«отец объяснил, что если я увижу маму, нужно называть ее «тетя» -- иначе нас всех расстреляют»
Через девять дней после оккупации Киева немцами в городе были расклеены две тысячи объявлений на русском, украинском и немецком языках. «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельника и Дохтеревской (возле кладбищ). Взять с собой документы, ценные вещи, в также теплую одежду и белье и прочее. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».
Названия улиц Мельникова и Дегтяревской в приказе были написаны с ошибками (видимо, немцам попался плохой переводчик). Но угроза расстрела в случае неявки прочитывалась безошибочно. И утром 29 сентября толпы евреев со всего Киева хлынули к Сырцу… Вместе со своими старенькими родителями шла и красивая 30-летняя женщина -- актриса Дина Проничева. Она не догадывалась, какая роль уготована ей в трагедии Бабьего Яра…
«Туда войти можно было свободно, а на выход никого не пропускали»
На сцене Дина Проничева никогда трагических ролей не играла. Ее амплуа -- сказочные персонажи, а сказки, как известно, всегда заканчиваются счастливо.
Сначала вместе с мужем -- актером кукольного театра Виктором Проничевым -- она готовила номера для концертов. А потом и сама стала играть в Киевском центральном театре кукол -- так до войны называлось это обожаемое детьми заведение, разместившееся в самом центре столицы в стенах бывшей синагоги.
Девичья фамилия Дины Мироновны -- Мстиславская, и в паспорте указывалась ее национальность: еврейка. Выйдя замуж, она взяла фамилию мужа -- Проничева (кто знал, что это пустяковое обстоятельство когда-то поможет ей спастись от гибели?) Дети тоже носили отцовскую фамилию. Когда началась война, Лиде было четыре годика, а Вове -- два.
Рано утром 29 сентября 1941 года Дина вышла из дома на улице Воровского, 41 и отправилась к своим родителям на улицу Тургеневскую, 27. Накануне все думали и гадали: что значит этот приказ? Как и многие киевляне, родные Дины были уверены, что их куда-то вывезут -- ведь неподалеку от места сбора, на Сырце, была товарная станция и железнодорожная ветка. На семейном совете решили: Дина со своей младшей сестрой (братья ушли на фронт) проводит стариков, посадит в поезд, а сама вернется домой, и будь что будет.
Потом в том же доме на улице Воровского, 41, откуда она уходила в Бабий Яр, Дина Мироновна Проничева будет рассказывать писателю Анатолию Кузнецову, как она пережила собственный расстрел и спаслась -- «она не верила, что это может быть опубликовано и что это кому-нибудь нужно. Ее рассказ длился несколько дней и перемежался сердечными приступами… » По рассказу Дины Проничевой Кузнецов написал главу своей знаменитой книги «Бабий Яр». Но далеко не всем известно, что есть еще и письменные свидетельства самой Дины Мироновны.
«19 сентября 1941 года в город Киев вошли немцы. 20 сентября домой пришел муж из окружения… Настроение, конечно, было паническое: ни пищи, ни воды, ни света -- ничего не было. Числа 24-25 сентября по Киеву начались пожары. Был взорван Крещатик, горели улицы Пушкинская, Свердлова. Начались облавы, немцы ходили ночью по квартирам, выискивая евреев. Я жила у свекрови, она была женщина набожная, у нее висели иконы, и, когда пришли немцы, она указала на иконы, т. е. , что мы русские, и немцы меня не тронули.
