«Весь город был усеян трупами жителей», — медбрат Мариупольской областной больницы
Дмитрию Гавро всего 21 год. Когда начались обстрелы Мариуполя, парень, еще будучи студентом медицинского университета, решил, что он должен будет спасть раненых. Через его руки прошло более семисот мариупольцев, у многих из которых были настолько страшные травмы, что неподготовленный человек при их виде просто упал бы в обморок. А Дима выдержал. Несколько недель до того момента, пока россияне не вошли в город, он под постоянными бомбежками спасал людей.
«Рано утром родители мне сказали, что началась война. Я не поверил»
— Дмитрий, вы помните, как для вас началось 24 февраля?
- Я отдыхал после смены. А рано утром родители мне сказали, что началась война. Я не поверил. Какая может быть война? Может, это ошибка? Но, к сожалению, это не было ошибкой.
Я сразу же решил, что пойду в ВСУ. Но пока бежал на работу в областную больницу, чтобы сказать, что ухожу на фронт, по дороге встретил много знакомых, среди которых были и военные. Они меня начали отговаривать. Мол, я как медик сейчас буду нужнее. Так я и остался работать в больнице.
— Вы же на тот момент, впрочем как и сейчас, были студентом медицинского университета. Вы готовы были на практике оказать помощь людям с очень сложными травмами?
— Я тогда работал в приемном отделении «неотложки» и мне приходилось видеть разное. Хотя, конечно, раньше я никогда не сталкивался с ампутациями, пациентами с осколочными ранениями. Такую практику получил в мариупольской больнице после 24 февраля. Раненые поступали, действительно, с очень тяжелыми травмами и ранениями. В первый раз, например, увидел, когда у человека конечности держатся буквально на лоскутке кожи. И решение, что делать в такой ситуации, как помочь, нужно было принимать очень быстро.
— Много раненых людей прошло через ваши руки в первый день 24 февраля?
— Да. К нам везли раненых со всей области. Был очень большой поток — только гражданские, ни одного военного поначалу среди раненых не было.
— Вы тогда фактически поселились в больнице, так как по Мариуполю передвигаться из-за постоянных обстрелов было опасно…
— Да, я жил все это время в больнице. Лишь раз в сутки мог себе позволить сбегать домой, чтобы узнать, живы ли мои родители. Позвонить не было возможности из-за отсутствия связи.
Мы в больнице спали кто где, и когда это получалось. Я, например, спал в коридоре на матраце. Главное было лечь там, где нет стекла. Иначе, любой прилет мог оказаться фатальным — можно очень серьезно пораниться разбитым стеклом.
— Была ли в первые дни большой войны в Мариуполе паника? Что говорили люди?
— 24 февраля в городе особой паники еще не было. Люди просто не могли осознать, что это возможно, чтобы в 21 веке началась вот такая война в центре Европы. Было ощущение, что все это происходит где-то там и скоро закончится. Что россияне постреляют, а до нас не дойдут. Но чуть позже, когда россияне начали жестко обстреливать соседние поселки, например Сартану, пришло все-таки понимание, что это самая настоящая война. И тогда начался хаос. Тогда же появились и мародеры среди своих. Их было не так много, но они все же были. Однажды к нам, например, привезли мужчину без ноги из торгового центра, который расположен недалеко от нашей больницы. Он как раз находился в этом ТЦ, когда туда прилетело. Много позже в больницу прибежала жена этого мужчины с дочкой с пакетом, набитым роутерами. Лично у меня создалось впечатление, что этим людям важнее было после прилета набрать себе роутеров, чем выяснить, как после взрыва чувствует себя родной человек.
«Мы не знали, что происходит в городе, и вдруг к нам в больницу пришло очень много плачущих беременных женщин»
— Жизнь в городе становилась с каждым днем все хуже и хуже, — вспоминает Дмитрий Гавро. — Не было даже элементарного — воды. Нам повезло, что март был очень снежным и холодным. Это спасло многих людей. Мы набирали снег и растапливали его: можно было и попить и умыться. С продуктами питания вообще была беда — они просто заканчивались. А магазины не работали. Негде было купить еды. Нам помогали украинские военные, которые делились с нами тушенкой. Мы высыпали банку тушенки в кастрюлю воды из растопленного снега и получался такой себе мини-суп.
— Помните тот день, когда россияне обстреляли роддом?
— Да, конечно. Это была как раз моя смена. Мы не знали, что происходит в городе, и вдруг в один момент к нам пришло сразу такое большое количество плачущих беременных женщин…
— Погодите, эти женщины шли в больницу своим ходом?
— Да, часть женщин из разбитого роддома пришла к нам в больницу пешком. Они все были в ужасном психологическом состоянии. Плакали, ничего нормально объяснить не могли. Что произошло — понять было невозможно. С трудом среди рожениц нашли женщину, которая была в более или менее адекватном состоянии, и только тогда узнали от нее, что россияне обстреляли роддом. Им сказали, все, кто может идти — идите самостоятельно в сторону областной больницы. Вывезти на транспорте оттуда всех раненых женщин было не реально. Уже позже в больницу начали привозить более тяжелых рожениц из роддома.
— Вам что-то известно о количестве погибших в результате теракта в мариупольском роддоме?
— Сложно сказать. Там была такая ситуация, что завалы роддома разбирать было некому. Да и было очень опасно, потому что обстрелы продолжались.
— А вы лично видели героиню многих фоторепортажей, девушку-блоггера, которая потом неожиданно переехала в россию и начала рассказывать о «зверствах азовцев»? Удалось с ней пообщаться?
