Самый дорогой украинский художник Анатолий Криволап: «Два дня я палил свои картины, разжигая огонь на собственном участке…»
Пятнадцать лет Анатолий Криволап искал «свой» цвет, чтобы в начале девяностых стать одним из самых успешных украинских художников, а в начале двухтысячных — и самым дорогим. Очередной ценовой рубеж картина Анатолия Дмитриевича преодолела месяц назад — работа «Конь. Ночь» была продана с аукциона в Лондоне за 124 тысячи 400 долларов. А весной нынешнего года его творение ушло с молотка в Нью-Йорке за 98 тысяч долларов. Впрочем, дела денежные не очень беспокоят украинского художника. Много лет назад он уехал из Киева, поселился в селе под Яготином и с неохотой покидает любимую мастерскую. Он не носит дорогие часы, равнодушен к украшениям, еде и быту. Говорит, что из-за жизни в селе немного поправился, но не променяет ее ни на что. Хотя при его возможностях мог бы сделать это в один момент.
«Я нашел более 50 вариантов красного оттенка»
— Вам говорили, что цвет ваших глаз, точь-в-точь как небо на полотнах, которые вы создаете?
— Никогда. Хотя, вспоминаю, девушки признавались, когда я смотрю на небо, мои глаза становятся голубыми. На самом же деле они серо-голубого цвета. А вот у моего молочного брата очи темно-синие, жгучие. Потрясающий оттенок.
— Но ваш любимый цвет, наверное, все-таки красный.
— Много лет я писал картины только в этом цвете. Меня и узнали благодаря красному. Нашел более пятидесяти вариантов этого оттенка! Красный цвет очень сильный. Он может быть праздничным и трагичным. Вся эмоциональная палитра в одном этом цвете. Меня всегда волновало, как можно с помощью оттенков передать то, что переживаешь. Палитра — лишь набор оттенков, за которыми стоят настоящие чувства или их отсутствие.
— Так было в вашей жизни всегда?
— Сколько себя помню. С самого детства у меня было ощущение, что в жизни все сложится как-то особенно. Мои родители не имели никакого отношения к искусству, были сиротами. У папы всего два класса образования, мама и вовсе в школу не ходила. Но именно она меня эмоционально поддерживала, верила. Рассказывала, когда я был маленьким, рисовал где попало и чем придется. Мог взять кусок угля, прислониться к белой стене нашего дома, и вдруг там появлялся конек. Учился рисовать сам. Показать, как это правильно делать, было некому. Помню, в библиотеке в Яготине нашел какую-то выцветшую книжечку с уроками рисования еще довоенного издания. Она и стала моим первым учебником по живописи.
— Значит, в то время, когда мальчишки мечтали стать летчиками и космонавтами…
— Период детства, когда я еще не рисовал, наверное, был самым счастливым в жизни. Потом пришел творческий фанатизм, вычеркнувший из нее практически все. Я уже не мог ничем интересоваться, кроме живописи. Папа работал машинистом на железной дороге и хотел, чтобы я пошел по его стопам. Говорил: «Надо иметь специальность. А живопись так, баловство». Нас в семье было три брата, я самый младший. Шутил всегда, два брата умных, а третий — художник. Мою профессию в семье долго не воспринимали, даже на выставки не ходили. Но мне было все равно — иной жизни я не представлял. Мое детство пришлось на послевоенные годы. У нас дома не было телевизора, часто оставались и без света. Зимой после четырех вечера уже начинало темнеть, заняться нечем. Я начал рисовать сначала от скуки, а потом перешел из реального мира в тот, который понимал лучше всего — мир красок. С тех пор как стал рисовать, не могу видеть жизнь реальной.
*Картина, на фоне которой стоит Анатолий Криволап, выполнена в желто-красно-синих тонах. Сколько оттенков на полотне, посчитать нереально — настоящая буря цветов. Отвести глаз от абстракции невозможно, в мелких одиноких деталях каждый находит что-то свое, скрытое в самых глубинах души. ФОТО: Сергей ДАЦЕНКО, «ФАКТЫ»
— Вы и людей не видите?
— Не вижу. Я их или чувствую, или нет. Все, с чем сталкиваюсь каждый день, зашифровываю в цветовую палитру.
