Тихон хренников: «руководителем союза композиторов ссср меня назначил сталин»
10 июня, в день собственного девяностолетия, композитор Тихон Хренников получил в Кремле из рук Владимира Путина президентскую премию. Это не подарок на день рождения, а еще одно признание заслуг человека, чье имя уже давно принадлежит истории отечественной музыки.
«На мое 70-летие пожаловало полторы тысячи человек»
-- Третьим будете, Тихон Николаевич.
-- В каком смысле?
-- В буквальном. С начала года вы третий известный в стране человек, отмечающий девяностолетие. Сперва был Сергей Михалков, потом Никита Богословский… Словом, были люди в ваше время, богатыри, не мы.
-- Юбилеи не люблю. Нельзя вообразить ничего более идиотского, чем сидение на сцене и выслушивание пустых славословий. Мне счастливо удавалось избежать подобного. Никаких торжественных речей! Приходили друзья, выпивали со мной по рюмке водки… К примеру, на 85-летие собирались в Доме звукозаписи на Малой Никитской. Сначала был небольшой концерт из моих произведений, а потом все погрузились в автобусы и поехали в ресторан ВТО. Хорошо посидели!
-- По-прежнему позволяете себе сто граммов по торжественному случаю?
-- Уже нет. Раньше -- с удовольствием, а теперь организм возражает против алкоголя. Приходится считаться… Словом, пышных, помпезных торжеств стараюсь избегать. Единственный раз день рождения отмечал с размахом: на 70-летие пожаловало полторы тысячи человек. Сам не ожидал. Весь день в Союзе композиторов накрывали столы, специально пришлось приглашать четырех поваров…
А что касается реплики о Михалкове и Богословском, то вы правы: есть отдельные долгожители. Никиту я поздравил с юбилеем по радио. Сережу люблю давно и нежно. Мы общаемся с ним -- страшно сказать! -- с 1937 года. Представляете? Более 65 лет! Нас познакомила моя покойная жена Клара. Она работала журналисткой в «Вечерней Москве», а Михалков там печатался и однажды пришел к нам домой на 3-ю Миусскую улицу. У Сережи еще не было костюмов, он носил юнгштурмовскую форму…
-- Сергея Владимировича президент лично уважил, пожаловав к юбиляру на чаепитие на Поварскую. Вы высоких гостей ждете?
-- На день рождения не принято приглашать. Друзья, люди, которые тебя любят, приходят по собственному желанию. И президент сам решает, куда и когда ему идти. Но не думаю, что он станет повторяться. Кроме всего прочего, Михалков -- автор Гимна России, как было не поздравить такого человека?
-- Не прибедняйтесь, Тихон Николаевич, и у вас есть заслуги перед Родиной.
-- Об этом не мне судить. Так не поступают.
-- Но порассуждать вслух ведь можно? На мой взгляд, у вас с Сергеем Михалковым много общего. Оба Герои и лауреаты, оба подолгу возглавляли творческие Союзы, за что потом нещадно критиковались. В конце концов, оба были любимцами товарища Сталина…
-- Иосиф Виссарионович назначил меня руководителем Союза композиторов СССР. Я сочинял музыку, обожал сидеть за роялем или письменным столом с нотными листами, не рвался ни в какие начальники, но моего согласия не спрашивали. Я пришел домой и вместе с Кларой проплакал всю ночь. Был потрясен, пытался отказаться, но разве такое было возможно? Шепилов, возглавлявший тогда агитпроп ЦК ВКП(б), убеждал: вам, товарищ кандидат в члены партии, оказано высокое доверие, не волнуйтесь, поможем, поддержим.
-- После чего выдал доклад для выступления на первом съезде СК СССР?
-- Мне поручили подготовку съезда, а я не знал, чем заниматься, за что хвататься в первую очередь. Никогда прежде с трибун не выступал, двух слов публично связать не мог и текст доклада увидел часа за полтора до начала заседания… Даже времени ознакомиться не было, взял и прочитал все делегатам.
