«вы, господа, пляшите, картежничайте, ухаживайте, но политикой не занимайтесь»
О том, что в Татьянин день наказывать студентов за какие бы то ни было безобразия запрещалось, известно всем. Однако далеко не все знают, что эти самые безобразия в виде гулянок и кутежей даже поощрялись, и не только в этот день. Ведь молодежь, занятая скандальными похождениями, не станет думать о чем-нибудь «этаком».
«Господа, не надо бить. А то меня Бибиков опять выпорет»
Снисходительность генерала к шалостям студентов объясняется тем, что и самому Бибикову не были чужды подобные развлечения.
- Начальник края слыл порядочным волокитой, один из мемуаристов назвал его даже «проказником», — говорит исследователь киевской старины
Михаил Кальницкий. — Со своими пассиями он мило перемигивался в театре, болтал на торжественных богослужениях. Его племянник и воспитанник Сипягин считался предводителем местной золотой молодежи. Бибиков выразил свое кредо одной фразой, произнесенной перед студентами: «Вы, господа, пляшите, картежничайте, ухаживайте, но политикой не занимайтесь».
Несмотря на то что некоторые вольности студентам прощались, они могли быть наказаны за какую-нибудь погрешность во внешнем виде. Например, в бытность Бибикова попечителем университета св. Владимира губернатор любил прогуливаться по Крещатику, где часто встречал своих подопечных. Заметив, что у кого-то сюртук не полностью застегнут или же не все пуговицы в наличии, Бибиков мог отправить студента в карцер. А за иную провинность и выпороть. Не собственноручно, конечно, а призвав на помощь жандармов (в университете была своя полиция).
История университета сохранила следующий сюжет на эту тему. Бибикову стало известно, что студенты избили педеля (надзирателя. — Авт. ), и одного из них он решил наказать показательно. Вызвав юношу вместе с профессором, у которого тот жил, и удостоверившись, что парень из барчуков, он попросил преподавателя подождать в приемной, а провинившегося через другую дверь отправил с двумя жандармами во флигель. Когда барчук вернулся, то рассказал совершенно потрясающую историю о том, как Бибиков сначала «немножко посердился», но потом «дал папироску и… отпустил». Кто — поверил, кто — нет, да ведь не проверишь. О том, что случилось на самом деле, сокурсники барчука узнали лишь по окончании учебного года. Студенческая компания кутила в трактире за Днепром, и охмелевший барчук заснул на диване. В это время братия вступила в конфликт с прислугой, и кто-то крикнул, что нужно бить. Муж писательницы Марко Вовчок впоследствии рассказывал, что при слове «бить» барчук проснулся и стал просить: «Господа!.. Не надо бить, а то меня Бибиков опять выпорет!»
Наверняка это был не единственный случай физической расправы над студентами. И, скорее всего, не случайно был выбран именно барчук — Бибиков получал удовольствие, обламывая самолюбивых.
Самодурством (в разной, правда, степени) отличался не один Бибиков, грешны были и другие попечители. Например, о князе Сергее Давыдове рассказывали, как он чуть не сослал в солдаты студента, виновного в том, что оставил без присмотра в камере (так назывались комнаты общежития. — Авт. ) зажженную свечу. А дело было так.
На каком-то обеде в присутствии губернатора было сказано о «бдениях студентов в ночное время», и попечитель ринулся это проверять. Заглянул в одну камеру, в другую — никаких пьянок или карт! Только рабочий беспорядок, неизбежный там, где все заняты подготовкой к занятиям. Но беспорядок тоже повод для скандала, и попечитель его устроил. Студенты разбежались, оставив зажженную свечу. Дождавшись, когда один из жильцов камеры вернулся, попечитель набросился на него: «Чья свеча?» «Моя», — ответил тот. «А, твоя? В солдаты!» Тогда студент нашелся: «Я вам спас жизнь, а вы меня в солдаты… » Князь удивился: «Когда это ты мне спас жизнь?» — «Когда я был в первом благородном пансионе гимназистом — забыли? Вы, сходя с лестницы, поскользнулись, и если бы я вас не поддержал, то вы ушиблись бы до смерти». Князь сменил гнев на милость: «Друг мой! Ты не будешь солдатом, приходи завтра ко мне обедать!»