А по городу были распущены слухи, что все пожары происходят из-за евреев, которые остались здесь, не эвакуировались, после чего 28 сентября 1941 года по всему городу расклеили приказ…
В семь часов утра я была у своей матери, и в начале восьмого мы отправились в указанное в приказе место. По улицам пройти было невозможно: на подводах, машинах, двуколках везли вещи, был страшный гул, людей шло очень много: старики, матери с грудными детьми, старухи. Мы шли толпой. Дойдя почти до ворот еврейского кладбища, мы увидели, что там проволочное заграждение, противотанковые ежи. У входа стояли немцы и полицаи, пропускавшие за заграждение. Туда войти можно было свободно, а на выход никого не пускали, кроме переводчиков. Я посадила родных у ворот кладбища, а сама пошла посмотреть, что делается впереди, куда сворачивают люди, зачем они туда идут. Я думала, что там стоит поезд, но увидела, что меховые вещи евреев немцы сразу снимают. Пищу забирали и складывали в одну сторону, одежду -- в другую, а люди шли прямо…
Я вернулась к своим старикам, ничего им не сказала, чтобы их не волновать, и прошла вместе с ними. У родных отобрали вещи. Пошли прямо, потом направо, тут я потеряла родных, меня от них оттеснила толпа. И вдруг я слышу позади себя голос в толпе старика: «Дети мои, помогите пройти, я слепой!» Мне стало жаль старика, и мы вместе с ним пошли. Я у него спросила: «Дедушка, куда нас ведут?» Он мне говорит: «Разве, деточка, ты не знаешь, мы идем отдать Богу последний долг».
-- В день еврейского праздника Йом-Кипур (судный день) людей на расстрел гнали по улице Мельникова мимо еврейского и караимского кладбищ к пустырю, который примыкал к Бабьему Яру, -- рассказывает президент Еврейского совета Украины, председатель Фонда «Память Бабьего Яра» Илья Левитас. -- Сам этот Яр был небольшим ответвлением Кирилловского Яра, шедшего почти параллельно улице Олены Телиги (бывшей Коротченко). В сторону этой улицы -- под прямым углом от Кирилловского Яра -- и отходил Бабий Яр, заканчиваясь там, где сейчас стоит торговый павильон, между домами N 25 и 27 по улице Телиги. Памятник «Минора» -- еврейский семисвечник -- на улице Мельникова, так же, как и другой памятник -- на улице Дорогожицкой, стоят на символических местах. Здесь людей не расстреливали.
А самого Бабьего Яра уже нет. Он был засыпан в 1962 году после куреневской катастрофы, когда воды и глина из Яра прорвали дамбу.
«Потом я увидела площадь, по обе стороны которой стояли немцы в два ряда. У них были дубинки резиновые или большие тяжелые палки. И вот мы должны были пройти весь этот коридор, как я его называю, это побоище… Немцы били людей с двух сторон в обязательном порядке. Если кто-нибудь падал, на него спускали собаку, которая рвала вещи, тело, человек поневоле поднимался и бежал вниз, а там попадал в руки полицаев, которые раздевали людей донага, причем били ужасно, куда попало и чем попало: и руками, и ногами, у некоторых полицаев были на руках кастеты.
Люди на расстрел шли совершенно окровавленные. Я еще не шла, все это видела сверху, не доходя этого коридора. Но когда я посмотрела в сторону раздетых, очевидно, меня снизу заметила мать, и она мне кричала: «Доченька, ты не похожа, спасайся!» Мне хотелось броситься их защитить, но инстинкт самосохранения подсказал -- ты не спасешь. Я должна была пройти этот коридор, и я прошла под ударами немецких палок, но прошла, не согнувшись, прямо -- выдержала все.
Сошла вниз прямо к полицаю и сразу же поинтересовалась у него на украинском языке, где комендант. Он спросил, зачем мне комендант. Я ответила, что не еврейка, а украинка, шла провожать сотрудников, попала сюда случайно. Он как-то посмотрел на меня, спросил документы. Я показала ему членский профбилет и трудовую книжку, где национальность не указывается. Он поверил мне, потому что фамилия русская, отчество тоже как-то звучит по-русски, и он указал мне на бугорок, где сидела небольшая группа людей, говорит: «Садись, подождешь до вечера, когда всех жидов перестреляем, вас выпустим».
