Клоун Карандаш не выходил на сцену, пока не был уверен, что всех его собак заперли в гримерке
Одного из самых известных в истории человечества клоунов, знаменитого Карандаша, в свое время чуть было не отчислили из школы циркового искусства — преподаватели посчитали, что он… профнепригоден. Теперь эта школа называется Государственным училищем циркового и эстрадного искусства и носит имя Михаила Николаевича Румянцева.
Михаил Николаевич нашел себя не сразу. Сначала он был классическим рыжим клоуном, но успеха в таком обличии не добился. Свой, как сказали бы сейчас, имидж — котелок, черный фрак с чужого плеча, усы щеточкой — он «одолжил» у Чарли Чаплина. Новый образ принес ему удачу. И хотя несколько лет спустя Румянцев отказался от его внешнего рисунка, внутренне он так и остался Чаплином — нелепым, забавным и трогательным маленьким человеком с большим добрым сердцем и гигантским чувством собственного достоинства. Впоследствии компанию на арене ему составила смешная собака — черный скотч-терьер Клякса, ставшая на долгие годы не только бессменным напарником клоуна, но и его талисманом. В 30-х годах Румянцев взял себе псевдоним Каран Д’Аш (говорят, увидел это звучное имя в альбоме французских карикатур), который очень быстро превратился в просто Карандаш. Именно под ним, а не под своей фамилией он вошел в Большую cоветскую энциклопедию.
*Компанию на арене Карандашу составила смешная собака — черный скотч-терьер Клякса, ставшая на долгие годы не только бессменным напарником клоуна, но и его талисманом
В цирковой среде о Румянцеве до сих пор ходят байки, одна смешнее и нелепее другой. Говорят, он обладал скверным характером, любил пить водку из блюдечка, а в жизни, в отличие от манежа, носил не черные, а ярко-зеленые костюмы. Рассказывают, что однажды он поехал на машине по рельсам, как поезд, и чуть не попал под «Красную стрелу», в другой раз отказался выходить на манеж только потому, что его помощникам не нашлось номера в гостинице — директор цирка, спасаясь от гнева зрителей, вынужден был бежать через черный ход.
Историки, теоретики и просто любители цирка до сих пор спорят над феноменом Румянцева: трудно объяснить, почему его, в общем-то довольно бесхитростные, номера вызывали такой неистовый восторг у публики, но факт остается фактом — его имя неизменно обеспечивало аншлаг по всей стране, от Одессы до Владивостока. Затасканный штамп «его жизнью была работа» в отношении Карандаша обретает буквальный смысл — последний раз он вышел на манеж за две недели до смерти.
Дочь клоуна, искусствовед Наталья Румянцева, издала книгу о своем отце, в которой есть такое высказывание Карандаша: «Сорок лет я шутил на манеже. Конечно, я сказал не все. Но все, что я сказал, было своевременно. У каждого искусства есть свой путь к истине, а у каждого художника — свой путь ее познания. Я выбрал смешной путь». О Карандаше вспоминает режиссер, секретарь Цирка на проспекте Вернадского Вадим Гурович.
— Вадим, о таких цирковых детях, как вы, говорят, что они родились в опилках. Ваш дед был администратором, а впоследствии директором цирка, отец — писателем, который всю жизнь писал на цирковые темы. Знаменитого Карандаша вы помните с раннего возраста?
— Михаил Николаевич был другом нашей семьи. Он часто приходил к нам домой, выпивал на кухне с отцом и дедом, они о чем-то долго разговаривали, после чего он благополучно отбывал домой на такси. Карандаш любил всю нашу семью — говорил, что ему у нас тепло и уютно.
Но я тогда был еще очень мал, поэтому плохо осознавал, с каким человеком дружат мои близкие. Конечно, я знал, что Карандаш — выдающийся клоун, к тому же несколько раз в детстве видел его в манеже, это было очень смешно. В жизни же это был совсем другой человек — не очень веселый, я бы даже сказал, сумрачный, и довольно скупой на общение с детьми (во всяком случае, со мной), поэтому контакта у нас с ним в то время не получилось.
— А когда вы начали общаться?
