Лариса Кадочникова: «После первого просмотра мы с Ильенко заявили Параджанову, что уходим с картины. Для него это был удар»
Представлять Ларису Кадочникову следовало бы так: «народная артистка Украины и России, ведущая актриса столичного театра Русской драмы имени Леси Украинки, самобытная художница». Но кто же этого не знает?! Как и того, что смолоду она стала символом украинского поэтического кино, сыграв незабываемую Маричку в культовом параджановском фильме «Тени забытых предков», вошедшем в двадцатку лучших фильмов мирового кинематографа ХХ века.
Давно и всем известно также о ее бурном романе со знаменитым художником Ильей Глазуновым, о многолетнем, но в конце концов распавшемся браке с талантливым кинооператором и режиссером Юрием Ильенко и о счастливой семейной жизни с экс-директором театра Русской драмы имени Леси Украинки Михаилом Саранчуком, ради нее, кстати, из этого театра ушедшим.
Теперь ко всему вышеперечисленному нужно прибавить еще и книгу воспоминаний Ларисы Кадочниковой «Белая птица: полеты наяву и во сне», которая на днях увидит свет.
«Прочитав сценарий, я подумала: какая маленькая роль. А она вдруг оказалась самой большой ролью моей жизни»
— Лариса Валентиновна, выход вашей книги совпадает с 45-летием с начала съемок картины «Тени забытых предков», принесшей вам мировую известность. Так было задумано или случайно совпало? — спрашиваю я потрясающую (и кто сказал, что этой женщине уже 70?!) хозяйку маленькой двухкомнатной квартирки на проспекте Победы, неподалеку от представительной «высотки» Минтранса.
— Как 45-летие? Что вы говорите?! Миша (обращаясь к мужу. — Ред.), а ведь действительно. Ну надо же! Это — случайность, но, как всегда в моей жизни, случайность свыше. Я ведь и Маричкой-то стала случайно: пошла вместе с Юрой Ильенко на встречу с Параджановым просто за компанию… Судьба.
— Тогда, весной 1963-го, прочтя сценарий Параджанова и согласившись сниматься, вы чувствовали, что эта роль изменит всю вашу жизнь?
— Да ни один актер, ни один художник никогда не может знать наперед, что он попал в гениальную картину. Тем более я никак не могла на подобное рассчитывать. Ну, посудите сами. Я прочла сценарий — он меня поразил. Но режиссера я совсем не знала. Некто Параджанов. Для меня тогда — абстрактное лицо непонятной нам кавказской национальности, да еще и молодой, всего лет 40. Но Юра Ильенко (в то время мой муж) был очень талантливым и уже известным оператором, и его восторг по поводу Параджанова меня подкупил. Вдвоем с Сергеем они меня и уговорили сниматься.
Вы представьте: московский театр «Современник», где я играла, и вдруг — киевская киностудия Довженко. А нас всех еще Ольга Ивановна Пыжова (мой преподаватель во ВГИКе) предупреждала: «Только не на студию Довженко ехать сниматься. Туда — ни за что!» Это было сродни ругательству. Что такое для Москвы были Киев и его киностудия, кто тогда видел украинские фильмы, что о них знали? Нас даже на пробы в Украину не отпускали, категорически! Да я и сама пребывала в нерешительности.
— И все же вы решились.
— Конечно, мне хотелось нормальной — совместной — жизни с мужем. Ведь до того несколько лет мы жили порознь. Я — в Москве, он в Крыму, где работал на Ялтинской киностудии. Хотя, признаться, я так любила «Современник», Ефремова, Москву вообще, что наша раздельно-семейная жизнь казалась мне вполне приемлемой. Тем более что Юра едва ли не каждый день звонил, регулярно прилетал, всегда пьянящие встречи, цветы — романтика! И на этом фоне добровольный уход из «Современника» — это для меня был поступок. Видимо, его мне продиктовало что-то свыше… Ведь иначе не было бы этого гениального фильма. Нет, фильм был бы — моей бы роли в нем не было, Параджанова в моей жизни не было бы, столько света, тепла и добра, сколько принесли съемки «Теней… «. Помню, как, прочитав сценарий, я тогда подумала: какая маленькая роль. А она вдруг оказалась самой большой ролью моей жизни…
Вот вы сказали: 45 лет прошло. А я до сих пор ощущаю запах смерек, слышу журчанье горных речушек, звон колокольчиков на шеях овец и коров, крики петухов и бесконечные звонкие песни. Я влюбилась в Карпаты, и эта любовь осталась на всю жизнь. Во время съЁмок всЁ село жило жизнью нашей группы. Все наши проблемы были и их проблемами, наши радости — их радостями, мы стали как родные. Хотя поначалу мне, например, было очень непривычно: я, такая себе, знаете, столичная штучка, гордо несу себя по улице, а со мной здороваются люди, которых я никогда не видела, не знаю. Никак не могла понять: почему вдруг, зачем? А им даже в голову не приходило, что можно пройти мимо человека и — не поздороваться. Они были такие потрясающе открытые, доброжелательные, с полуслова понимали, как могли заботились о нас — и ничего им не нужно было взамен, ничегошеньки. Потому что радость — от общения! Они людей любили. Всех!
