Владимир Шлюхарчук: "В наш вертолет попали 74 пули, одна из них застряла в шлеме на моей голове" (фото)
— Лет десять назад, когда я был курсантом военного училища, младший брат моего однокашника Виктора Скалько пошел на операцию ради того, чтобы стать летчиком: у парня была искривлена носовая перегородка, — рассказал после награждения орденом «Народный Герой Украины» командир экипажа вертолета Ми-8 майор 11-й бригады армейской авиации ВСУ 31-летний Владимир Шлюхарчук (позывной «Дайвер»). — Виктор попросил меня тогда сдать кровь для операции его брату, и я, конечно же, согласился. Надо же было такому случиться, что на войне в августе 2014 года Витин брат стал первым, кто пришел мне на помощь, когда я, несмотря на ранения ноги и руки, сумел посадить поврежденный вертолет неподалеку от позиций наших артиллеристов. Младший Скалько летчиком так и не стал — поступил в артиллерийское училище. В 2014 году он был уже старшим лейтенантом, на БТРе примчался к моему вертолету и оказал медицинскую помощь.
Летом 2014 года, когда шли интенсивные бои на Донбассе, нашему экипажу Ми-8 доводилось выполнять по семь-восемь боевых вылетов в день, случалось, что спали лишь час в сутки. В состав нашего экипажа тогда входили летчик-штурман Дмитрий Арциленко и борттехник Виталий Гринчук. Мы базировались в поле (чтобы быть поблизости от мест выполнения задач), ночевали в палатке. Как правило, уже в пять утра отправлялись в первый полет. Если возникала необходимость, работали и по ночам. Доставляли оружие и боеприпасы нашим подразделениям, забрасывали в тыл врага группы для выполнения специальных заданий, но чаще всего эвакуировали раненых. Многих ребят вывезли из-под Амвросиевки, которую враг постоянно накрывал артиллерийским огнем.
Под вечер 5 августа нам пришлось вывезти оттуда пятерых «двухсотых». Тела погрузили на борт в черных мешках. Врач ткнул мне тогда листок в клеточку со списком этих ребят и заявил: «Вроде их фамилии»… В мирные годы в составе украинских сил я участвовал в миротворческих миссиях ООН в Африке. Привез оттуда флягу в чехле, в котором есть кармашек. Моя дочка (в 2014 году ей было пять лет) положила в него популярный еще с советских времен вьетнамский бальзам «Звездочка» и сказала: «Это, папочка, чтобы тебя комарики не кусали». Бальзам пригодился всему нашему экипажу, когда мы перевозили «двухсотых»: их тела несколько дней пролежали на жаре, поэтому запах в кабине стоял жуткий. Мы мазали «Звездочку» себе под нос, и это хоть как-то спасало.
А на следующий день сами едва не погибли, попав под огонь двух вражеских пулеметов, когда вылетали забрать двоих тяжелораненых из-под Саур-Могилы.
*На этом снимке запечатлены следы от пуль, попавших в вертолет Владимира Шлюхарчука
— Как это произошло?
— Расскажу по порядку: с пятого на шестое августа мы переночевали в палатке возле поселка Гранитное, проснулись с первыми лучами солнца и были готовы выполнить очередное задание (как я говорил, обычно ни свет ни заря уже работаем). Однако то утро выдалось необычным: ни распоряжений командования, ни вражеских обстрелов — тишина. Только в девять часов утра поступил приказ совершить первый вылет, затем пошло задание за заданием.
Вечером, когда солнце начинало клониться к закату, мы думали, что больше работы в этот день не будет. Но пришла команда забрать двоих тяжелораненых из-под Саур-Могилы. Нам передали по рации координаты точки, в которую их должны были доставить на автомобиле. Мы уже поднялись в воздух, когда услышали по связи: «Только что подбит украинский истребитель МиГ-29, летчик катапультировался». Решили: сейчас заберем раненых и попросим, чтобы нас направили выручать пилота МиГа.
К месту, где нас должны были ждать раненые, летели на максимальной скорости, прижимаясь к земле, прячась за лесопосадками: чтобы противник не засек и не открыл огонь. Добрались в нужную точку, но никто не вышел нас встречать. Обычно ребята выбегают к вертолету (при этом тем или иным образом показывают, что свои), а тут — никого. Мы тогда еще не знали, что сепаратисты начали штурм Саур-Могилы и место, в которое мы прилетели, уже находится под их контролем.
Летчик-штурман Дмитрий Арциленко будто почувствовал неладное. Перед самим зависанием подсказал мне: «Правее 500 давай посмотрим». Я начал этот маневр. Как затем оказалось, он не дал возможности врагу, который готовился открыть огонь, точно прицелиться. Когда вслед за этим по нам ударили пулеметы, благодаря начатому маневру я получил пару дополнительных секунд для набора скорости.
— И все же противник попал в кабину вертолета?
— К сожалению, да. Но если бы мы зависли на одном месте, огонь мог быть еще более точным. Вначале я увидел вспышки, в следующее мгновение понял: стреляют из двух точек из крупнокалиберных пулеметов. Затем на земле в вертолете насчитали 74 пробоины. Одна пуля прошла возле моего лица и попала в голову сидевшему рядом Дмитрию Арциленко. Он сразу потерял сознание. На борту было двое стрелков — совсем еще молодых ребят лет по 18—20. Они стали палить по врагу из пулеметов. А я выполнил маневр ухода из-под обстрела. Увел вертолет за посадку и стал оценивать ситуацию. Обнаружил, что поврежден левый двигатель, быстро вытекает топливо. Однако несущий винт работал на допустимых оборотах, а значит, вертолет мог лететь. Повернулся к борттехнику Виталию Гринчуку сказать, чтобы оказал первую помощь Диме Арциленко, и увидел: у Витальки все лицо в крови.
