Летчик-космонавт, дважды герой советского союза павел попович: «дураки! Где еще в мирное время вы получите боевой орден?! « — сказал я гагарину и титову… »
Павла Поповича, которому 5 октября исполнилось бы 79 лет, с почестями похоронили в Москве. А казалось, что энергии этого неунывающего, жизнерадостного человека хватит лет на сто… Друг Поповича, бывший президент Федерации авиационного спорта Украины Владимир Губский рассказал автору этих строк: «Утром 30 сентября мне позвонила из Крыма плачущая Аля (вторая жена космонавта Алевтина Федоровна. — Авт. ): «Володя, Паша умер. Вечером гуляли, все было хорошо. А вернулись домой (у них в Гурзуфе есть квартира) — стало плохо, кровоизлияние… »
«В космонавты я пошел потому, что окончил ремесленное и техникум… »
Во время последних наших встреч в Москве я замечал на столе у Павла Романовича таблетки. Но кто нынче без них живет? И Попович, внешне эдакий живчик, радостно приветствуя земляков, решительно сметал их вместе с бумагами и доставал рюмки.
«Ты знаешь, — говорил Павел Попович, — наша горилка мягче. Ее все хвалят. Каждый год перед возвращением в Москву из Днепропетровска, где живет Алина родня, я набиваю углубление для запаски в багажнике машины бутылками «Украинской с перцем», чтобы провезти через границу… » Увы, только теперь можно рассказать об этой маленькой хитрости знаменитого человека, который никогда не козырял своими заслугами и был вынужден обманывать таможенников. Ничто человеческое ему было не чуждо.
Помнится, навестили мы с фотокором Сергеем Даценко Павла Романовича в московском госпитале имени Бурденко. Облаченный в спортивный костюм, космонавт деловито выдвинул на середину гостиной генеральского люкса стол и начал нарезать сало и хлеб. Потом по-крестьянски, кусочком мякиша, собрал с расстеленной газеты крошки и отправил в рот.
После нехитрой мужской трапезы уложил подуставшего фотокорреспондента на свою койку, а сам принялся отвечать на мои вопросы. Вскоре генералу привезли обед: перловый суп, гречневую кашу с двумя котлетками в металлических солдатских мисках, компот.
Немного похлебав, Павел Романович сполоснул ложку под краном и протянул мне: «Давай, поешь горяченького!» Так же поделился и вторым.
Родился будущий космонавт в местечке Узин Белоцерковского района Киевской области. Его отец всю жизнь проработал кочегаром на сахарном заводе. Крепкий такой дядька с усами. «Ух ты! Козарлюга!» — восхищался им первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев во время чествования космонавта в Кремле.
Мама Павла Романовича работала в колхозе. Они с отцом вырастили четверых детей: Николая, Павла, Петра и Марию. Ютились в маленькой глинобитной хатке. Позже, когда Павел стал летчиком, еще до полета в космос, он присылал деньги и помог родителям построить новый кирпичный дом.
«Летом 1959 года я служил в Подмосковье, на аэродроме Кубинка, в пилотажной эскадрилье, — рассказывал «ФАКТАМ» Павел Попович. — Жили с Мариной (первой женой, впоследствии знаменитой летчицей. — Авт. ) и Наташей — ей уже три годика исполнилось — в офицерском общежитии.
Как-то вечером меня вызвали в штаб. И полковник Евгений Анатольевич Карпов, первый руководитель отряда космонавтов, сказал, что формируется группа для полетов на космических кораблях. Я чуть не упал со стула! В то время считалось, что в космос человек только лет через двадцать сможет отправиться!
Для прохождения медосмотра с Кубинки нас отобрали десятерых. А в космонавты попал я один. Но не подумай, что я такой герой. До летного училища я окончил ремесленное, техникум, то есть имел гражданские специальности. Остальные ребята — только школу и летное училище. Пошли слухи, что на медкомиссии в Москве даже у самых здоровых находят скрытые болячки и… списывают из авиации и армии. Куда деваться офицеру- летчику, который ничего больше не умеет делать? А ведь у него молодая жена, ребенок и — ни кола ни двора! Вот мои товарищи и рассудили, что лучше остаться в ВВС, и отказались проходить обследование.