— В шестнадцать лет я поступил на факультет цирковой режиссуры ГИТИСа, а по окончании первого курса почувствовал, что для профессионального разговора с артистами мне часто не хватает прикладного знания цирка. Поэтому вместо того, чтобы отправиться куда-то отдыхать, я попросил взять меня на работу униформистом. Мой дед, Борис Яковлевич Гурович, долгие годы проводил цирковые представления в Зеленом театре — на потрясающей открытой площадке, сейчас, к сожалению, разрушенной, а тогда собирающей полный зрительный зал. Туда я и пошел работать. Гвоздем программы был Карандаш, и, как потом выяснилось, это были его последние выступления на публике. Можно сказать, что мое практическое вхождение в театр совпало с его уходом.
— Он вас сразу узнал?
— Несмотря на то что во время нашего предыдущего общения мне было пять или шесть лет, он — то ли по внешности, то ли по фамилии — меня приветил. С одной стороны, это, конечно, очень приятно, с другой, у меня из-за общения с Карандашом возникали и проблемы. Дело в том, что мы, униформисты, приходили на работу за час-полтора, а Михаил Николаевич, как минимум, за два часа. Чтобы попасть в гримерку униформистов, мне приходилось проходить через комнату, где гримировался Карандаш, который всегда держал дверь открытой. И стоило мне появиться в зоне его видимости, как тут же раздавался знаменитый тонкий и пронзительный фальцет: «Вад-ю-ю-юша!» Я заходил, и начинались какие-то монологи Карандаша — частично ни о чем, частично о погоде и частично на какую-то другую тему.
Иногда он выдавал очень интересные мысли о жизни и искусстве, а иногда высказывания, как у любого пожилого человека, носили умозрительный характер. Бывали и попытки шутить — причем смешно получалось далеко не всегда. Так, в Зеленом театре мы очень зависели от погоды зал был открытым, и в дождь публика не приходила. Поэтому каждый день перед представлением мы все молили небеса, чтобы они ниспослали нам хорошую погоду. Иногда случались удивительные вещи: например, с утра шел дождь, но мы до последнего были в полной готовности, и минут за десять до представления он прекращался. В один такой день мы с Карандашом сидели в гримерке, на улице моросило, и он вдруг сказал: «Знаешь, что такое дождик? Это боженька там, на небесах, писает, а до земли долетают капельки». Удивительно: эту нелепую шутку я помню, а гораздо более интересные его замечания — нет… В результате наших разговоров я уходил от него с первым звонком, естественно, ничего не успевал, за что мне доставалось от старшего униформиста. И в это время на весь театр был слышен голос Карандаша: «Что же это за униформа, которая ничего не успевает?»
— Отказаться от аудиенции было нельзя?
— Он жутко обижался! Если я делал попытку встать, он тут же меня останавливал: «Нет-нет, посиди!» Со временем пришлось научиться окольными путями, как под вражеским огнем, пробираться мимо гримерки Карандаша. Наши беседы прекратились, хотя, возможно, я в результате многое потерял.
Случалось тогда и немало комичного. Как правило, это было связано с его «фирменными» собачками — черными скотч-терьерами. У него уже давно не было знаменитой Кляксы, собаки, к сожалению, живут очень недолго. Этих звали как-то по-другому, к тому же Михаил Николаевич давно уже не работал с ними на манеже, но все равно всюду таскал их за собой. А эти создания со скверным характером все время норовили разбежаться! Карандаш же не выходил на сцену, пока не был уверен, что всех его собак нашли. «Не буду выступать!» — кричал он за кулисами. Здание Зеленого театра в этом смысле очень сложное — со множеством закоулков, потерянное там можно было искать годами. Но весь театр — начиная от униформистов и заканчивая директором — стоял на ушах и искал двух терьеров, которые забивались в самые труднодоступные углы. Кроме того, найти собак было лишь полдела, их надо было еще вытащить из укрытия. Они же всячески сопротивлялись и очень больно кусались. Но работать Карандаш шел только после того, как, погладив этих мерзавок, запирал их на ключ в гримерке. В это время публика бесновалась, потому что клоун, которого она ждала, все никак не выходил.
— Говорят, Михаил Николаевич отличался вздорным характером?
— Скорее, то была требовательность. В этом смысле показательно, как он, будучи по первому образованию художником, накладывал грим. Сейчас, став режиссером и работая со студентами, я очень много внимания уделяю гриму, поскольку знаю, что лицо клоуна — мощное средство выразительности. И привожу в пример Карандаша, которого я как-то спросил: «Почему вы так тщательно вырисовываете лицо?» И он ответил: «Это главное, чем я владею».
