Бывший заключенный колонии рассказал о нечеловеческих условиях содержания на оккупированных территориях
Недавно я побывала в зоне АТО, где собирала материал о новорожденной малышке, которую родная мать выбросила умирать на мороз и которой бродячие собаки отгрызли правую ручку. Во время этой командировки нам очень помог Александр Семидед — инспектор полиции Станицы Луганской, который расследовал это дело. Молодой, умный и обходительный полицейский показал нам дом, в котором живут горе-родители Настеньки, помог связаться с женщиной, нашедшей подкидыша, с соседями, которые немало рассказали о семье Чеботаревых. «Взамен я прошу вас помочь мне, — сказал напоследок Александр Семидед. — У меня в отделении сидит мужчина без денег и документов. Заключенный, освободившийся из Луганской колонии. Ему нужно добраться домой, а отсюда, с передовой, никакой общественный транспорт на мирную территорию не ходит. Отвезите его хотя бы до Харькова. А он вам по дороге расскажет об изуверствах „сепаров“ по отношению к гражданам Украины».
Виктор Рубаник оказался сухоньким невысоким мужчиной, выглядящим лет на десять старше своих 47 лет. Поначалу он вел себя очень настороженно, боясь сказать лишнее слово. Видно было, что ему пришлось хлебнуть лиха. Ни разу за невероятно сложную восьмичасовую дорогу в метель по ухабам и ямам он не попросился перекурить, не согласился принять от нас чай и еду, хотя сам позже признался, что у него больше суток не было крошки во рту. При этом без лишних слов бросался вытаскивать автомобиль из снежного сугроба. Постепенно наш попутчик перестал бояться, что его могут высадить из машины, и стал рассказывать о своей нелегкой судьбе.
— Сам я из Шостки Сумской области, — говорит Виктор Рубаник (на фото). — Водителем работал, семья у меня есть — жена и дочка Аня, она уже взрослая, ей 24 года. У нас квартира своя, а у матери в селе еще и дом. Жили неплохо, но денег всегда не хватало, хоть я и не пил, не гулял. А как-то придумал одну штуку. В деревне у матери две ничейные хаты стояли, одна отрезана от света, другая — нет. Ну я и подключился к счетчику той, второй, чтобы, значит, за свет меньше платить. Соседи на меня донесли, меня арестовали и посадили на три года. Оспаривать решение суда я не стал: страшно было, а вдруг еще больше добавят? По этапу меня отправили в 43-ю Харьковскую колонию. Там нормальные условия были, нас и мясом кормили, зажаркой, гречкой, рисом. И работали мы не больше, чем по закону положено. В общем, хоть и зэки, но чувствовали себя людьми.
— Я так поняла, то была ваша первая «ходка». А за что вы оказались в Луганской тюрьме?
— Можете не верить, но… ни за что. За мобилку посадили. Причем я ее даже не крал. Встретился с двоюродным братом, решили пойти к нему домой, выпить по чарочке. Он тут же взял телефон и начал названивать своей любимой девушке. Я ждал-ждал, пока он наговорится, а потом рассердился: да что же это, я к нему в гости зашел, а он мне внимания не уделяет? Забрал у него мобилку, сунул к себе в карман. Когда вернулся после посиделок к себе домой, вспомнил, что забыл ему ее отдать. Выложил на стол и сказал матери, что это мобильный брата. Он стал под утро звонить сам себе — искал свой телефон. Мамка моя в пять утра понесла ему мобилку, отдала, извинилась за меня, объяснила, что это случайность. Но он в тот же день пошел подавать на меня в суд. Видимо, думал, что меня обяжут заплатить ему штраф. А меня вместо того упекли в тюрьму еще на три года. Так я оказался в Луганске, в колонии строгого режима.
Условия там и до войны были не очень. Восемьдесят человек в бараке, двухъярусные нары, холодрыга. Помыться негде: баню новую построили, но так неумело, что ее все время водой заливает. Нас отправляли мыться на промзону, даже в мороз. Воду включали на пять минут — мы только успевали намылиться. И мокрые, недомытые, возвращались в барак. Многие после этого заболевали, а лечить в колонии было нечем. Потом началась война, и стало совсем невыносимо. Нас вообще поначалу хотели вывезти на украинскую территорию — ведь мы осуждены по украинским законам, которые в «ЛНР» не признаются. Думали нас напугать, что отправят к «фашистам и бандерам». А мы, наоборот, стали проситься в Украину. И сеператисты тут же придумали, что украинская сторона не хочет нас брать, что мы никому не нужны. Но я так понимаю, этот вопрос нигде даже не поднимался.
— Вы сказали, что условия на зоне стали невыносимыми…
— Луганская колония считается образцово-показательной, но мы работали там, как на настоящей каторге. Пахали целыми днями, едва не падали полумертвыми от усталости. В конце месяца мы получали «зарплату» — по четыре сигареты на каждого. Большинство вкалывало на маслобойне или мельнице, причем администрация зоны не утруждала себя ознакомлением нас с правилами эксплуатации приборов и техникой безопасности. Сколько там пострадало народа, уму непостижимо! Без пальцев остались, с выкрученными руками. Но даже тех, кто по вине надсмотрщиков остался инвалидом, не лечили, а заставляли работать дальше.