- Вы прибыли в отряд самым первым, а полетели четвертым…
- Да ведь ни отряда, ни центра подготовки еще не было. Мы получили приказ прибыть в войсковую часть №26266 14 марта 1960 года. Это был понедельник. Я приехал раньше, в пятницу, ведь Кубинка близко от Москвы. Другим ребятам пришлось ехать с Севера и других отдаленных уголков страны.
Гарнизон на 41-м километре от Москвы, Звездный городок в том районе построили позже. А пока разместили нас в казарме солдат-строителей возле Центрального аэродрома. Вместе с пожилым старшиной-сверхсрочником таскали армейские койки. Нам с женой и дочерью выделили комнату метров, наверное, 50 квадратных. Апартаменты! И никакой мебели! Только две кровати. Пол мы застелили газетами и написали на них: «Стул, стол — ногами не наступать!»
«После полета Германа Титова наши тренировки стали походить на пытки в гестапо… »
«Все удобства на улице,- вспоми-нал Павел Попович. — Туда же и солдаты ходили. Так наши женщины, бедненькие, терпели весь день. А вечером кто-нибудь из офицеров стоял на стреме — не пускал солдат, и наши жены шли в туалет. Вот так начиналась космонавтика! (Смеется. )
Но жили весело. Любили пародировать, переиначивать известные песни… (напевает хрипловатым баритоном): «Заправлены ракеты, конечно, не водою, и кнопку пусковую пора уже нажать… » Ох блин, забыл слова! Ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля… «Не дай нам Бог сливать! Я верю друзья, что пройдет много лет и мир позабудет про наши труды. Но в виде обломков различных ракет останутся наши следы-ы-ы… »
Как и к чему готовить космонавтов, толком никто не знал. Решили заниматься спортом, изучать материальную часть, авиационную медицину и прыгать с парашютом. Ведь полеты на первых кораблях заканчивались спуском космонавта на парашюте. Но когда зашла речь о прыжках, у нас сразу физиономии вытянулись. Летчики страшно не любят вешать жизнь на тряпку. Как только, бывало, объявят это дело в полку, непременно начинается: нога болит, сустав болит, жопа болит… Что угодно, лишь бы не прыгать!
- Павел Романович, вы были одним из самых авторитетных — парторг отряда — и наиболее подготовленных кандидатов на первый полет и тоже могли полететь первым…
- Да, все кандидаты из нашей шестерки сдали экзамены на отлично. Сергей Павлович Королев предложил провести тайное голосование — в фуражку бумажки бросали. И все написали: «Гагарин». Когда начальник центра Карпов спросил мое мнение, я сказал то же. Он удивился: «Я думал, себя предложишь». — «У меня что, ума не хватает? Разве вы украинца первым пошлете?»
Но я не жалею, Гагарин оказался достойным человеком.
Незадолго до полета мы с Юрой Гагариным прилетели на Байконур и жили вдвоем в одной комнате. Только накануне старта Гагарин ночевал со своим дублером, Титовым. О-о-о, сколько мы с ним переговорили, перешутили, перебалагурили! Потому что он такой же, как и я, а я за словом в карман не лезу.
Перед стартом Сергей Королев сказал: «Паша, будешь держать связь с Гагариным. Мы с генералом Каманиным (начальник ЦПК, знаменитый летчик, Герой Советского Союза. — Авт. ) — официальные люди. А ты его друг, с тобой ему будет легче говорить, будешь первым связистом». И я держал связь с Юрой, пока он сидел в корабле во время всей предстартовой подготовки. Гагарин попросил: «Дайте музыку». А я ему: «Дать тебе «Ландыши»?» Юра и весь ЦУП ка-а-ак грохнет хохотом! Наверное, ракета закачалась.
- Хорошая лирическая песня. Кажется, Гелена Великанова исполняла…
- А ты послушай, как мы ее исполняли! (Поет. ) «Ты сегодня мне принес не букет из алых роз, а бутылочку «Столи-и-ичную»… Заберемся в камыши, надеремся от души! Так зачем нам эти ландыши-и-и?»
