Мастер
С Евгенией Эммануиловной Опаловой судьба свела меня сразу после моего прихода в Театр имени Леси Украинки -- в дипломном спектакле «Поворот ключа» чешского драматурга Милана Кундеры.
Наивность и вера в реальность происходящего
После вынужденного, не по своей воле, ухода Константина Павловича Хохлова и Леонида Викторовича Варпаховского в театре наступила длительная полоса безвременья, когда практически некому было распорядиться великолепным актерским коллективом. Я думаю, в те годы театр пережил две истинные трагедии -- уход Хохлова и Варпаховского.
Леонид Викторович искал пьесы, нужные времени, и умел увидеть в них артистов. Он замечательно распределял роли. Он великолепно угадывал внутренние возможности артистов, мастерски их реализовывая. Так, Евгения Эммануиловна Опалова за короткое время сыграла две замечательные роли -- свою лучшую, пани Дульскую, и Бабушку в пьесе «Деревьях умирают стоя» А. Кассоны. А затем -- пауза. Вот в эту-то паузу и ворвалась пьеса «Поворот ключа», и Опалова репетировала и играла там потом одну из главных ролей -- пани Крутову.
У великих стариков нашего театра -- среди них видное место занимала Евгения Эммануиловна -- было одно редчайшее и необходимое артисту качество: наивность в восприятии обстоятельств пьесы и роли и вера в реальность происходящего. Поэтому с ними не приходилось подолгу вести предварительные разговоры о характерах и тем более добиваться органики поведения на сцене. Она была у них в крови.
Такой была Опалова. Она недолго примеривала роль. Она сразу, с первой репетиции начинала действовать на площадке.
Начало шестидесятых, когда я познакомился и работал с Опаловой, на театре было временем разительных перемен. Гремел «Современник», предлагая вместо основной заповеди старого театра «переживание» новый лозунг, новую театральную молитву -- «проживание», и достигнув в этом значительных успехов.
Только что побывал в Киеве товстоноговский БДТ со своими шедеврами -- «Пять вечеров» А. Володина, «Варвары» М. Горького, «Не склонившие головы», по американскому киносценарию-записи фильма «Скованные одной цепью», где киевляне увидели выдающиеся актерские работы Павла Луспекаева и Ефима Копеляна.
Опалова умела слушать время. Опалова как актриса хотела жить в ногу со временем. Она стремилась понять, постичь, воплотить то новое в актерской технологии, что диктовало время. И от этого даже со мной, совсем еще не оперившимся тогда в режиссуре новичком, вела себя, как студентка, то есть существовала в единственно верном на все времена творческом порыве.
Никакого мелкого актерского самолюбия.
Никаких актерских капризов -- а их превеликое множество.
Никакого высокомерия -- мол, я мастер.
Все эти отвратительные актерские качества пришли в наш театр позже, после ухода из жизни замечательного театрального директора Леонида Тимофеевича Куропатенко, когда в актерской среде и во внутритеатральных отношениях совершенно неожиданно для меня наступило настоящее средневековье. И только тогда я понял, что значит в театре, да и вообще в любом деле, истинный, честный и профессиональный лидер.
Аристократизм духа, замешанный на воспитании
Я вспоминаю репетиции с Евгенией Эммануиловной, как время бесконечно светлое и радостное. На каждой репетиции я ощущал истинную интеллигентность актрисы -- качество, на театре замечательное.
Как она была требовательна к себе! И как внимательна к другим! В ней жил подлинный аристократизм духа, замешанный и на воспитании, очевидно, и на таланте, -- тот аристократизм былых времен, о котором ныне можно только мечтать.
Она обладала редчайшим даром -- впрочем, он был присущ и другим «старикам» театра -- Виктору Михайловичу Халатову, Алексею Михайловичу Таршину, Моисею Бенедиктовичу Розину -- вести себя на репетиции так, что молодой режиссер и вправду чувствовал себя художником. Опалова своим вниманием, своей верой и готовностью к пробе умела раскрепостить молодого режиссера.
