Лев дуров: «моя первая роль в театре — это талантливое исполнение на сцене… Задней части коня»
Народного артиста СССР Льва Константиновича Дурова публика любит не только как прекрасного актера и режиссера, но еще и как блистательного рассказчика, способного развеселить до… слез.
Буквально «проглотив» первые две книги баек-воспоминаний Льва Константиновича — «Грешные записки» и «Странные мы люди», — читатели незамедлительно возжелали еще. Для настоящего артиста желание публики является законом — и Лев Дуров опять взялся за перо. На днях его книга «Байки на бис», выпущенная российским издательством «Зебра Е» (издательская группа «АСТ»), наконец появится на книжных полках магазинов.
Верю — не верю
Театральные байки существуют, наверное, столько, сколько существует театр, потому что у театра, я думаю, даже не две, а несколько жизней: самая главная, основная — это сцена, вторая — это репетиционный зал, а третья — это замечательная закулисная жизнь. И чем интереснее и сложнее театр, тем интереснее вот эта третья жизнь, которая состоит из баек, из историй, во многом составляющих лицо этого театра…
Актер, рассказчик, режиссер,
Но это Леву не колышет,
Он стал писать с недавних пор,
Наврет, поверит и запишет…
— так написал обо мне в своей эпиграмме Валя Гафт. Но смею вас уверить, мои байки на 100 процентов правдивы. Хотя и эпиграмма Гафта правдива на 100 процентов, как все его эпиграммы. Такое вот противоречие…
А с чего все началось? Мне повезло: первым моим театром был Центральный детский театр. Нигде больше я не встречал такой бурной закулисной жизни… Там работали Эфрос, Иванов, Шах-Азизов — один из старейших и мощнейших театральных директоров, а про труппу я уже и не говорю — Ефремов, Куприянова, Анофриев, Воронов, Чернышева, Коренева — всех и не перечислишь.
Была в этом театре официально назначенная закулисной жизнью так называемая Академия травильщиков. Для того чтобы быть избранным в нее, нужно было рассказать историю, в которую бы все академики поверили. И если кто-то говорил «Не верю», претендующий на столь высокое звание должен был доказать правдивость своего рассказа…
… Я попал на заседание Академии, как только пришел в театр.
- Ну, Дуров, — спрашивает председатель, — есть у тебя что-нибудь?
— Есть, — говорю. — Вот тут шофер ехал по горной дороге, потерял управление, выпал из кабины, зацепился челюстью за дерево, и его оскальпировало. Потом его нашли, починили, и сейчас он жив-здоров и снова за рулем.
Все вытаращили глаза, а председатель и говорит:
— Прости, старик, ты у нас первый раз, но мы тебе выражаем общее недоверие.
Очень я тогда обиделся и побежал на почтамт звонить в Винницу, где я прочитал эту статью: «Срочно вышлите «Медицинский вестник»». И мне прислали. Я пришел на следующее заседание и положил им журнал на стол — вот! А там сидели Ефремов, Печников, другие известные артисты. Они просмотрели статью, изучили чертежи, по которым восстанавливали человека, и вынуждены были признать, что я оказался прав.
— Быть тебе, Дуров, председателем…
Молодой огурец — Л. К. Дуров
В Центральном детском театре я проработал около десяти лет. Сыграл множество ролей. И каких! Уверен, далеко не каждый актер может похвастаться, что он играл… репья! Да-да — репья! Липкими колючками которого так любят бросаться дети… Или, скажем, огурец! И не какой-нибудь огурец, а молодой. Так и в программе стояло: молодой огурец — Л. К. Дуров. И тучку играл… Сам придумал решение и сам играл. И летал на семиметровой высоте, повиснув на веревочной лестнице в гриме эффелевского бога, в фартуке, резиновых сапогах и с лейкой в руках…
… А вообще моя первая роль в театре — это талантливое исполнение на сцене… задней части коня. И в этом нет ничего обидного. Быть задом Конька-Горбунка — это как дедовщина в армии. Каждый новенький через это проходил. В афише слово «зад», конечно, не писалось. Указывалось просто: «Горбунок» — и две фамилии исполнителей переда и зада.