Тем, кто переписывал стихи Мицкевича, грозила ссылка, а то и солдатчина
Студентам университета принято было давать письменные характеристики, и делалось это в отсутствие оных на специальных заседаниях. Один из студентов, оказавшийся запертым в комнате, соседствующей с той, где проводилось такое заседание, описал в своих воспоминаниях процедуру определения характера сокурсников. «Студент А. ! — оглашал инспектор фамилию студента. — Какого ему (в смысле, присвоить. — Авт. )?.. » «Откровенного», — ответил один из членов. «Как можно «откровенного», — возмутился другой. — Я ему несколько раз приказывал остричься, а он ходит с патлами. Влепить бы ему «подозрительного»! Вот так навешивали ярлыки на студентов люди, многие из коих не блистали ни нравственностью, ни образованностью. Например, инспектор полковник Сычугов.
Однажды ему было предписано возглавить ревизию библиотечных книг. Полковник, держа в руках каталог, называл книгу, а студенты разыскивали и показывали ее ему. «Сочинения Гумана!» — огласил Сычугов. Студенты докладывают: мол, нету таких. Полковник не верит и заставляет продолжить поиск. Обессилев, студенты просят показать название в каталоге и что же видят: «De natura humana» (»О человеческой природе». — Авт. ) Цицерона.
Молодых людей не могло не возмущать положение, при котором им создавали репутацию такие люди. А те еще распускали руки!.. По этому поводу известный зоолог профессор Ковалевский писал Мечникову: «Сейчас я вернулся из заседания Совета, которым утверждено постановление университетского суда о выключении двух студентов за то, что они свистели… Это дело подло от начало до конца, и виноваты сами профессора, в особенности Томса, хватавший за шиворот студентов и пугавший публику… »
Но за подобные шалости из университета исключали редко и не навсегда. А вот если за кем замечалось участие в политических акциях — тут уже о восстановлении не могло быть и речи. Например, когда на одной из студенческих квартир были обнаружены «возмутительные стихи», об этом доложили государю, который «высочайше повелел: по произведении надлежащего изыскания виновных студентов посадить в дом умалишенных, а ежели есть и профессоры замешанные, то их судить военным судом». Расследование — с обысками, слежками и допросами — длилось больше года. Когда же наконец определился круг студентов, не являвшихся авторами стихов, а лишь читавших и переписывавших произведения Адама Мицкевича, их наказали, отправив кого учителем в отдаленную губернию, кого в солдаты. Лишь раскаявшихся оставили в учебном заведении, отдав «под особый надзор попечителя».
Впрочем, под надзором были все учащиеся. И для того, чтобы иметь возможность его ужесточить, неблагонадежным настоятельно предлагалось переехать в нанимаемые университетом казенные квартиры. Отказ служил поводом к отчислению из учебного заведения. Логика проста: если не хочешь быть на виду, значит, имеешь злой умысел.
«Видно, что совесть нечиста, — не можешь смотреть в глаза русскому царю»
Следуя этой логике, в неискренности могли заподозрить любого, кто не прямо смотрел в глаза. Так случилось, когда в 1837 году университет посетил государь император. Раздраженный выходкой польских студентов, повесивших на стенах университета пасквиль в стихах, он велел собрать всех в зале, где произнес речь о необходимости «беспредельной преданности», «бессознательной покорности» и «беспрекословного повиновения». Тех, кто не будет этих качеств проявлять, он пообещал отправить «туда, куда ворон костей не заносит». Как пишет очевидец этой сцены, затем Его Величество отправился осматривать студентов, глядя каждому в глаза. В первом ряду оказался молодой человек, страдавший косоглазием. «Ты не можешь смотреть мне в глаза?» — спросил государь. Студент молчал. Тогда государь потребовал назвать фамилию и место рождения. Узнав, что парень из Минска, заключил: «Видно, что не русский, поляк, совесть нечиста, — не можешь смотреть в глаза русскому царю».
Но это что!.. Прошло два года — и над университетом разразилась настоящая гроза. За то, что более 20 студентов оказались замешанными в так называемом деле Конарского (создавал тайные общества, работавшие на идею независимости Польши), активных пропагандистов национально-освободительных идей сослали на каторгу, а учебное заведение закрыли. В 1840 году занятия возобновились, но руководству было предписано следить за тем, чтобы «профессора, особенно истории, философии и словесности, читали свои предметы, строго придерживаясь предписанной программы; не вдавались в критику событий и фактов; не смели зародить в умах слушателей недоверия и неуважения к религии и существующему в России порядку управления; напротив, им внушалось убедить слушателей, что этот порядок, возможно, лучший, какого только человеческие общества могут достигнуть на Земле… »
361Читайте нас в Facebook