У меня кружилась голова от того почтительного внимания, которым она окружала меня на репетиции, от детской готовности без лишних разговоров начать действовать.
Для Евгении Эммануиловны репетиция действительно была священным актом творчества, и это ощущение, безусловно, передавалась окружающим. Она вносила с собой в репетиционное помещение ауру старого театра, театра-дома, театра-семьи.
Казалось, на каждой репетиции она ожидала некоего театрального чуда, она стремилась к чуду, и оно возникало -- блистательные опаловские актерские импровизации.
Ей много пришлось переиграть в бездарных, плохих, конъюнктурных пьесах. Но она умудрялась и в них быть и живой, и человечной, и смешной, и трогательной, и драматичной. Я не считаю «Платона Кречета» А. Корнейчука плохой пьесой. Это была пьеса своего времени, по-своему смелая, профессиональная. Но роль матери Кречета была, что называется, без ниточки, совсем небольшая.
Как Евгения Эммануиловна умела на репетициях этого спектакля, а мы ставили его очень быстро -- в два месяца, -- вдохнуть живую жизнь в эту, в общем-то, чисто функциональную роль.
Я сознательно не пишу здесь о шедевре Опаловой в «Морали пани Дульской» Г. Запольской, потому что об этом написано немало. Но если в Киеве стоит памятник Паниковскому, а в Одессе -- Утесову, то почему хотя бы в фойе театра не поставить скульптурную группу -- пани Дульская-Е. Опалова, пан Дульский-В. Халатов?
Но у Е. Опаловой были еще и «Странная миссис Севидж» Д. Патрика, и «Пока арба не перевернулась» О. Иоселиани, и «Птицы нашей молодости» И. Друце. Роли разного калибра драматичности, роли разноплановые. Она играла их с неизменным успехом.
Неумолимо уходящее время
Бытует крылатое выражение, почти формула, что главный герой чеховских пьес -- неумолимо уходящее время. Мне кажется, главная беда, главное проклятие прекраснейшей актерской профессии, в которой так много истинных мгновений счастья, полетов во сне и наяву, -- это тоже неумолимо уходящее время. Вроде ты еще молод сердцем, в тебе еще не иссякли и нежность, и душевная щедрость, и боль за людей, за страну, уже пришло мастерство и еще не испарилось студенчество, но… Неумолимое время звенит у виска и объявляет, что эту роль у тебя уже нет сил играть и ту тоже… Годы не те. В ритме работы театра, в его репертуарном потоке часто именно так складываются обстоятельства, что замечательный артист раньше времени оказывается невостребованным сценой, той сценой, которой он отдал жизнь.
Так случилось и с Опаловой. Она многое могла бы еще сыграть, многое поднять, но не было ролей, пьес, не было счастливого стечения обстоятельств, когда артист после многих лет почти простоя становится востребованным, как сейчас, например, стала востребованной и от этого счастливой не менее великая Зинаида Максимовна Шарко.
Опалова, как истинная актриса, пережила на театре и час триумфа, и час трагедии. И последний наступил тогда, когда ей пришлось свою последнюю роль сыграть в низкопробной пьесе очень среднего драматурга, в бездарной режиссуре. Она отдала этой роли так много сил. Она чувствовала, что в ее родном театре наступает не ее время. Она предчувствовала, что ролей больше не будет. И она побоялась пропустить эту роль. Не хочу называть ни роль, ни пьесу, ни режиссера. Как жаль, что такие «драмоделки» могли появиться на сцене нашего театра. Но я все же искренне рад за Евгению Эммануиловну, что она играла, лицедействовала в самом высоком значении этого слова. Она всем своим святым служением театру завоевала право быть не осуждаемой.
