«я больше не буду отрезать себе голову, это очень больно», -- сказал спасшим его от неминуемой гибели медикам славутской райбольницы 40-летний мужчина, страдающий шизофренией
«Сделать это мне велели голоса»
Шизофрения, кроме всего прочего, опасна тем, что страдающий тяжелой формой этого психического заболевания человек нередко становится непредсказуемым в своих действиях. Мелкая ссора, невзначай брошенное кем-нибудь из окружающих обидное слово, неприятное воспоминание могут натворить в больной душе такое, что человек бросается из окна седьмого этажа. Или на других. Или бьется в истерике.
Владимир С. , 40-летний житель одного из сел Славутского района -- на вид обычный здоровый мужчина. Поражает иногда разве что взгляд -- какой-то немножко отрешенный. А когда смотрит на тебя, становится не по себе. Словно пронзает, видит что-то сквозь тебя, знает о тебе что-то такое…
До 28 лет Володя был нормальным красивым парнем. Служил в морской авиации, вернувшись, работал в селе. Мечтал построить дом, иметь семью. Для этого поехал на заработки в Якутию. Но вскоре оттуда родственникам пришло сообщение: приезжайте, Володя заболел. Приехали -- а он и объяснить толком не может, что произошло -- то ли драка, то ли несчастный случай -- травма головы. Сибирь -- прекрасный, но криминальный край. Оттуда нередко возвращались инвалидами, а то и в цинковых гробах.
Работать Володя не может. Первая группа. Основным его местом жительства был областной психоневрологический диспансер. Но периодически родным разрешают на время забирать его домой в село. Дома лучше. Особенно теперь, когда больницы на голодном пайке, а туда, в другой район, при нынешних ценах не наездишься. А в селе живут старенькие родители, какое-никакое хозяйство держат, сестры (благо, их у Володи три) с мужьями наведываются, помогают.
Что же побудило Володю на такой страшный поступок в тот тихий августовский вечер? Ни он сам, ни родители объяснить этого не могут. «Мне голоса сказали, чтобы я отрезал себе голову», -- сказал впоследствии Володя. Старики собирались ложиться спать. Володи в доме не было. Привыкший к тому, что за больным сыном нужен глаз да глаз, отец вышел во двор и обомлел: Владимир лежал на земле в растекающейся луже крови, рядом валялась коса.
Хорошо, что телефон в селе работал. До райцентра -- 25 километров. «Скорая» приехала быстро.
«Увидев пострадавшего, дежурный врач вспомнил фильмы ужасов и едва не упал в обморок»
-- Я дежурил в тот вечер в отделении реанимации, -- рассказывает врач-анестезиолог Олег Пухильский. -- Неожиданно меня вызвали в травматологию. Ну, думаю, может, автоавария или кого-то после пьяной драки привезли. Но то, что я увидел, заставило содрогнуться. Рана -- от уха до уха, глотка отрезана от гортани, повреждены сосуды, мышцы, мягкие ткани.
Пострадавший пребывал в глубоком шоке, граничащем с клинической смертью. Если бы не водил глазами, ну точно покойник. Давления крови, считай, не было -- 40 на ноль. Пульс -- нитевидный, еле угадывался, сосчитать невозможно. Литра три крови потерял. В организме мужчины ее может быть до пяти литров, женщины -- до четырех. Дежурный врач потом вспоминал: «Я всякое видел, но такого… Еще в машине увидел -- подушки, простыня, носилки, пол -- все было залито кровью, почти отрезанная голова… Чуть в обморок не упал, это же какой-то фильм ужасов!» Мы все тогда пребывали в шоке. Но через мгновения пришли в себя, вызвали районного отоларинголога, начмеда, других коллег. Начали делать реанимационные мероприятия, переливание крови. В больнице был небольшой запас. Донорскую кровь родственники сдавали потом, для его пополнения.