Я поднялась на бугорок, села… На глазах моих люди истерически смеялись, видимо, сходя с ума, становились за несколько минут седыми. Грудных детей вырывали у матерей и бросали вверх через песчаную стену, всех голых выстраивали по два-три человека и вели на какую-то возвышенность к песчаной стене, в которой были прорези. Туда люди входили и не возвращались. »
«Перед расстрелом нас не раздевали, так как немцы уже были уставшие»
-- В расстрелах 29-30 сентября 1941 года принимала участие зондеркоманда 4-А, до прихода в Киев уже уничтожившая почти 15 тысяч человек, -- говорит Илья Левитас. -- Вошла передовая часть этой команды в Киев вместе с передовыми частями вермахта. Это, пожалуй, единственный случай, когда специалисты по расстрелам вошли в завоеванный город вместе с армейскими подразделениями.
Почему? Спешили подготовить расстрелы евреев? Значит, казни в Бабьем Яру были спланированы заранее? Или все-таки идея массового расстрела возникла уже в оккупированном Киеве? Это первая тайна Бабьего Яра.
Главная часть зондеркоманды, возглавляемая штандартенфюрером СС Паулем Блобелем, прибыла в Киев вместе со своим штабом 25 сентября. В этот же день вошли в город и два полицейских батальона (45-й и 303-й) полиции Южной России численностью примерно по 500 человек. Возглавлял их обергруппенфюрер СС Еккельн. Всего к этому дню в городе сконцентрировались более полутора тысяч эсэсовцев и полицейских (они и были исполнителями расстрелов). 26 сентября было проведено совещание с участием Блобеля, Еккельна и коменданта города Эбергарда -- рассмотрели и утвердили план уничтожения евреев. Назначили место, время, способы оповещения. 28 сентября из штаба группы Ц в Берлин пошло донесение N 97 о том, что в Киеве «возможно имеется 150 тысяч евреев. Проверить эти сведения пока невозможно. В ходе первой акции 1600 арестов, приняты меры по захвату всего еврейства, предусмотрена казнь по меньшей мере 50 тысяч евреев… »
Расстрелы в Бабьем Яру продолжались еще два года -- 104 недели! -- по вторникам и субботам. Число расстрелянных в эти дни было разным -- от нескольких человек до нескольких загруженных машин. Расстреливали заложников, военнопленных, коммунистов, националистов, подпольщиков, душевнобольных из больницы им. Павлова… Уничтожали людей разных национальностей. Но, как сказал Виктор Некрасов, «только евреев расстреливали за то, что они -- евреи».
«Вечером подъехала машина, и немец--офицер, который в ней сидел, сказал, чтобы нас всех расстреляли, мотивируя тем, что если хоть один человек отсюда выйдет и проговорится в городе, что он здесь видел, то на второй день ни один жид не явится.
Нас всех повели расстреливать туда же, в песчаный разрез, куда вели всех. Но нас не раздевали, так как уже было темно и немцы уже были уставшие. Я шла примерно во втором десятке. При выходе из так называемой двери, из этого разреза, слева был небольшой выступ, где выстраивались все люди и с противоположной стороны из пулеметов их расстреливали. Люди падали вниз в очень-очень глубокую пропасть. Я закрыла глаза, сжала кулаки и сама бросилась вниз до выстрела. При падении я не чувствовала ни боли, ни удара. У меня было единственное желание -- жить. После нашей небольшой группы в этот вечер уже никого не расстреливали. Мы лежали сверху ямы. Потом я услышала икоту предсмертную, плач -- это все исходило от недобитых людей, от умирающих.
Немцы присвечивали фонариками сверху и стреляли вниз, добивая еще недостреленных. Недалеко от меня кто-то стонал сильно, и немцы спустились вниз, их это очень раздражало. Один из полицаев или немцев, споткнувшись, перелетел через меня так, что я перевернулась. Он присветил фонариком. Меня подняли, ударили, потом бросили. Один немец стал мне ногой на грудь, другой -- на руку, но и в этот раз я не застонала. Они решили, что я мертва, оставили меня в покое, а сами ушли.