На моей памяти она не отступила на театре ни на йоту от норм высокой нравственности -- а это случается нечасто. Она сама отказалась от участия в работе художественного совета, потому что ее сердце не могло принять тех правил игры, двойной бухгалтерии, что царили в театре в середине семидесятых.
Но это все -- актриса Опалова, а была еще и ЧЕЛОВЕК ОПАЛОВА, в самом высоком значении этого понятия.
Она была так удивительно, так несовременно внимательна и добра к окружающим. Она тянулась к молодежи, как может тянуться только истинный человек и художник, которому просто необходимо и отдавать, и воспринимать -- новые впечатления, новые идеи. От общения с нами, молодыми, она сама молодела.
Никогда не забуду завтрак в доме Евгении Эммануиловны, который она устроила для всех нас, молодых, пришедших в театр осенью шестьдесят третьего. Мы сидели за празднично накрытым столом, мы -- Слава Езепов, Марина Светаева, Юра Шерстнев, Витя Степанов, Олег Зорин, Ольга Тальнишних, Давид Боровский, я… Белоснежная скатерть, безукоризненная сервировка стола, полотняные салфетки. И хозяйка дома -- замечательная актриса -- хлопочет у стола, для нас. Вместе с нею ее муж, Виктор Михайлович Корецкий, лучший директор картины на Киностудии имени А. Довженко. Его за глаза называли «князь». За безукоризненный аристократизм, за интеллигентность.
Этим завтраком, этим общением Опалова как бы подчеркивала: мы -- коллеги. Театр принимает вас, молодых.
Была золотая киевская осень. Расставшись с хозяевами, мы шли по улицам города, шли в театр, и всем нам так хотелось соответствовать той надежде, которая звучала в словах Евгении Эммануиловны. Она не хотела, чтобы в ее родном театре распалась связь времен. Она хотела продолжения хохловской традиции.
По-разному сложились судьбы участников этого необыкновенного завтрака. Судьбу Давида Боровского знает каждый, кто интересуется театром в нашей стране. Слава Езепов -- народный артист России. Олег Зорин успешно режиссирует в Санкт-Петербурге. Марина Светаева -- кандидат наук, написала замечательную книгу о Марии Гавриловне Савиной. Юрий Шерстнев -- заслуженный артист России… К кому-то судьба была не так благосклонна. Но я уверен, что все, кто были в то утро в гостях у Евгении Эммануиловны, надолго унесли в своих сердцах чувства чистые и к ней, и к Театру имени Леси Украинки.
… По комнате с легкой одышкой, неслышно двигалась пожилая женщина в «старомодном, ветхом шушуне». В руках у нее попеременно появлялись и исчезали тарелки, ножи, вилки, старомодные бутылки. Озабоченность и боль -- так можно было бы охарактеризовать ее плохо координируемые движения, рваную, беспомощную речь, прерывающуюся сдавленным стоном.
Ей было горько, ей было больно, ей было одиноко -- никто ее не жалел, отчаяние все чаще подступало к горлу. Она уже не понимала не только окружающую жизнь, она не понимала своего племянника, единственное существо, которое она любила, которого воспитала и который -- теперь она твердо была уверена -- сошел с ума от любви к женщине. Ей некогда было присесть, некогда было перевести дух. Надо принимать гостей. Требования подвыпившего племянника преследовали ее. Она была по-настоящему несчастна, трагична и смешна одновременно. Она вызывала сочувствие и сострадание. Ее хотелось и пожалеть, и успокоить, усадить на стул, дать отдышаться, подать стакан воды…
Такой я запомнил Евгению Эммануиловну в роли тетки Карандышева в «Бесприданнице» А. Островского -- в нашей последней с ней совместной работе.
Прошли годы. А тетка Карандышева-Опалова все стоит у меня перед глазами, как немой укор миру, людям, близким. Как трудно она репетировала! Как легко и вдохновенно играла! Мастер!
«Facty i kommentarii «. 07-Октябрь-2000. Культура.
489Читайте нас в Facebook