На «синий огонек»
Кстати, моя первая «человеческая» роль была провальной. Шел тогда спектакль «Как закалялась сталь», в котором мне пришлось в роли Вани Жаркого заменить заболевшего актера. Сюжет-то был простенький: Ване предстояло сплясать и, когда на сцене погаснет свет, взвалить на плечо бревно и уйти на «синий огонек». Сплясал, бревно взял, а огонек почему-то так и не загорелся. В потемках «Ваня» уткнулся головой в стену. Пришлось актерам импровизировать и спасать спектакль.
Как я играл лису
У меня есть одна трагическая история. Меня за всю жизнь только однажды сняли с роли… Как я уже писал, тогда весь заработок был — одни елки… И вот я играл в Колонном зале Медведя. А заболела актриса. И мне сказали, чтоб я сыграл Лису. Выручай, спасай, на тебя смотрит Колонный зал. Ну, напялил шкуру лисы. И подумал, что лиса — это значит надо быть таким кокетливо-женственным… И я стал ко всем приставать — к волкам, к медведям, к Деду Морозу…
А тогда директриса была, Шульга, огромная женщина, с такой халой на голове и очень сильным мужским лицом. И когда закончилась елка, я уже был снят… Она кричала: «Это что за лиса???!!! У мальчишек пиписьки напряглись! Это что за лиса? Эта лиса — она не только проститутка, но и б… ь!»
Отгадайте загадку!
Я люблю валять дурака. Эфрос репетирует, я открываю дверь и говорю: «Подождите, Анатолий Васильевич, отгадайте загадку». Все замирают, а я произношу: «С когтями, но не птица, летит и матерится — что это?.. Вот, Анатолий Васильевич, вы гениальный режиссер, а не можете отгадать. Стыдно… Это со столба сорвался электромонтер!» Все «ха-ха-ха», и громче всех Эфрос. Я это называл — «разрушаю творческую атмосферу»…
Веселый Роджер
Я никогда не был членом никаких партий. Но с той, которая представляла «ум, честь и совесть нашей эпохи», я дело имел.
Снимаем мы фильм «Семнадцать мгновений весны». Нужно выезжать на съемки за рубеж. А для этого необходимо (почему «необходимо» — нормальному человеку не понять) пройти некую выездную комиссию. Захожу. Меня спрашивают:
— Опишите, пожалуйста, как выглядит советский флаг.
Я подумал, что они шутят: ведь нельзя же задавать такие идиотские вопросы!
— На черном фоне, — говорю, — белый череп с костями. Называется Веселый Роджер.
Мне задают второй вопрос:
— Назовите союзные республики.
Это она меня спрашивает, актера, который с труппой объездил весь великий и могучий Союз.
— Пожалуйста, — говорю и начинаю перечислять: — Малаховка, Чертаново, Магнитогорск…
Как Швейк на медицинской комиссии, которая признала его идиотом. Видно, все-таки не зря меня когда-то звали Швейком.
— Спасибо, — говорят. — И последний вопрос: назовите членов Политбюро.
— А почему я их должен знать? — удивляюсь. — Это ваше начальство. А я ведь не член партии.
— Вы свободны, — сказали мне, и я пошел.
Только перешагнул порог киностудии, как на меня набросились:
— Что ты там нагородил?! Ты знаешь, что тебя запретили выпускать за рубеж? Уже позвонили — злые, как собаки!
— Ребята, — говорю, — в чем дело? Пусть меня убьют под Москвой.
Так они и сделали: убили меня в Подмосковье. Штирлиц-Тихонов выстрелил в меня, и я упал в родной, а не в фашистский пруд.
Не морочь мне яйца!
Однажды сижу я у Никулина в кабинете. Незнакомый мне цирковой артист уговаривает Юрия Владимировича взять в программу его номер. Никулин терпеливо объясняет ему, что этот номер никак не вписывается в уже готовую программу, но тот продолжает настаивать. Тогда Юра неожиданно спохватывается и говорит: «Ой, я же забыл тебе что-то показать». Лезет в стол и вынимает оттуда большое расписное яйцо, открывает его и говорит: «Смотри». Проситель смотрит, потом наступает длинная пауза, и он произносит: «Мне все понятно, Юрий Владимирович. Спасибо! До свиданья». И уходит. Удивленный такой быстрой переменой в его поведении, я тоже заглядываю в гигантское яйцо и на его внутренней стороне читаю: «Не морочь мне яйца!»
Не дурак, а Дуров!
