстановить Крымскую автономию, но -- в составе Украины. Так вот вопрос: почему Верховному Совету было позволено заложить эту «мину» сепаратизма? Почему украинская «номенклатура» допустила сам этот референдум -- именно украинская, киевская в частности? На мой взгляд, потому что на дворе был уже 1991 год. Народы Советского Союза бредили, если можно так сказать, демократией.
Покушение на демократию в той атмосфере уже вряд ли удалось бы. В то время уже громко звучали голоса за выход Украины из СССР, в Западной Украине -- особенно, уже существовал «Рух», он открыто требовал независимости для Украины, а значит и для всех в Советском Союзе, для всех желающих, это подчеркивалось. Нельзя было выступать за независимость Украины и против какой-либо автономии Крыма. Такой двойной стандарт в той атмосфере был невозможен, чем и воспользовались устроители референдума. Как удалось избежать кровопролития и силового решения потом, когда крымский кризис докипел до такой точки, как избрание президента, объявившего своей целью выход Крыма из Украины?
Самый острый момент пришелся как раз на начало моего первого президентского срока. Сразу скажу: я не только предполагаю, но и точно знаю, какую роль в этом сыграли российские «красно-коричневые», да это знают и обычные люди, поскольку эти силы действовали, в основном, открыто, разве что деньги на подрывную работу направляли тайно. Причем, целью было именно физическое, вооруженное столкновение в Крыму, драка, участников которой разнимала бы потом Россия, вернее, Россия-2. Россия-1 -- это демократическая Россия, Россия-2 -- это Россия Макашовых-Жириновских. Они и тогда говорили об этом достаточно прозрачно, а сегодня -- не только прозрачно, но и научным языком: о создании на пространстве бывшего Советского Союза конфликтов для последующего их разрешения российскими посредническими усилиями, каковые усилия приводят к закреплению посредника в той или иной форме на территории, где восстановлен мир. Примерно так.
В Крым стали возвращаться крымские татары -- сосланный Сталиным народ. Это не понравилось многим жителям полуострова, они без раздумий выражали свое недовольство, татары отвечали им тем же, местная власть не могла достаточно решительно урезонить и тех, и других. К этому добавилось напряжение, связанное с новым статусом Украины. До сих пор население Крыма, в общем, не чувствовало, что оно живет в Украине, не придавало этому значения, теперь же людям вдруг пришлось убедиться, что принадлежность Крыма Украине -- не формальность, что они оказались в отдельном государстве, которое воспринимает себя всерьез и намерено добиваться того же от всех внутри страны и за ее пределами. Для многих это оказалось неприятной неожиданностью. 30 января президентом Крыма становится Юрий Мешков. Он переводит часы на московское время, про банковские новации я уже говорил, к лету появляются военизированные отряды «крымского казачества», борьба между исполнительной и законодательной властями Крыма все ожесточается, в сентябре кризис обострился до предела.
«Я собрал «силовиков» и поставил перед ними задачу думать только об одном -- как не допустить кровопролития на полуострове»
Что делает Киев? Это вопрос и о том, что делаю я, новый президент страны. Мы не вмешиваемся в противостояние крымских властей. Действительно не вмешиваемся! Это была моя принципиальная линия. Меня как бы несла волна только что прошедших президентских выборов, на которых я победил с трудом, а это только подчеркивало, что борьба была в общем и целом благородная. Мне хотелось, чтобы так все делалось и впредь. Я собрал «силовиков» и поставил перед ними задачу (и не скрывая этой задачи, а наоборот, оглашая ее на всех перекрестках!) -- не вмешиваться в политику на полуострове, думать только об одном -- как не допустить кровопролития. Было выпущено совместное заявление Генеральной прокуратуры, МВД, госбезопасности, в котором это было подчеркнуто. Все называлось своими именами. В политику не вмешиваемся, но безобразий не допустим! Стоит ли говорить, что для определенной части личного состава госбезопасности это была не совсем привычная установка, но отнюдь не огорчительная, насколько я мог понять. Люди в погонах все-таки инстинктивно не любят, когда их используют не по назначению. Для уважающего себя офицера госбезопасности нет ничего желаннее, как работать на обеспечение именно государственной безопасности, а не безопасности какой-то политической силы, пусть она сегодня и у власти. Я понимал это, когда повторял им и повторял, что их дело одно-единственное: не допустить кровопролития. А по другой линии -- никакой двусмысленности. Верховный Совет потребовал к 1 ноября привести крымское законодательство в соответствие с Конституцией и законами Украины. Это требование не было выполнено, более того, крымский парламент заявил, что устранить противоречия в конституциях Крыма и Украины невозможно, и в связи с этим выступил с дерзким предложением «начать переговоры о заключении широкомасштабного договора между Крымом и Украиной». После бурных дискуссий Киев дал ответ, который все наблюдатели сочли самым мягким. Мягкость его заключалась в том, что мы не ввели чрезвычайное положение на полуострове, не изолировали главных бунтовщиков, не закрыли ни одного учреждения, но при этом отменили все крымские правовые акты, противоречащие украинской конституции, и -- самое интересное и практичное -- объявили о прекращении финансирования тех учреждений Крыма, которые будут действовать в соответствии с отмененными актами.
Государственная Дума России, где тон задавали, к сожалению, не демократы, очень хорошо поняла, что это значит: прекращение финансирования. В ее постановлении осуждался наш «язык ультиматумов и блокады». В печати появились выкладки: какие потери понесет население Крыма в случае безоглядного следования курсом «от Украины» и сколько времени потребовалось бы в таком случае для восстановления даже того невысокого уровня хозяйственной жизни, на котором она тогда находилась, -- от пяти до десяти лет. Тем не менее, сепаратисты продолжали свое, и мы терпели их разрушительную деятельность аж до 17 марта 1995 года, повторяя и повторяя при этом свое требование привести конституцию и законодательство Крыма в соответствие с украинскими. 17 марта решением парламента и президентскими указами мы отменили целиком конституцию Крыма, институт президентства и противоречащие украинским крымские законы. После этого обстановка в Крыму еще не раз обострялась, но в целом нормализовалась».
Читайте нас у Facebook