— А где вы там жили?
— Нас «расквартировали» по хатам. Мы с Юрой жили, точнее — спали, в домике на втором этаже, первый занимал старик-хозяин. Летом нам наверху было замечательно, а вот осенью и зимой уже холодно. И, когда Юра утречком рано убегал на съемки, дедушка «наш» поднимался, разогревал печь-буржуечку, натапливал кухоньку, грел воду для умывания и лишь после того меня будил, приносил молоко… Я никогда больше такой теплоты не встречала — массовой, коллективной. Только там!
— Неужто весь год — ни сучка ни задоринки?
— Был сучок (улыбается). Когда пришЁл первый материал, Сергей пригласил всю группу в сельский кинотеатр — на просмотр. Я смотрю — и мне кажется, что на экране просто красивые, но странные картинки, без связи, без какого-то глубинного смысла. Я была так огорчена, что заявила Юре: ни черта не понимаю, ухожу с фильма. Он тоже был чем-то недоволен и расстроен… На следующий день мы заявили Параджанову, что уходим с картины. Для него это был удар. Надо было останавливать съЁмки и начинать поиски оператора и главной героини фильма. ВсЁ закрутилось, мы настаивали на уходе, была послана об этом телеграмма в Киев.
Приехал Шахбазян — оператор, замечательный человек и друг Сергея. Он пытался нас примирить, но всЁ было бессмысленно. Правда, при всей сложности ситуации план мы выполняли и съЁмки продолжали. Параллельно вызвали на пробу актрис, кажется, из Питера и Львова. Они были хороши, на роль Марички подходили, но Параджанов твердил: «Юра, ты можешь уходить с фильма, а Ларису я не отпущу».
— Параджанов действительно отпускал Ильенко?
— Конечно, нет! Он просто блефовал. По-мужски. Но все разрешилось само собой. ПришЁл новый материал, опять идЁм смотреть. И — о чудо! Мы вдруг увидели и прочувствовали гениальный замысел киноматериала. Это было как открытие неведомого мира… С тех пор мы уже не расставались с Сергеем. Вплоть до его смерти. Не в географии, а по степени душевной близости. И тень того «ухода» никогда эту близость не омрачила, ни разу!
«Я нравлюсь мужчинам и получаю от этого кайф»
— А какие тени вашу жизнь омрачили?
— Настоящие расставания. С Ильей (Глазуновым. — Ред.), с Юрой. Правда, скорее, не омрачили — оставили след. С Ильей — то было первое чувство, настоящее, сильное, такое остается в памяти на всю жизнь. А с Юрой… Нехорошо разошлись, сегодня сказали бы — нецивилизованно. Ну, ладно, разрыв — не мы первые, не мы последние. Но ведь так много всего сделали вместе хорошего, достойного, невероятно творческого, — все это зачем было рвать в клочья, не знаю… Конечно, было обидно и больно. Вдвойне больно потому еще, что именно из-за тех действительно прекрасных картин, которые мы создавали вместе, я не смогла стать матерью.
Юра в любой картине был жестко нацелен прежде всего на результат, а я практически после каждых съемок… оказывалась в больнице, по месяцу лечилась. Мыслимое ли дело для женщины, и без того не пышущей здоровьем, весной, осенью, зимой — босиком по студеному песку или по холодной воде, да по несколько часов кряду, да много дублей…
— Жалели об этом?
— О детях? Да, было время, когда очень жалела. Но потом подумала, что, видимо, такова моя цена за успех в профессии. Грех это говорить, но, будь у меня дети, моя актерская жизнь вряд ли сложилась бы так удачно. Или отпрыски мои бегали бы неприкаянные за кулисами, почти не видя мамы, и потом выросли бы «чужими»… Так что сейчас я об этом совершенно не жалею.
— Вы никогда ни на что не жалуетесь?
— А на что мне жаловаться?! Как актриса — востребована. Как художник тоже признана. Как женщина — вот уже три десятка лет аб-со-лют-но счастлива с Мишей. Благодаря его любви, заботе, чуткости, его верности, я молода, полна сил и энергии, красива. Я нравлюсь мужчинам и получаю от этого кайф…
— А вы, Михаил Иосифович, что от этого получаете?
— От того, что моя жена всем нравится? Удовольствие. Как мужчине мне это приятно. Но — до определенной степени!