В старом театре служили настоящие монстры остроумия. Раневская, например… Фаине Георгиевне попасться на язык не приведи Господь было! Она в выражениях не стеснялась. Такой махине от искусства простительно все. И актриса великая, и человек грандиозный. Я тоже однажды нарвался. Эфрос пригласил посмотреть прогон пьесы «Дальше — тишина». Сижу в зале, и вдруг из-за кулис кричит своим басом Раневская: «Я не пойду на сцену, там кто-то в зале сидит! Дуракам полработы не показывают! Почему я должна выходить и работать, когда дураки в зале?!» Слышу, Плятт говорит: «Фая, успокойся, это никакой не дурак, это артист Эфроса, Дуров». Раневская отвечает: «Дуров? Знаю. Да, он не дурак. Ну, черт с вами, пойдемте сыграем!»
Мой первый выезд
Теперь я водитель с солидным стажем. Ездил все время на ВАЗах: «копейка», «девятка», «пятерка», потом был «ИЖ». А первым моим автомобилем был «Олдсмобил» в фильме «Вся королевская рать». До этого я никогда не сидел за баранкой, а играть должен был шофера кандидата в президенты США. Ну, меня перед началом съемок потренировали полтора часа — всего-то и надо было подъехать к Жженову и Козакову, которые стояли и беседовали. «Мотор!» — я подъезжаю и нанизываю на ручку двери всю операторскую группу вместе с камерой. Она, к счастью, не разбилась.
Роман по переписке
Раньше гаишники меня узнавали, чем, может, и баловали. В те времена, когда еще увозили машины на парковку, я всегда оставлял записочку: «Уважаемая ГАИ, ушел на час, оставить в другом месте не мог — опаздываю. Не увозите машину. С глубоким уважением, Дуров». Прихожу: ни одной машины — моя стоит. И записка: «Мы тебя тоже уважаем, Дуров. Твоя ГАИ». Вот такой роман по переписке.
Дружба — понятие круглосуточное
Вспоминаю историю, связанную с замечательным поэтом и человеком Михаилом Аркадьевичем Светловым. Однажды ночью он написал стихотворение, и ему захотелось сразу же почитать его своему другу. И он позвонил этому другу…
— Миша, — пришел тот в ужас, — ты посмотри на часы: три часа ночи!
— А я думал, что дружба круглосуточна, — с горечью сказал Светлов и повесил трубку.
Больше он с этим «другом» не разговаривал…
… Сам Михаил Аркадьевич бескорыстно помогал всем, мог пригласить к себе домой «на пирожки» совершенно незнакомого человека. Когда, уже смертельно больной, Светлов лежал в больнице, деньги, присылаемые ему из издательств в качестве гонорара за стихи, кучкой лежали на тумбочке… У всех навещавших его Светлов спрашивал: «Тебе нужны деньги? Возьми, отдавать уже не надо»…
С вывертом
Как-то мы с Леней Куравлевым пришли проведать заболевшего Борю Беленького, «отца» премии «Хрустальная Турандот». Понятно, выпили водки, и я между прочих разговоров стал рассказывать, как студентом замечательно «показывал» животных. «Hи в жисть не поверю, — подзуживал меня Куравлев, — такой серьезный артист, худрук театра!» Я тут же плюхнулся на ковер и стал показывать тигра. Катался, выгибался…
В это время теща Беленького внесла очередную закусочку. И ушла молча. А уж после сказала Боре: «Не люблю я твоих… артистов этих. Нормальный человек напьется и лежит. А этот — с вы-ы-вер-том!»
Артист и свобода
Есть в нашей профессии и рабство — от режиссера, от драматурга, но, в то же время, есть и, возможно и иллюзорное, ощущение свободы. Вам не нужно каждый день мчаться куда-то к восьми утра и долбиться на службе от звонка до звонка… Когда артист попадает в какую-то официозную компанию, он явственно чувствует, как ему завидуют.
Владимир Владимирович Путин награждал меня. Говорит:
— Мы вас очень любим. Все.
Я говорю:
— А вас не все.
Он:
— А я знаю.
Другие фрагменты книги Льва Дурова
«Байки на бис» читайте в свежем номере цветного еженедельника «СОБЫТИЯ» (»ФАКТЫ» по понедельникам), который
выйдет 16 июня.
523Читайте нас в Facebook