— Но ведь в каждой колонии должна быть «больничка».
— У нас тоже она была, только толку от нее никакого. Если придешь с температурой 40 и воспалением легких, тебе в лучшем случае дадут таблетку анальгина. А попытаешься добиться большего, например, чтобы тебя положили в стационар, врач отведет к начальнику, и он накажет: бросит в подвал, в штрафной изолятор. Нам, украинцам, во вражеской тюрьме вообще ничего нельзя было просить. Помню, мой однофамилец Рубаник полгода провел в подвале за то, что попросил перевезти его в украинскую колонию. Но на самом деле все зэки, даже убежденные «элэнэровцы», умоляли администрацию зоны отправить нас в украинские тюрьмы. И готовы были даже отсидеть за это несколько лет свыше своего срока.
Но куда там, нас никто не слушал. Украинцев вообще за людей не считали. Кормили только низкопробной мукой, из которой варили гадкую склизкую кашу. Это «блюдо» мы ели утром, днем и вечером, из месяца в месяц. С начала войны никто из нас не видел ни молочного, ни мясного, ни овощей. Ни даже куска хлеба. Если кто-то их заключенных ослабевал от непомерной работы и голода, бросали в подвал умирать. А кроме того, у нас постоянно были «маски-шоу». Вы знаете, что это такое?
— Наверное, экстренная мера для усмирения взбунтовавшихся заключенных, когда администрация колонии заводит в камеры силовиков в балаклавах и те избивают бунтарей дубинками?
— Да, но это вы говорите о «масках» на мирной территории, которые действительно бывают только в экстренных случаях. А у нас «маски-шоу» были каждый месяц. Устраивал их начальник зоны — сам бывший зэк. До войны он был в Луганске милиционером, за пытки над задержанными его выгнали и лишили звания, а в «ЛНР» он снова оказался при деле. Теперь начальник в свое удовольствие устраивает пытки над осужденными.
— Вам тоже досталось?
— Да, как и всем. Нас ставили к стенке лицом и по команде начальника лупили ногами, дубинками, кулаками. Просто из изуверства, чтобы боялись. И предупреждали о приходе силовиков заранее, чтобы еще больше страху нагнать. А если «маски-шоу» устраивали в подвале у проштрафившихся или неугодных, то их просто убивали. А еще у них там есть жуткое правило — избивать того, кто последним выходит из барака. Я только пришел на ту зону, еще не знал об этом. Смотрю, двери открылись — и все ребята ломанулись на выход. Я замешкался, тапочки искал. Вышел последним. Меня тюремщик повалил на пол и сломал два ребра. Там вообще жуткие порядки, беспредел. При мне одного парня зарезали. Свои же, сокамерники. Им начальник приказал, а отказаться они побоялись, чтобы самих не убили. Тело того несчастного паренька мать забрала, похоронила по-тихому, и все — концы в воду. Жаловаться она побоялась.
— Многие из тех, кто побывал у сеператистов в плену, говорят, что у них в ходу наркотики. В тюрьме то же самое?
— Не то слово! И начальство, и многие из заключенных — законченные наркоманы. С такими ни поговорить, ни пошутить. Обкуренные до невозможности — сопли, слюни висят, ходят, как зомби, ничего не соображают. «Овощи». Но, наверное, многим так легче — забыться в той жуткой действительности. За коробок мака многие из них готовы на все.
— Вам повезло, что по истечении срока заключения вас не убили, а отпустили домой.
— Это точно, — соглашается Виктор. — Я счастлив, что снова на свободе и снова в Украине. Меня ведь вышвырнули из зоны, не дав ни копейки, ни куска хлеба. И паспорт не дали, только справку о судимости. Говорят: «Иди на блокпост, пусть тебе „укропы“ твои деньги дают». Они ведь нас пытались убедить, что украинцы — садисты. Что на блокпосту пытают и убивают людей. Я, во-первых, им не верил. А во-вторых, после всего, что мне довелось пережить в колонии, меня уже ничем не напугать. Я пытался выяснить у местных полицейских, как выехать в Украину, но они меня проигнорировали. Простоял на автобусной остановке два часа, весь окоченел. И только потом какой-то дедок сжалился надо мной и сказал, что общественный транспорт здесь давно не останавливается.
С горем пополам на перекладных добрался до украинского блокпоста. Ребята меня пожалели, дали закурить. А теперь вот вы, дай вам Бог здоровья, согласились меня до Харькова отвезти. Если бы жители Донбасса знали наперед, как к ним, украинцам, будут относиться на их же земле, у них бы даже мысли не возникло мечтать о «русском мире» и кричать: «Путин, спаси нас!»
Фото в заголовке автора
3166Читайте нас в Facebook