-- Обвинив Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна и прочих коллег в формализме и подражании Западу…
-- Позже пытался разобраться, почему в ЦК выбрали такую тональность. В ту пору наша страна оказалась в блокаде, опустился «железный» занавес, и партийное руководство решило дать отпор всему западному, в том числе и в искусстве. Первоначальный вариант постановления, который готовил Шепилов, был сравнительно мягок, но Сталин лично вписал фамилии тех, кого, по его мнению, следовало подвергнуть критике. Эти документы недавно обнаружены в архивах.
«Я брал уроки у Сергея Прокофьева»
-- Наверное, после выступления на съезде многие отвернулись от вас?
-- Нет, тогда все воспринималось иначе. На посту первого секретаря Союза я старался помогать людям. Неужели думаете, без моего участия уже через полтора года после критических оценок, содержавшихся в постановлении ЦК, Прокофьев и Шостакович получили Сталинские премии? Не будьте наивным! Я же являлся заместителем председателя Комитета по премиям, руководил музыкальной секцией. Все находилось в моих руках.
А ярлык сталинского комиссара мне налепили позже… Особенно усердствовали в описании якобы творившихся в Союзе композиторов ужасов музыканты, уехавшие на Запад. Им выгодно было изобразить себя жертвами режима, а меня сделать монстром.
-- Сергей Прокофьев -- ваш учитель?
-- Да, я брал у него уроки. У меня в музыке три бога -- Бах, Чайковский и Прокофьев. Всегда так считал.
-- На ваше мнение не повлияло и то, что именно один из этой святой троицы настаивал на четверке по специальности на защите вами диплома в консерватории?
-- Повторяю, Прокофьев -- гений! А его оценка на экзамене… Мэтру нравилась иная музыка, он не воспринял мою симфонию, которая в тот момент уже имела шумный успех, и знаменитый дирижер Леопольд Стоковский играл ее по всему миру, включив в репертуар Филадельфийского оркестра. Было ли обидно из-за того, что не получил красный диплом? Скорее, больше расстроились мои друзья, считавшие, что я достоин высшего балла. Правда, уже через три года ученый совет консерватории пересмотрел решение выпускной комиссии и постановил все же вручить мне диплом с отличием и высечь мое имя золотыми буквами на мраморной доске почета. Думаете, для меня было важно добиться этого признания? Да я уже забыл о той злосчастной четверке!
Знаете, так вам скажу… Из родного Ельца я уезжал в Москву пятнадцатилетним пацаном, получив перед дорогой отцовские напутствия. Папа был простым человеком, служил приказчиком у купцов, но советы дал мудрые, я их на всю жизнь запомнил. Отец сказал: «Никогда слишком не радуйся успехам и не огорчайся из-за неудач. Живи сам и давай жить другим».
Вторая мысль, по-моему, особенно актуальна сейчас. В обществе царит дикий разгул эгоизма! Люди перестали оглядываться по сторонам, заботиться о ближних. Много появилось тех, кто ради собственной выгоды готов обездолить, лишить последнего куска менее сноровистых, нахрапистых, пробивных. Это относится и к повседневной жизни, и к бизнесу, и, увы, к искусству.
-- Времена переменились?
-- Это не оправдание. Людьми надо оставаться всегда. В любой ситуации.
-- Может, мельчает род людской? Читаю, как Гнесин принимал у вас вступительные экзамены в училище, Немирович-Данченко заказывал оперу для своего театра, а Пырьев -- музыку к фильму «Свинарка и пастух», и думаю: похоже, прежде масштаб личностей был иной.
-- И тогда с гигантами соседствовали карлики. Так было и будет. Да, мне повезло: я знал великих, работал с ними. Это большая удача, счастье.
«Я никого не предал, наоборот, как мог, защищал товарищей»
-- А как вам, Тихон Николаевич, удалось не написать ни одной песни о вождях?
-- Не хотелось.
-- Мало ли кому чего хотелось! Вы ведь не жаждали стать во главе Союза композиторов, но пришлось.
-- Это другое. Творческого человека никто не мог заставить. Писали только по собственному желанию. У Хачатуряна есть изумительная песня о Сталине. Блантер сочинял музыку о нем, Прокофьев, Шостакович… А мне не хотелось.