- Ну-у это хит!
- Да-а… Но, учитывая торжественность момента, включили классику. Знали, что Юра любит. По-моему, Чайковского… Потом услышали его знаменитое «Поехали!.. ». Благополучно слетал, живой вернулся, сел нормально. Героя дали, внеочередное звание майора (а летел старшим лейтенантом).
Остальных участников подготовки полета наградили орденами. Перед полетом всем предложили выбор: орден Красной Звезды или — досрочно — очередное звание. О Звезде Героя речи еще не было.
Конечно, эти салажата-старлеи Гагарин, Титов, Карташов и другие захотели звания.
«Дураки! — сказал им. — Звания вы и так получите. А кто вам даст в мирное время боевой орден?!» Слава Богу, послушались. А Гера Титов как дублер и вовсе получил орден Ленина.
- У следующих космонавтов были другие задачи…
- Да. Еще когда до Юры летали всякие зверюшки: крысы, собаки, шимпанзе, мы заметили, что через пять-шесть часов полета самочувствие животных ухудшается. Выглядят апатичными, не пьют, не едят ничего. Почему — непонятно. Не расскажут же! И вот перед полетом Титова возник вопрос: сколько времени ему можно находиться в космосе? Решили действовать по ситуации. Гера взлетел. Первый виток, второй, третий… Смотрим: наш товарищ скис! «Как самочувствие?» — «Хреново… »
- Кому-то из медиков пришла в голову мысль, — вспоминал Павел Попович, — дать космонавту команду закрыть глаза и не двигаться. Полная неподвижность! И, действительно, вроде лучше стало, зачирикал. Еще виток — все нормально. «Ну что, сутки выдержишь?» — «Выдержу!» И выдержал! После приземления Титова вывод сделали правильный: из-за длительного влияния невесомости вестибулярный аппарат начинает врать, ведь мозг получает неправильные сигналы. Ты хочешь наклонить голову вправо, и кажется, что делаешь именно это, а на самом деле — влево. Серьезная ерунда получается!
После этого как начали нас с Николаевым и наших дублеров — Быковского, Комарова, Волынова — тренировать! У-у-у-уй! Как в гестапо. Решили использовать опыт балерины, акробата, чего-то сами еще понапридумывали. Измывались над нами до полусмерти. Зато через восемь месяцев мы заявили, что готовы сразиться с невесомостью. Приехала специальная комиссия ученых. Когда нас начали крутить, некоторым ее членам стало плохо. А нам — хоть бы хны!
«Когда доложил, что вижу грозу, Королев решил, что у меня рвота… »
- Перед полетом кораблей «Восток-3» и «Восток-4», пилотировать которые должны были мы с Андрияном Николаевым, Сергей Павлович Королев сказал: «Вы, чуваш и украинец, совершаете первый в мире групповой полет. Это олицетворение дружбы народов СССР. Все понятно?» Еще бы. В том полете, конечно, решалось много задач. Например, перехват космической цели.
Королев предупредил Николаева, что если через сутки полета он будет плохо себя чувствовать, я на следующий день, как задумано, не полечу. Придется разбираться.
Как только Сергей Павлович ушел, я Николаева за грудки: «Андрюха, блин… Помирай, но бодро говори, что все нормально! Я взлечу, потом разберемся. Ты что! Готовиться, столько мучиться и — не полететь?!»
Взлетел он. А я пока на земле. Он четвертый виток сделал — все нормально. Пятый, шестой… Отлично! «Андрюша, Сокол, — говорю, — до свидания, до встречи на орбите!» Назавтра и я стартовал.
- Как все-таки Андриян Григорьевич чувствовал себя в том полете? Вас испугался?
- Отлично он себя чувствовал! Мы ведь натренировали вестибулярный аппарат. И другие ребята теперь так же тренируются. А главная заслуга Николаева в том, что он первый в мире вышел из кресла! Вроде чепуха, но в то время никто не знал, сумеет ли космонавт в условиях невесомости занять прежнее положение. А без этого хана. Если бы Николаев не отвязался от кресла, не поплавал в корабле, а затем не вернулся на место, Алексей Леонов никогда, повторяю, ни-ког-да не смог бы выйти в открытый космос!