— И какого я цвета?
— Я бы взял немного зеленого, провел красную линию и еще один цвет, который пока от меня скрыт. Сделал бы его серым, чтобы потом перекрашивать в зависимости от ситуации. Почти никогда не использую в работе зеленый цвет. Он слишком спокойный для меня. Не отражает моей энергии, поэтому нервирует.
— Что уж тогда говорить о белом?
— А вот наоборот! У меня дома практически нет мебели, а стены белые. Еще в юности решил, что самое лучшее для меня жилище — келья монаха. Белые стены, минимализм. Белый цвет универсален. Глядя на него, я могу видеть цветные программы. В этом его ценность. Белый цвет для быта, зеленый — для отдыха. Все остальные — для работы.
«Это в городе ночь темная, а в селе она… светлая»
— Сами вы какого цвета?
— Красного с малиновым оттенком. Как ваша кофточка. Даже еще ярче.
— Две ваши последние картины, проданные за большие деньги с мировых аукционов, фиолетовых темных оттенков.
— Это то, что сейчас меня волнует. Я работаю большими сериями. Если начинаю писать в каком-то цвете, то углубляюсь в него, как в «золотую жилу». Так получилось, что картина «Ночь. Конь» сине-фиолетовая. Какой оттенок будет завтра, не знаю. Цвет — это целая жизнь. Сначала надо к нему привыкнуть, узнать слабые, сильные стороны. Потом вытащить все это наружу. И… отпустить. Все, как в жизни. Я ведь не всегда был известен.
— Помните то время?
— Закончил Киевский художественный институт, и меня пригласили на работу. Это был фонд, где трудились художники, многие народные и заслуженные. Там платили приличные деньги. Я писал картину в месяц и получал за нее две тысячи рублей! В то время зарплата инженера составляла всего 150 рублей. Натюрморт у меня рождался за два дня и стоил 500 рублей. Колоссальные деньги! Но все художники в фонде зависели от чиновников, которые приезжали к нам на роскошных «Чайках» и решали, принимать работу или нет. Этих просмотров боялись больше всего. Я уже начал свои эксперименты с цветом, которые многих просто раздражали. Мне надо было либо подчиниться, либо уйти на «вольные хлеба». Я выбрал второе. 15 лет проводил свои эксперименты, практически не имея денег. Не умер с голоду благодаря польскому коллекционеру Ришарду Врублевскому. Он раз в месяц приезжал в Киев и покупал мои работы. Сегодня у него их 92. Жил более-менее прилично до начала девяностых. А в 1992 году меня пригласили на выставку в Германию. Первая же моя работа была продана за 12 тысяч марок! В то время семья в Украине могла прожить месяц на 10 долларов. Я стал богат.
— И поселились в самом центре Киева.
— Переехал в Киев уже после восьмого класса, когда учился в художественном училище. Потом ушел в армию, поступил в институт, начал зарабатывать. А в 90-х купил квартиру в самом центре. Из ее окон был виден памятник Лысенко возле Оперного театра. Меня признали, стали покупать работы. Кстати, я был одним из первых художников в Киеве, кто поднял цену за свои полотна до тысячи долларов. В то время в Украине коллекционеры покупали картины за 200, 300 долларов. Галереи стали отказываться выставлять мои работы, но я прекрасно продавался и за рубежом.
— Что это за история, когда вы сожгли свои картины?
— Это было два года назад. За два дня я сжег около двух тысяч своих этюдов. Все они написаны на картоне. Их и картинами не назовешь, многие остались незавершенными. Специально рисовал на картоне, зная, что такие работы никто не купит — галереи их не принимали, коллекционеров они не интересовали. Только мой поляк покупал. Но мне надо было тренироваться, расти. Сейчас, когда стал заметным, хочу, чтобы после меня остались только лучшие вещи. Зачем продавать этапы своего становления, эдаких наполовину Криволап? Тогда я и решил все сжечь. Палил два дня, разжигая огонь на собственном участке. А внук подвозил мне работы тачкой. Осталась лишь небольшая часть тех картин. Но будет время, спалю и их.
— Недаром вас сравнивают с великим Гоголем… У вас есть любимая картина?