-- В тот вечер я дома смотрел телевизор, -- рассказывает главный отоларинголог района Виктор Савицкий. -- Жена и дети готовились ко сну. Позвонил дежурный травматолог. Собирайся, дескать, за тобой выехала «скорая». Ну, дело в общем-то привычное. Случается, за день по два-три раза вызывают. Но такое за свои сорок лет жизни увидел впервые. Когда реаниматолог начал поднимать давление крови, лопнула поврежденная яремная вена. Мы сразу пережали ее. И как она не начала кровить сразу после того, как ее задело лезвие косы, -- могла чуть ли не мгновенно наступить смерть. Пострадавшего спас или тромб, или то, что давление крови в ней упало.
Звоним в Хмельницкий посоветоваться с главным отоларингологом области. Приходим к выводу, что ни мы не успеем больного в область довезти, ни специалист не успеет к нам приехать. Расстояние туда -- 130 километров, часа три машина будет ехать. Словом, принимаем решение оперировать на месте. Но мне была необходима помощь опытного хирурга, хорошо владеющего техникой сшивания. Я вызвал Александра Васильевича Максимчука, он работает в медицине уже 25 лет, хирург высшей категории.
«Я удивился, как его живым успели довезти к нам»
-- Меня вызвали около двенадцати ночи, -- вспоминает заведующий хирургическим отделением Александр Максимчук. -- Я, кажется, собирался спать. Увидев пациента, удивился, что его успели довезти из села (а это в 25 километрах от нас) живым. И травма ужасная, и огромная кровопотеря, шок третьей степени -- почти клиническая смерть. Настроение у нас было пессимистическое. Но приступили к операции. Тяжелее всего было сшивать поврежденные сосуды, потом -- хрящи глотки. Хрящи очень плохо срастаются. Когда поднимали давление, у пострадавшего началась рвота. Весь ужин -- картошка, капуста -- хлынули в рану, трахею, легкие. Пришлось все чистить.
-- Александр Васильевич, вы работали обычным инструментом, кое-чего, необходимого в таких случаях, не хватало, да и подобных операций раньше вы не делали. Вы могли отказаться от этой, видя ее бесперспективность?
-- Ну как вам сказать. Наверное, мог бы. Вон дежурный хирург воздержался. И его нельзя осуждать. Человек трезво, честно оценил свои возможности, зная, что есть более опытный специалист… Ведь речь шла о жизни человека.
Сама операция длилась около часа. Надо было все делать быстро, чтобы больной меньше находился под наркозом. А на все манипуляции ушла в общей сложности ночь. Мы и не заметили. Все обошлось благополучно. Под утро, правда, давление начало падать. Вернули в норму. Три дня Володя находился в реанимации. На третий день, когда из горла вынули трубку для вентиляции легких, начал говорить. Шепотом, с хрипом. Первое, что он сказал: «Неужели я живой? Где я?»
Позже я спросил его: «Ну что, будешь еще такое делать?» Он ответил: «Нет. Очень больно… »
«Родственники носили целые авоськи медикаментов»
-- На четвертый день пациента перевели в обычную палату хирургического отделения, -- рассказывает реаниматолог Олег Пухильский. -- Володя вел себя спокойно. Родственники сообщили нам о его болезни еще до операции. Случается, такие больные приходят в сильное возбуждение. Не всякий здоровый человек может переносить такую боль.
Родственники очень здорово нам помогли. Если бы не они, Володя, может быть, и не выжил бы. В больнице препаратов и лекарств не хватает. Для спасения пострадавшего надо было очень много всего. Мы писали целые списки. И родные (не знаю, где они, бедные, деньги доставали) добросовестно разыскивали и привозили все необходимое целыми авоськами. Понимаете, операция -- это один этап. Не менее сложное дело -- выхаживание. Сестры Володи по очереди дежурили возле него, помогали нянечкам и медсестрам.
Словом, состояние пациента быстро улучшалось. Надо было начинать его кормить. Но пока раны в горле не зажили, глотать он не мог. Пришлось ставить зонды в пищевод через рот, иногда через нос, и заливать в лейку детскую смесь «Малыш». Больной оживал на глазах, начал подниматься с кровати и заглядываться на медсестер! Мы даже не ожидали.