Через некоторое время я почувствовала, как на меня посыпался песок -- это присыпали трупы. Мне стало очень тяжело, т. к. я лежала лицом вверх. Я собрала все силы и стала барахтаться. Решила -- пусть лучше расстреляют, чем я заживо буду похоронена. Здоровой правой рукой (левую руку немец мне вывихнул, когда стал на нее), откинула песок с лица. Вместе с воздухом я наглоталась песку, закашляла. Я, конечно, старалась кашлять тихо. Почувствовала облегчение, я стала барахтаться и вылезла.
Пролежав немного в темноте, я рассмотрела, что на большом расстоянии вокруг -- четыре стены, а ползти мне нужно к той стене, откуда мы свалились. С большим трудом я выбралась наверх, в эту минуту меня кто-то окликнул. Это оказался мальчик 14 лет, которого звали Мотя. Я приказала ему молчать, и мы поползли вместе. Нам надо было куда-то спрятаться. Мы опустились метра на два вниз за одну из стен расстрела и скрылись в кустах. К вечеру у меня началась галлюцинация: я видела перед собой отца, мать, сестру, которые были одеты в белые длинные халаты. Все они смеялись, кувыркались… Я потеряла сознание и свалилась в обрыв. Когда очнулась, надо мной сидел Мотя и плакал, он думал, что я умерла. Мы поползли с ним дальше… Для того чтобы спастись, нужно было переползти большой луг, подняться на гору и тогда только попасть в Куреневскую рощу.
Мы договорились с мальчиком, так как он был почти раздет, а я все-таки в темном, что он поползет первый и, если все будет благополучно, пошевелит веткой, и тогда поползу я. Но он переполз и попал прямо на охрану, его сразу же расстреляли. Я чуть не потеряла сознание. Снова одна! Кругом был песок. Я подняла немного песку, сделала ямку, потом засыпала ее, как будто бы над могилой, поплакала, так я словно бы похоронила ребенка».
«Мама сшила себе из одеяла пальто и так ходила»
Дина Мироновна дважды избежала гибели, но жизнь ее все равно висела на волоске: выдадут -- не выдадут? То же касалось и ее сына с дочерью -- ведь детей от смешанных браков в Киеве расстреливали. Все зависело теперь от того, кто попадется навстречу. А город не состоял из одних только праведников или только лишь иуд.
Когда Дина Проничева на четвертый день все-таки выбралась из Бабьего Яра и доползла до первого домика, хозяйка… выдала ее немцам. Дину привели на ту же площадь, где раздевали четыре дня тому назад. Но ее сразу не расстреляли. Затолкали в грузовую машину и куда-то повезли. Дина договорилась с сидевшей рядом девушкой-медсестрой по имени Люба, что они при удобном случае выпрыгнут через задний борт. Если убьют, так уж сразу -- это лучше, чем сидеть и ждать смерти. Они прыгнули на полном ходу, и их «не заметили».
Еще два с лишним года -- до освобождения Киева -- Дина Проничева «играла в прятки» со смертью: на нее доносили, но ее и спасали. За домом на Воровского следили -- стало известно, что Дина уцелела в Бабьем Яру. Виктора Проничева арестовало гестапо -- за укрывательство жены-еврейки и нежелание сотрудничать с оккупантами он был расстрелян.
Дина ночевала в подвалах, на чердаках, в развалинах, перестаивала ночи в уборных. Скиталась по селам и пригородам Киева. Добравшись пешком до Белой Церкви, застала там труппу киевского театра. «Машинист сцены театра Афанасьев, когда меня стали преследовать внутри театра, взял меня под свою защиту. Незадолго до моего прихода у него на глазах расстреляли его жену-еврейку и убили трехмесячного ребенка… »
Сына Дины Мироновны спасла ее знакомая -- молодая девушка-подпольщица Наталья Молчанова, и поныне живущая в Киеве, -- она отвезла Володю в детдом на улице Овручской. Там же чуть позже оказалась и дочь Лида. Но встретились брат с сестрой только через несколько лет.
Лидочка всю осень 41-го жила в комнате на улице Воровского с бабушкой Екатериной Антоновной (изредка, по ночам, приходил отец). Бабушка и раньше сильно болела, а с приходом зимы лежала неподвижно. Дверь, запертая изнутри на засов, Лиде не поддавалась.