Я максимально прижал наш Ми-8 к земле, используя воздушную подушку, и повел вертолет обратно. Вдруг почувствовал, что правая нога меня не слушается, а правая рука сильно болит. Удивительно, что сразу этого не заметил. Глянул на пол: подо мной лужа крови. Наложил жгут, чтобы остановить кровотечение. Мы перелетели террикон, и я направил вертолет к позициям наших артиллеристов.
— Сознание не теряли?
— К счастью, нет. Знаете, как оно бывает в стрессовой ситуации — держишься на адреналине.
— Слышал, что вертолетчику нужно работать в полете двумя руками и двумя ногами.
— Да, особенно при посадке. Когда выполнял ее, пришлось вывернуться на кресле, чтобы левой ногой сделать то, что следовало выполнить правой. К счастью, мы благополучно приземлились. Боженька помог мне спасти себя и товарищей. Я еще нашел в себе силы самостоятельно выбраться из кабины, чтобы выполнить необходимые технические процедуры, которые следует сделать в случае аварийной посадки вертолета. В это время к нам примчался БТР, на броне которого сидел старший лейтенант Скалько.
Только опасность гибели отступила, я подумал о летчике МиГа, которого мы перед этим намеревались разыскать. Вскоре узнал, что его нашли и благополучно эвакуировали бойцы спецназа.
*Владимир (в центре) после награждения орденом «Народный Герой Украины» сфотографировался с женой, отцом, братом тестя с супругой. Фото предоставлено Владимиром Шлюхарчуком
— Все члены вашего экипажа выжили?
— К сожалению, нет. Дмитрия Арциленко спасти не удалось — он скончался от полученного ранения в областной больнице Днепра 12 августа.
Нас с борттехником Виталием Гринчуком доставили в полевой госпиталь. Хирурги и медсестры удивились: «Мы привыкли, что вы привозите к нам раненых, а тут смотрим — на носилках несут вас». Главный хирург (ему особое спасибо) сделал мне операцию. Когда я пришел в себя после наркоза, медики заходили поддержать добрым словом. Всю жизнь буду с благодарностью вспоминать этих замечательных людей.
— Было предчувствие, что окажетесь на волосок от гибели?
— Нет, а вот у Дмитрия Арциленко было. Узнал я об этом на его похоронах: отец Димы рассказал, что сын звонил ему накануне злополучного вылета, был сам не свой — предчувствовал свою судьбу. Но нам, боевым товарищам, Дмитрий этого никак не показывал.
— У вас был оберег?
— Я был в защитном шлеме, который дал мне отец.
Он служил летчиком, сейчас военный пенсионер. Во время обстрела нашего вертолета под Саур-Могилой в этот шлем попала пуля, но я этого не заметил. Так же, как сразу не почувствовал, что получил ранения ноги и руки. Удивляться нечему — ситуация ведь была экстремальная. После того как меня прооперировали, побратимы принесли мне шлем со словами: «Вот тебе «погремушка». В нем тарахтела застрявшая пуля. Теперь я понимаю, как она туда попала. Кум (он тоже военный летчик) дал мне на время свой бронежилет. Одна из пластин жилета давила в спину, когда я сидел в авиационном кресле, поэтому обычно вытаскивал ее и клал перед собой на пол кабины. Когда по нашему вертолету с двух сторон стали палить сепаратисты, одна из пуль попала в эту пластину, отрикошетила и влетела в шлем.
— Получается, вы потомственный летчик?
— Я пилот в третьем поколении — родоначальником нашей авиационной династии был дед. Кстати, мой брат стал авиационным инженером, служит в нашей части. Мама — военный пенсионер, многие годы отдала армии.
— Вы сразу сообщили жене, что ранены?
— К утру супруга (она тоже служит в нашей бригаде) и без меня обо всем узнала — сработало «сарафанное радио». Растянувшийся на год период лечения был не очень тяжелым благодаря тому, что меня поддерживала семья.
— Вы вернулись в строй?
— Да. Можно сказать, мне еще повезло, что ни одна пуля не задела кости. Правда, сухожилия срослись неправильно. Из-за этого через шесть месяцев после ранения пришлось делать повторную операцию. А еще спустя полгода я вновь сел за штурвал вертолета. Наш борттехник Виталий Гринчук (он затем попал в другой экипаж) после того, как вернулся на войну, еще раз получил ранение. Вылечился и сейчас снова в строю.
…В мирное время мы неоднократно выполняли сложные полеты, но, попав на войну, поняли: многому еще нужно учиться. Например, при посадке ночью в поле фары включать нельзя, чтобы не обнаружил противник. Управляешь вертолетом, используя мышечную память и четкий расчет, и только перед самой землей включаешь свет. Такие посадки — высший пилотаж. Моими учителями на фронте стали летчики, которые воевали на Донбассе с марта 2014 года. Я попал в АТО позже — в начале лета.
Знаете, когда участвовал в миротворческих миссиях в Африке, тоже приходилось вывозить раненых, попадать под обстрелы. Но что такое настоящая война, узнал, когда оказался в АТО. Наша армия не была готова к войне. Воевать мы учились ценой тяжелых потерь.
7425Читайте нас в Facebook