«Володю пару раз пришлось вытаскивать из состояния клинической смерти»
-- Но на десятый день начались осложнения, -- продолжает рассказ анестезиолог Олег Пухильский. -- Из-за серьезной травмы сформировался хронический стеноз (сужение) гортаноглотки и гортани, началось воспаление легких, больной не мог дышать. Я собирался уходить в отпуск, но нам пришлось ему делать еще одну операцию -- вставлять трубку в трахею ниже поврежденной гортани. Дыхание восстановилось. Постепенно больной смог глотать, говорить, начал есть жидкую и густую пищу.
А через дыхательную трубку-трахеостому он даже курил! Как? Подносил зажженную сигарету мундштуком к торчащей из шеи трубке и, набирая воздух в легкие, таким образом затягивался.
Словом, через два с половиной месяца лечения его можно было выписывать. Да и медсестры начали жаловаться: что делать, мужик пристает с нескромными предложениями?
И вроде бы можно радоваться. Человек начал жить нормальной жизнью. И жил бы нормально до ста лет, если бы не та дыхательная трубка. Ведь Володя -- душевнобольной. Не всегда отдает отчет своим действиям. За время пребывания у нас, когда, казалось бы, все было нормально, дважды выдергивал трубку. Моментально начинал задыхаться, синеть. Два раза мы вытаскивали его из состояния клинической смерти. И где гарантия, что он не повторит этот фокус дома? Или в психбольнице, где ему надо периодически проходить курс лечения, -- вдруг такой же бедолага-душевнобольной вытащит трубку? Там мы уже не успеем спасти. Чтобы избавить больного от трубки, нужна была еще одна сложная операция по восстановлению функции гортани. Мы связались с киевскими специалистами. Родственники отвезли Володю в отделение реконструктивной хирургии киевского Института отоларингологии, где его успешно прооперировали ведущие научные сотрудники доктора медицинских наук Борис Павлик и Юрий Минин. Теперь Володя нормально дышит. Об августовском кошмаре напоминают лишь длинный шрам на шее и затянувшийся след от отверстия для дыхательной трубки. Недавно он выписался, и его забрала к себе домой в Славуту одна из сестер.
Казалось бы, хеппи-энд? Но особой радости на лицах родственников я не увидел. Конечно, напереживались, измучились. А впереди -- снова нелегкое бремя жизни с душевнобольным, который в любой момент может выкинуть что угодно.
-- Не боитесь ли? -- спрашиваю родственников.
-- Боимся, -- отвечает муж одной из сестер. -- А что делать? Он и раньше, случалось, выходя из себя, на стариков руку поднимал. Понимаем, он не отдает себе отчет.
И тут я не удерживаюсь от подлого вопроса, стоила ли игра свеч:
-- Когда это случилось, не возникало ли мысли, что было бы лучше, если бы этого несчастного Бог забрал к себе? Быть может, и ему было бы лучше, и родным мучений меньше, коль судьба у человека не сложилась?
-- А вы разве в сердцах не желали какому-нибудь обидчику, чтобы он провалился? Но только в минутном порыве гнева! А по-настоящему желать человеку гибели, или бросить беспомощного -- нет, на такое никогда не решимся. Это грех. А Володя, какой ни есть, все же наш.
-- Вы верующий?
-- Да как вам сказать. Бога в душе надо иметь. Или совесть.
Я хотел, как принято в газете, сфотографировать главного героя нашего рассказа. Но родственники категорически возразили. Дескать, вы что, душевнобольного не видели? На нас и так многие пальцем показывают. Местная пресса достала всякими небылицами. Посему не называю ни названия села, где случилось это ЧП, ни фамилии пострадавшего.
… Уже в вагоне, уносящем меня из заснеженного городка, перебирал в памяти обрывки разговоров с его жителями. Ведь никто из них, как это часто бывает, не ругал власть, не жаловался на свою нынешнюю жизнь, нищенскую зарплату. А приютившие меня в дежурке «скорой помощи» сестрички и водители, к которым я вломился ранним утром прямо с поезда, робко спросили, скоро ли будут выплачивать компенсацию гражданам, побывавшим в фашистской неволе, и по-детски удивлялись, как это банкир, наверное, грамотный человек, мог позариться на стариковские деньги. Тут же вспомнилось чье-то изречение, что уровень цивилизованности общества определяется по тому, как оно относится к больным и старикам. Если у народа есть совесть -- страна может рассчитывать на будущее.
Читайте нас в Facebook