-- Ну да, вы же Иосифу Виссарионовичу не песни адресовали, а письма с просьбой освободить попавших под раздачу родственников.
-- Десятки писем! У меня двух братьев арестовали. Один был директором школы, второй -- начальником крошечной железнодорожной станции Лучок под Ельцом. Я знал: они не виновны, но боялся, что мои письма не дойдут до адресата. Не забывайте, на дворе стоял 37-й год… Все же дело Николая, директора, передали из НКВД в народный суд. Я нанял Брауде, блестящего адвоката, защищавшего всех известных «врагов народа». Он запросил огромный гонорар, у меня таких денег не было, пришлось одалживать у друзей и знакомых. Мы поехали с Брауде в Орел, где в местном централе сидели братья… Потом начался процесс, на котором вчерашние доносчики, школьные учителя, стали дружно отказываться от прежних показаний, валя все на НКВД. Мол, из нас силой выбивали поклепы… Николая освободили в зале суда, люди чуть ли не на руках несли его домой… Второго брата мне уже не отдали, его судила «тройка», приговорила к десяти годам лагерей. В 1943 году брат умер в ГУЛАГе…
-- Вот вам и песни о вождях…
-- Знаете, я в таком возрасте, когда ни к чему лукавить, стараться казаться лучше, чем есть. Могу сказать твердо: жил по совести, хотя, конечно, приходилось оказываться в разных ситуациях. Вспоминаю кампанию по борьбе с космополитизмом в начале 50-х годов. Жуткий расцвет антисемитизма! Чтобы запустить репрессивный механизм, порой нужна была одна-единственная отрицательная характеристика с места работы. От меня требовали «сдать» композиторов-евреев, которых в нашем Союзе было большинство. Я никого не предал, наоборот, как мог, защищал товарищей, за что крепко получал от черносотенцев, в чьих рядах были люди с очень громкими именами. Травля шла отчаянная! Каждый день доставал из почтового ящика карикатуры, где меня рисовали то повешенным, то сидящим на электрическом стуле…
Однажды секретарь ЦК Суслов показал доносы, которые строчили люди из моего ближайшего окружения. Они часто приходили в нашу квартиру (Союз композиторов располагался на первом этаже, а мы с Кларой жили на четвертом), регулярно обедали и ужинали за моим столом, а потом сочиняли обо мне всякие гадости. Читать это все было ужасно! А каково смотреть в глаза предателям?
-- Вы продолжали общаться с ними? Руку пожимали?
-- Конечно. Суслов взял слово, что я никак не покажу, будто в курсе… Приходилось по-прежнему принимать этих людей дома, разговаривать с ними, шутить. Закончилось все печально -- полным истощением нервной системы, нарушением мозгового кровообращения. Фактически я находился при смерти. ЦК направил меня в Барвиху, в санаторий. Там стало еще хуже, семнадцать суток провел без сна. Клару все это время не пускали в Барвиху. Когда она все же прорвалась и увидела, в кого я превратился, то заплакала. Жена поняла: еще немного, и она останется вдовой. Режим в санатории был строжайший, можно сказать, лагерный, и Клара вывезла меня на волю, уложив на заднее сиденье автомобиля и накрыв вещами. Так я спасся, но потом еще год тяжело болел, восстанавливался…
-- Что-то воспоминания настраивают вас на минорный лад, Тихон Николаевич. Может, разговор о современной музыке добавит светлых тонов?
-- Не склонен особенно ругать или хвалить нынешних композиторов. Да, сегодня музыки стало больше, но она по-прежнему остается разной. Кто-то пишет хорошо, а кто-то -- плохо. Вот и все отличие.
-- Смотрю, у вас открыта крышка рояля. Продолжаете работать?
-- Конечно. Заканчиваю дуэт для тенора и сопрано на любовную лирику древнего армянского поэта. Стихи даже немножко рискованные, фривольные, не знаю, осмелитесь ли ли вы их опубликовать.
-- Но ведь вы, Тихон Николаевич, не боитесь в 90 лет такой поэзией увлекаться? Значит, жизнь продолжается.
-- А никто и не собирался сдаваться. Вы же сами говорите: есть люди и в наше время…
Читайте нас в Facebook