— Да, я лично ее видел. У нее был сильнейший шок, она постоянно находилась в состоянии паники. Мы ни о чем с ней не говорили. Да и вряд ли что она могла бы тогда рассказать.
«Обнаруженных в больнице военных, бойцов теробороны рашисты уводили и расстреливали»
— Дима, вы человек достаточно молодой. Как вам удалось пропустить через себя столько горя, сколько вы увидели за эти дни, и не сломаться?
— Адреналин помог мне абстрагироваться полностью от всего, что происходит вокруг. Если бы пытался каким-то образом пережить каждую смерть, я бы, скорее всего, уже лежал где-то среди своих пациентов. На самом деле — это все очень тяжело пережить. То количество трупных мешков, которые мы выносили из больницы — очень сильно бьет по психике.
— Какие самые страшные травмы вы увидели, работая в Мариупольской областной больнице под постоянными обстрелами?
— Самые страшные? Это когда привозили людей с полностью распоротым животом, когда все внутренние органы наружу. Потом, помню, привозили 16-летнего мальчика. Ребята играли в футбол, когда россияне обстреляли спортивную площадку. Так вот, у этого мальчика рука и нога висели только на лоскутах кожи. Была еще одна очень страшная травма — у работника водоканала, который пытался возобновить подачу воды. Его привезли к нам с открытой черепно-мозговой травмой. Мы некоторое время пытались его реанимировать, но безуспешно.
— Скольким мариупольцам вы оказали помощь после 24 февраля?
— Наверное, через мои руки прошло более семисот человек. Это было с 24 февраля по 12 марта.
— 16 марта вам удалось выехать из Мариуполя?
— Да. Как раз в этот день россияне обстреляли Мариупольский драмтеатр. Немногим ранее, 12 марта, когда четыре российских танка заехали на территорию и окружили больницу, я вместе с еще тремя товарищами приняли решение бежать.
— А в саму больницу россияне заходили? Может быть, вы знаете, что там происходило после прихода оккупантов от своих коллег, товарищей?
— Да, они заходили в больницу, искали украинских военных. Мне рассказывали коллеги, что обнаруженных в больнице военных, бойцов теробороны рашисты куда-то уводили и расстреливали.
А потом оккупанты начали устраивать в больнице шоу для российского телезрителя. Привозили какое-то лекарство — одну коробку, дают в руки кому-то из врачей и тот под дулом автомата говорил на камеру «слова благодарности» захватчикам за помощь больнице. А с помощью медикаментов, которые находились в этой коробке, даже одному человеку нельзя было помочь.
— Дима, после всего, что вы видели, исходя из того, что вы знаете о том, что творили и творят оккупанты на украинской земле — если бы к вам на операционный стол попал российский солдат, вы бы стали ему спасать жизнь?
— К сожалению, в такой ситуации мы обязаны помочь любому человеку. Как бы поступил я? Хотел бы запустить ему по венам какой-нибудь препарат, от которого он бы больше не проснулся. Но, скорее всего, я бы ему оказывал помощь, как обычному человеку. Я просто никогда не находился в такой ситуации.
«Спрашиваю без всякого предисловия: «Ты не против выйти за меня замуж?»
— 16 марта вам удалось покинуть Мариуполь. Каким вы его увидели в тот раз?
— Весь Мариуполь был усеян трупами местных жителей. Люди боялись под бомбежками убирать тела. Это было буквально по всему городу. Больше всего трупов лежало в людных ранее местах — оптовый рынок, центральный рынок, Кировская площадь.
— Вы ведь под бомбежками сделали предложение своей девушке Лере? Как вы с ней познакомились?
— До 24 февраля я, кроме того, что учился в медицинском университете, был еще и ди-джеем. Это мое увлечение. Как-то Лера написала мне, что очень хочет попасть на мое выступление. Мы с ней начали общаться ну и с того момента встречались.
Решение о том, чтобы сделать предложение моей девушке я принял ночью. Тогда россияне очень сильно обстреливали нашу больницу из «Градов». Все тряслось. Мы все лежали на полу, закрывая головы руками. И в этот момент я понял, что со мной может случиться все что угодно. И я хочу, чтобы любимая знала, что мои намерения были серьезными. И чтобы она помнила об этом, знала, что я ее люблю.
Утром я прибежал к ее подъезду. Лера вышла навстречу. Спрашиваю без всякого предисловия: «Ты будешь не против выйти за меня замуж?» Лера расплакалась и спрашивает: «Это серьезно?» Я ответил утвердительно, и она сказала «да». Мы договорились, что свадьба и кольцо будут после того, как закончится война.
— У вас же не получилось уехать из Мариуполя вместе?
- Да, я выехал первым. Пришлось проехать мимо 21 российского блокпоста. На каждом блокпосту меня раздевали, искали патриотические татуировки. Оккупанты с мужчинами вообще себя вели очень грубо. Они залазили в телефоны, находили личные переписки…
Лера смогла приехать ко мне только в мае. Связи с ней не было, и я не находил себе места. А когда от общих знакомых узнал, что она жива и с ней все хорошо, организовал ее эвакуацию из Мариуполя. Сейчас мы вместе. Какое-то время я работал в Днепре, в больнице имени Мечникова. На данный момент работаю в Мариупольской областной больнице, которая переехала в Киев.
— Как вы считаете, удастся вам вернуться в родной Мариуполь?
— Да, конечно. Я не сомневаюсь, что Мариуполь вернется в Украину. А сейчас в Киеве я наберусь опыта, чтобы вернуться в родной город и помогать своим землякам.
Ранее «ФАКТЫ» рассказывали историю военной медсестры из Полтавской области, которая погибла в Мариуполе. .
2369Читайте нас в Facebook