— Я столько в своей жизни всего пережила, — улыбается Лариса Валентиновна, — что надо быть просто дурой, чтобы пускаться в какой-то сиюминутный романишко, когда рядом с тобой — лучший друг, единомышленник, мужчина, который сделал по-настоящему счастливой. Я вот смотрю по сторонам — и вижу безумное количество одиноких женщин! Да, есть такие, которым мужики попросту не нужны, но вот я не могу без мужчины. Не могу! Сразу теряюсь, прямо тряпочкой какой-то становлюсь. Рядом со мной обязательно должен быть человек! И Миша — он мое все! Меня часто спрашивают: «Боже, да где ж ты достала такого, таких ведь — один на миллион?!» А я отвечаю: «Повезло!» Только в метро не везет, — хохочет собеседница.
— ???
— Не пускают меня туда… по пенсионному удостоверению! Вот буквально позавчера снова попыталась им воспользоваться. Так женщина-контролер криком кричала: «Пенсионерка она, вы посмотрите! Берут документы у матерей — и пропускай их без денег! Не стыдно вам?!»
А мне — не стыдно! Да, я молодо выгляжу, ношу туфельки на «шпильках», чувствую себя превосходно — так мне же 39! (Смеется взахлеб.) 39, и ни годом больше — я так решила! Это все благодаря маме, ее отношению к жизни, к людям. Папе, гены которого дали мне способность выплескивать свои эмоции в картины. Параджанову. Его «Теням забытых предков», его умению создать праздник в себе и вокруг себя — праздник, которым он заразил меня навсегда. И Мише, конечно. И театру. Сейчас вот — и книге. Это для меня такое счастье, что она, наконец, выходит.
— Так трудно было решить этот вопрос?
— Вопрос! Ха! Я почти полтора года писала, а потом еще полтора года все это пыталась пробить. Начала с Москвы, где с мемуарами давно и много имеют дело. Не сложилось. В одних издательствах мне говорили: «О, Лариса, мы вас так любим, это так здорово, что вы написали книгу», — а другие, как бы извиняясь, размышляли: «Ой, ну вы же так давно уехали отсюда, в вашей книге много об украинских актерах и режиссерах, а у нас их тут не знают… Вот Параджанов — да, а тех, других, может, вы вычеркнете?.. «Но как же можно вычеркнуть то, что было моей жизнью?!
Для меня обе наши страны одинаково родные: в России я родилась, выросла, выучилась, стала кем-то, а в Украине мои корни, и в ней я провела бо'льшую часть своей жизни — личной, творческой…
— Есть люди, которые умеют пробивать, просить, — продолжает Лариса Кадочникова. — А я умею только зарабатывать и… ждать. Потому неудивительно, что никто мне не сказал: «Лариса, мы тебе поможем деньгами на книгу». Никто! Как только заходил разговор о деньгах, я натыкалась на холодный взгляд, ле-дя-ной! И все. Я не могла переступить через этот холод! Но принимала все спокойно: мне никто ничего не обязан. «Не волнуйся, — говорила я расстроенному Мише, — даже если нам придется собирать деньги до нужной суммы по крупицам и долго, все равно я эту книгу издам!»
— Так ведь известных людей, когда речь заходит о написании мемуаров, «стимулируют», причем вполне прилично…
— Ну о чем вы говорите?! У нас, увы, платить должен тот, чья «музыка». Я приходила в издательства, и первая цифра, которую мне называли, была 11−12 тысяч долларов. Очень долго считали! Потом предлагали и дешевле — «всего» за шесть тысяч. Благо, судьбу книги решил, как всегда, случай. Счастливый.
Как-то в Доме кино встречаю я замечательного нашего коллегу Сергея Тримбача. Он кинокритик, писатель, сам создал прекрасную книгу об Александре Довженко. Мы садимся за столик, и я ему рассказываю, что вот написала мемуары, но уже целый год ни туда ни сюда. И Сергей мне говорит: «В винницком издательстве „Глобус-пресс“ сейчас как раз печатают мою книгу — могу попросить редактора Тамару Трубникову прочесть и вашу. Если ей понравится, она поможет». Тамара прочитала и сказала, что готова взяться за издание книги. И я, мы с Мишей ей за это бесконечно БЛАГО-ДАР-ны!
Вы даже не представляете, как много значит для меня эта книга. Она стала частью меня самой. И конечно, мне по-актерски хочется, чтобы она нравилась: чтобы ее раскупили, читали, говорили о ней…
— Не побоялись быть одной из первых ласточек?
— Скорее, чаек, — смеется собеседница. — Именно так переводится «Лариса». А в Украине — да, действительно, не первая, но одна из…
— Ваши коллеги по цеху как приняли эту новость: Кадочникова написала книгу?