- А вы выходили из кресла?
- Да, на вторые сутки. Отвязался и — ни с места! Скафандр немножко раздуло, меня зажало. Говорю Андрияну: «Не всплываю». — «А ты оттолкнись!» Я и оттолкнулся… Это же невесомость! Ка-а-ак долбанулся головой в потолок! Хоть и в скафандре, все равно крепко получил. Так больно, что тогда, в 1962-м, в космосе впервые не только наша песня «Дивлюсь я на небо… » прозвучала, но и крепкие русские слова. «Чего материшься?» — спрашивает Николаев. «Ой, — говорю, — так головой шарахнулся… »
Меня и других космонавтов во время полетов преследовала еще одна беда. В условиях невесомости несколько иначе работает система кровообращения человека. Кровь движется в основном по малому кругу: сердце — легкие — голова. Из-за повышенного прилива сильно болит голова. Шею раздувает, лицо становится красным. Даже анальгин не помогает!
Когда становилось невмоготу, я подплывал к стенке корабля и с размаху бился головой так, что искры из глаз сыпались. Новая боль как бы перебивала на некоторое время ту, предыдущую. Попускало, как у нас в Украине говорят. Вообще же, чтобы лучше себя чувствовать, каждую свободную от выполнения задания минуту космонавт должен заниматься на тренажере. Перегрузка при посадке спросит…
В космосе со мной произошел забавный случай. Радиопереговоры космонавтов, в принципе, может слушать весь мир. Но как быть, если у тебя, допустим, рвота, понос, кровотечение или другие неприятности, о которых не очень-то прилично орать на всю Вселенную?
Закодировали. И расшифровку кода на последней странице бортжурнала записали. Рвоту обозначили словом «гроза». Прочие возможные неприятности — названиями разных цветочков.
На борту корабля был установлен обыкновенный телеграфный ключ для связи на длинных волнах. Как они из космоса проходят на Землю и наоборот, по-моему, до сих пор никто не знает. Поэтому нам дали задание: каждую свободную минуту стучи ключом любую белиберду — о самочувствии, о том, что видишь…
И вот лечу я над Мексиканским заливом, смотрю в иллюминатор: гром, молнии сверкают!.. Красота неописуемая! Я, конечно, забыл о том, что записано в конце бортжурнала. И давай стучать: «Вижу грозу, молнии… »
На Земле всполошились! «Попович, ты какую грозу видел?» — выходят на связь Каманин, Королев. «Да обыкновенную», — ответил я и ушел с территории Советского Союза.
Потом мне рассказали, что в ЦУПе срочно собралась государственная комиссия: немедленно сажать Поповича, у него рвота! А в Хабаровске на пункте связи сидел офицер, который раньше у нас в ЦПК штурманом служил. Так вот этот Михаил Петрович открытым текстом великолепно прорывается и таким занудным голосом спрашивает: «Беркут, какую грозу ты видел?» И тут до меня, балды, дошло. Как заору: «Метеорологи-и-ическую! Обыкнове-е-енную! Самочувствие отличное, все хорошо!»
«Снимая скафандр, я чуть не оторвал себе уши»
- Но меня все равно посадили бы, — продолжал вспоминать космонавт номер четыре. — Температура в корабле упала до 13 градусов. Если бы еще ниже — отказали бы аккумуляторные батареи, система ориентации… А ведь при возвращении с орбиты надо четко выдержать угол наклона спуска — ровно одна минута. Дашь меньше — корабль попрыгает по воздушной подушке атмосферы, словно плоский камушек по воде, и уйдет в межпланетное пространство — не поймаешь. Сам корабль под влиянием силы тяжести будет снижаться… месяц. Тогда как система жизнеобеспечения рассчитана лишь на десять дней.
Но во время посадки все обошлось. Было только страшно: смотришь в иллюминатор — а там… ничего не видно! Только пламя гудит, температура три-пять тысяч градусов — плазма! Пламя лижет все — все горит!