— Их две. Мой дом, который написал в 1990 году. Это знаковый пейзаж. Создав его, понял, что выше планку творчества уже не подниму. Превзойти уровень той работы не смогу никогда. Картина продалась в Германии за 50 тысяч марок. Но, наверное, самая дорогая для меня моя первая абстракция синего цвета. Она у меня дома, никогда ее не продам.
— Значит, белые стены вашего дома все же завешены картинами?
— Нет, они чистые. Полотна у меня стоят. И не только мои. Со студенческих времен занялся коллекционированием. У меня есть работы знаменитого Николая Глущенко. Это такая подпитка.
— Можете себе позволить жить в любом городе мира. Тем не менее покинули Киев и перебрались в село за несколько десятков километров от столицы.
— Есть места, где хочется работать. А есть такие, в которых сам себя начинаешь ненавидеть. Киев я люблю, но перестал там работать. А в селе творю! У меня фантастическое место. Огород спускается прямо к озеру, ширина которого два с половиной километра, Вид такой, что захватывает дух. Ведь это в городе ночь темная, а в селе она… светлая. Вы бы видели эту картину! Я и пишу в основном вечером.
«В мое мужское тело будто кинули женскую душу»
— В жизни что-то интересует вас так же сильно, как живопись?
— Ничего, абсолютно.
— А женщины?!
— Думаю, они для меня на четвертом месте. Мои родные это прекрасно знают. Я — фанатик. Неудобный в быту человек. Могу без перерыва двадцать часов заниматься экспериментами с цветом. Без выходных и отпуска. Даже не стану себе готовить, если проголодаюсь. Максимум, на что способен, — купить или заказать еду. Все остальное — пустая трата времени. У меня никогда в жизни не было хобби. Вернее, хобби — работа. Правда, сейчас надо сделать небольшой перерыв. Начались проблемы со здоровьем, скачет давление. Наверное, из-за того, что стал работать с эмалью. Представьте, находиться целый день в закрытом помещении, где сто открытых банок с краской. Плюс скипидар.
— У вас нет на это аллергии?! Вы счастливый человек!
— Аллергии нет, а вот давление скачет. Врачи, посмотрев меня, спросили: «Вы что, на химкомбинате работаете?» Говорю: «Причем добровольно». Я же зависим от работы. В этом мое счастье и несчастье. Всю жизнь будто на качелях — то на высоте, то в провале. Но именно это безумно интересно.
— Говорят, за вашу работу «Конь. Ночь» на аукционе в Лондоне разразилась настоящая борьба среди коллекционеров.
— Меня это не интересует. Я не был ни на одном аукционе даже в Украине. Очень редко хожу на выставки. Не интересно. Все важное для меня происходит в мастерской. Что мне еще нужно знать?
— Например, то, что вас называют самым дорогим украинским художником.
— Ну и что?! Я же не бизнесмен. Деньги меня не интересуют. Начиная с 1992 года имею все, что хочу. А запросы у меня небольшие. Есть такая поговорка: богатый не тот, кто имеет много денег, а тот, кому не много надо…
— Но, согласитесь, деньги могут доставить немало приятных моментов. К примеру, покупка вещей, машин…
— У меня два авто. В основном езжу на джипе. Люблю спортивные автомобили, но они не для наших дорог. Одна из моих первых машин была очень заметной в Киеве — красная «Вольво». Она была тогда единственная в городе. Два последующих авто тоже были красными. А вот последняя серая. Я нашел образ своего быта — серо-белый. Цветными могут быть только краски на моих картинах. Все остальное в жизни я нейтрализовал… Знаете, в юности я гонял на мотоцикле, носил длинную стрижку и старался скрыть, что художник.
— Почему?!
— Какая-то немужская это специальность. Мы же, как извращенцы. Разве это нормально, что я более чувствительный, чем женщина? В мое мужское тело будто кинули женскую душу. Честно говоря, не встречал женщины, которая чувствовала бы мир сильнее, чем я. Зато вы, женщины, «приемники». Только вы можете по-настоящему оценить искусство, а не мужчина, который с вами рядом. Кем бы он ни был…
10641Читайте нас в Facebook