— Неоднозначно! Вот мой брат, например, Вадим Алисов, известнейший в России кинооператор (он снял три фильма с Эльдаром Рязановым — «Вокзал для двоих», «Жестокий романс» и «Забытая мелодия для флейты»), был откровенно против «всего этого». Он оч-ч-чень богатый человек, и человек со связями, во многом мог бы посодействовать, а он мне лишь сказал: «Ну к чему ТАКАЯ откровенность?» А другие, здесь, восклицали: «Книга?! Вот это да! Ну, ты… молодец!» Причем интонации — о, они были разные! Мол, она играет, поет, рисует, еще и книгу написала! Да еще и выглядит… В свои-то 70! Это уж слишком!
— А помнишь памятник, Лариса? — улыбается Михаил Иосифович. И тут же поясняет: — Когда на Киностудии имени Довженко открывали памятник Параджанову, который стоит «в окружении» Ларисы, Ивана Миколайчука и Софико Чиаурели, то одна наша знаменитая актриса воскликнула: «Ну ты посмотри, Кадочникова уже и памятник себе поставила!» А теперь вот — книга.
— Может, и вправду слишком, Лариса Валентиновна? Мало вам лавров актрисы и художницы — еще писательских захотелось?
— Вот вы сразу о лаврах. А дело-то вовсе не в них. И даже совсем наоборот. Наша актерская профессия очень двоякая. Да, тебя узнают, любят, ты имеешь возможность и мир посмотреть, и себя показать. Но, с другой стороны, ты зависимая, битая, униженная, ты часто без работы, но всегда должна выглядеть на все сто, чтобы не забыли, что ты есть и что ты — это ты… Вот мне и захотелось поделиться этой болью, рассказать о ней, показать, как талантливые актеры и режиссеры после великих фильмов и ролей физически страдают от невостребованности, ненужности, забытости. Пожалуй, именно это, в первую очередь, и подтолкнуло меня написать книгу.
Я написала о замечательных людях, с которыми посчастливилось работать. Об отце, которого совершенно не помню, потому что он ушел из жизни очень рано, оставив мне в наследство дар рисовать. О друзьях, с самого детства близких мне и верных. О мамочке, замечательной актрисе Нине Алисовой, много сделавшей для искусства. Сейчас ее, как и многих других из той когорты, стали забывать. Я не могла не рассказать нынешнему поколению обо всех этих людях.
— Начали с мамы?
— А с кого же еще?! Она до последнего дня своей жизни была моим самым лучшим другом, моим идеалом — женщины, актрисы. Мамочка не раз рассказывала нам с братом, как она играла в Киеве на сцене Детского театра в спектакле «Цыган Манру». Афиша звала: «Семилетняя девочка Нина в роли цыганЁнка Манру»… Когда маме исполнилось 15, в Киеве как раз снимался фильм «Восстание в Руре», и режиссЁр Константин Эггерт предложил снять еЁ крупным планом, а она должна была добросовестно и долго плакать на экране. Потом он подарил ей фотографию с надписью «Девочке Нине-самородку» и сказал: «Когда подрастЁшь, закончишь учЁбу, приезжай в Москву и будешь учиться во ВГИКе».
И в 16 лет Нина Алисова, решив, что ей действительно надо учиться на актрису, никому ничего не сказав, села в поезд и поехала в Москву. Нашла ВГИК и поступила, хотя конкурс был огромный. Лишь после того отправила своим родителям в Киев весточку, что жива и что зачислена в священный для неЁ институт кино…
Она только начала учиться, когда на «Мосфильме» гениальный режиссЁр Яков Протазанов приступил к съемкам «Бесприданницы» по пьесе А. Островского. На главную роль пробовали многих известных актрис, но всем им было уже под и за 40, поэтому стали искать Ларису среди студенток ВГИКа. Там и увидели Нину Алисову. Ей было всего 18…
В группе Протазанова работал и мой будущий отец, Валентин Кадочников. Во время съемок фильма мама с папой поженились, затем «Мосфильм» выделил им маленькую комнатку, где я и родилась. Вот так мама, совсем еще юной, одновременно получила и признание, и дочь (улыбается)… А в 23 года осталась вдовой с двумя маленькими детьми… Она знала нужду, но неизменно излучала свет, доброту, никогда не унывала, всегда была среди людей, среди друзей. А умерла в одиночестве…
В какой-то момент воспоминания буквально лишили меня сна. И я сказала себе: буду писать. И села. И начала писать. С ошибками, безграмотно, стилистически коряво, но — ежедневно. Потом исправляла, переписывала, читала Мише. В итоге получилась очень эмоциональная, но предельно искренняя — до боли, до обнаженных нервов, без лжи и лакировки книга. Жду ее не дождусь!
Фрагменты из книги Ларисы Кадочниковой
«Белая птица: полеты наяву и во сне» читайте
в шестом номере еженедельника «События и люди», в понедельник, 14 апреля.
709Читайте нас в Facebook