- А в кабине — жаровня?
- Нет. Это когда уже подлетаешь ближе к Земле, температура внутри корабля поднимается до 50 градусов. А так корабль прогревается очень медленно. И вот чувствую, перегрузки начали уменьшаться. Гул прекратился. Только свист. Ну я же чувствую… У летчиков самое чувствительное место — это жопа. Мы ею чувствуем все! Чувствую только: вжик, вжик… Это пошел парашют стабилизирующий. Дальше — катапультирование! Р-раз — и 12 единиц тебе под попу врезало (резкая 12-кратная перегрузка. — Авт. ). И вот ты уже отделился от корабля. Парашют раскрылся. Вижу по дымам Караганды, что ветер дует мне в спину. Для приземления — лучше не придумаешь! Красота!
Гляжу вниз, насколько позволяет скафандр: степь вокруг, никаких населенных пунктов. У меня под задницей — дюралевая коробка с НАЗом — носимый аварийный запас. Там продукты, запас воды, спирт сухой и мокрый, рыболовные снасти, даже оружие. Весит все это 40 килограммов.
На двух с половиной тысячах метров НАЗ отделился и повис подо мной на 15-метровом фале, начал раскачиваться и меня раскачивать. Я же ничего сделать не могу. От этого раскачивания парашют стал разворачиваться. Ветер подул в лицо — может опрокинуть на спину. Случись что — а скорость ветра составляла 12 метров в секунду, — мы с тобой не разговаривали бы. Меня, слава Богу, на ноги поставило, я успел отстрелить парашют и упал. Лежу. Подвигал руками-ногами — вроде двигаются. Спина — тоже нормально. Боялся за позвоночник. Но и там все оказалось хорошо.
Долго корячился в скафандре, пока встал. Надо было снимать гермошлем. Это сейчас они снимаются легко. У меня же была проблема: 62-й размер головы, а проходное отверстие сделали стандартное, под 58-й. Когда надевали скафандр, уши стянули ниже плеч. Больно было!
Стою и думаю: снимать или не снимать? Здесь застрянет — все, задохнусь! Постоял- постоял, посмотрел, послушал… Ни самолета, ни вертолета — тишина в степи… А, давай, думаю, сниму. Оторву уши, но, б… дь, сниму. И как взялся: а-а-а-а-а!… Снял! И сразу кровь пошла…
Появился самолет Ил-14. Я кинулся к НАЗу — там две радиостанции. Но ни одна не работала — удар о землю был очень сильным. Чувствую, самолет не видит меня, хотя купол парашюта и большой! Тогда я как начал жарить ракетами! Не за себя переживал, самолет должен был сбросить команду медиков — человек восемь, чтобы оказать мне помощь. Я знал, что эти ребята не очень опытные парашютисты. Куда ж в такой ветер их кидать? Но связаться с ними не могу! Бегаю как угорелый, машу руками: дескать, не надо бросать, не надо, я жив-здоров!
Не заметили моих маневров… И посыпались ребята… Если б со стороны засняли эту картинку, интересно было бы потом посмотреть! На парашютах спустилась бригада, которая должна оказать помощь космонавту, а он бегает и гасит им купола, потому что ветер таскает спасателей по земле, а они не могут ни купол погасить, ни стропы отрезать… У доктора одного, подполковника, половину лица ободрало. Беру йод, смазываю. Тут и вертолет подлетел…
Да, еще когда только снял скафандр и осмотрелся, у меня волосы дыбом встали: я приземлился на ровной, заросшей ковылем площадке примерно десять на десять метров. А дальше по всей степи были разбросаны выветренные камни, острые шпили торчали. Упади я метров на пять-шесть левее или правее — все, не только позвоночнику была бы хана!
- Когда вы все осознали, чего вам захотелось? Воды, водки, валерьянки?
- Ничего. Ни воды, ни выпить. У нас же спирт был. Мне хотелось погладить рукой землю. Знаешь, как она пахнет! Ой, как она пахнет! И запах августовской степи чувствуется примерно с полутора тысяч метров.
Пусть земля теперь будет ему пухом.
676Читайте нас в Facebook