Михаил Николаевич очень щепетильно относился к своему реквизиту. В клоунаде «Вода» у него «играло» много всяких леечек, стаканчиков, тарелочек и тазиков, но главным «орудием труда» была клизма. С ней же, как на грех, все время случались какие-то неприятности. Неоднократно он забывал ее в гримерке, и кому-то из нас приходилось бежать сломя голову, чтобы вовремя вынести на сцену. Интересно, что у клизмы на сцене было свое место, на котором она должна была лежать. Стоило положить ее на несколько сантиметров левее или правее, как после представления начинался грандиозный скандал. Старшие униформисты, зная, какой Карандаш капризный, и будучи в курсе нашего с ним знакомства, сразу же мне сказали: «Вот ты и будешь обслуживать старика со всеми его фортелями — на тебя он не будет ругаться так, как на других». Но кричал он на меня так же, как и на любого другого, незнакомого. К своей профессии он относился как к священнодействию. Если положено, чтобы сначала лежала рюмочка, потом стаканчик, а потом тазик, то ставить их нужно только в таком порядке и не иначе.
— В последние годы Михаил Николаевич играл свои знаменитые номера — «Осла» и «Венеру»?
— Нет, у него остались самые простые репризы. Например, он выходил на сцену с воздушным шариком, протыкал его булавкой, а когда тот лопался, своим высоким тонким голосом кричал: «Оп!» Казалось бы, все примитивно просто, а публика просто заходилась от смеха. Столько лет прошло, а я это до сих пор иначе как мистикой — или энергетикой и актерским обаянием — назвать не могу.
Это те качества, которые невозможно наработать или отрепетировать, тут бог тебя либо поцеловал, либо нет. Хотя у Карандаша все сошлось — и талант, и работоспособность, и энергетика, и обаяние — причем позитивное. Мы знаем примеры отрицательного сценического и киношного обаяния, при этом в жизни его обладатель — милейший человек. У Карандаша все происходило наоборот: в манеже у него была крайне позитивная энергетика, а в жизни — отрицательная.
— Очень мало известно о семье знаменитого клоуна. Не приподнимете завесу тайны?
— У Михаила Николаевича была прекрасная семья — старомосковская и очень интеллигентная. Три замечательные женщины — жена, дочь, а впоследствии и внучка — занимались только тем, что изо всех сил обслуживали мужа, папу и дедушку. Румянцев же был человеком непростым, поскольку ко всем своим талантам еще и любил выпить и в этом состоянии становился еще более капризным и требовательным. Такой сложный характер свойственен 99 процентам талантливых, а в случае с Карандашом — гениальных людей.
— О Карандаше-Румянцеве ходит множество баек…
— Сам я не был свидетелем ни одного связанного с ним комического случая, но слышал их довольно часто. Одну такую байку рассказывал мне мой институтский учитель, замечательный цирковой режиссер Вилен Васильевич Головко. Случилась эта история на гастролях, куда Головко приехал в качестве режиссера программы, в которой выступал Карандаш. На следующий день они должны были вместе улетать, и в конце представления к Вилену Васильевичу подошел Карандаш с предложением посидеть — читай, выпить — в его гримерной. Головко к тому времени уже договорился встретиться со своими друзьями, поэтому со всеми необходимыми в таких случаях извинениями вынужден был Михаилу Николаевичу отказать. «Иди, развлекайся!» — кротко сказал Карандаш и пошел к себе.
На следующее утро машина должна была забрать их обоих от гостиницы и отвезти в аэропорт. Головко, накануне допоздна засидевшийся с друзьями, проспал и опоздал буквально на полторы минуты. Когда он выбежал, в машине уже сидел Карандаш, который, увидев в дверях гостиницы запыхавшегося Вилена Васильевича, сказал водителю: «Вот теперь поехали!» Головко махал, кричал, но остановить машину ему не удалось. Поскольку самолет не стал бы ждать, пришлось ловить такси. Места у них в салоне были рядом, и когда Вилен Васильевич сел, Карандаш с невинным ангельским взглядом спросил его: «Ну как, Вилечка, хорошо вчера посидели?» Так что Михаил Николаевич мог быть и таким…
8720Читайте нас в Facebook