-- Я забралась на подоконник, -- рассказывает Лидия Викторовна Проничева (Андреева), -- и крикнула: «Бабушка спит, а по ней кошечки бегают!» Но это были не «кошечки», а крысы, и они чуть не съели покойницу. Соседи посоветовали разбить окно кочергой, и я выбралась из заточения. Бабушку увезли на саночках. А я осталась сидеть во дворе… Иногда ночью соседи забирали меня на пару часов -- покормить, обогреть. А потом дворник, рыжий Клим, выбросил меня за ворота дома -- на улицу. До сих пор не знаю, почему он тогда же не донес в полицию. Может, бабушки-покойницы боялся -- она была женщина строгая.
На углу улиц Гоголевской и Воровского был киоск -- за ним я и сидела. Однажды утром ко мне подошла молодая красивая женщина и сказала: «Лидочка, пойдем со мной!» Очевидно, она меня хорошо знала. После этого случая сколько ни пыталась узнать ее имя, все безуспешно. Спасительница увела меня в детдом. Я много болела, от жара впадала в забытье. Но о том, что у меня есть братик, не забывала.
-- А как вы встретились с мамой?
-- В тот день в детдоме на раскладушках сушили на зиму яблоки, и мы, ребятишки, крутились возле этого лакомства. Вдруг меня позвали. Я вижу -- мама! Кинулась к ней. Но потом отступила: «Ой, тетя… » Отец меня учил: «Если встретишь маму, говори «тетя», иначе нас всех расстреляют». Но тут я слышу: «Доченька, теперь уже можно сказать «мама». И я бросилась к ней на шею. Радость какая -- мама! Только непонятно, почему все вокруг плачут.
Спустя время Дина Мироновна нашла и сына. А до этого, как пишет она, «я ходила из детдома в детдом… Потом мне сказали, что детей, которые находились там, где моя дочь, расстреляли… »
-- До сих пор удивляюсь, как мама узнала меня в маленьком, хилом заморыше среди массы других детей, -- говорит Владимир Викторович Проничев. -- У меня ведь и примет особых не было. И числился я как Виталик Неизвестный. Но мама есть мама…
В тот день на меня в песочнице набросилась большая крыса, я бросился наутек. Только отряхнулся, и вижу у ворот стоят незнакомые люди. А мне говорят: вот это мама… Но ей сначала нужно было доказать, что я ее сын. Да и после прохождения всех формальностей сразу нас с Лидой она забрать не могла -- жила впроголодь, в нищете. Кто-то подарил ей одеяло, она сшила из него пальто и так ходила.
Мама частенько просила меня сбегать к соседям -- за «трешкой» до получки, сама стеснялась. Кормились ведь на ее 75 рублей актерской зарплаты. Отчим пришел с войны инвалидом, пенсию свою пропивал (отчим -- это тот самый Григорий Афанасьев, когда-то защитивший Дину Проничеву в театре от преследований. -- Авт. ). Но уж театром мы «наелись» досыта! И в Театре Франко, и в кукольном -- все спектакли с маминым участием пересмотрели. У мамы был такой звонкий, мальчишеский голос!
Она никогда не позволяла себе расслабиться, отдохнуть, ей неудобно было взять больничный. Даже когда рак «съел» у нее одну почку, она продолжала работать. Труженица была великая. И скромная очень. Уже после ее смерти я случайно узнал, что по книге «Бабий Яр» собирались ставить фильм, и маму должна была играть Элина Быстрицкая. О том, что пришлось испытать ей в Бабьем Яру, мама старалась не рассказывать.
-- Она еще опасалась, как бы нам это не повредило, -- дополняет брата Лидия Викторовна. -- Володя ведь служил на Байконуре, а у меня муж был военным.
-- Что именно не повредило?
-- То, что она еврейка… «Немодная» тогда это была тема -- Бабий Яр. Мама каждый год 29 сентября ходила туда с бывшими пленными из Сырецкого концлагеря. Тогда никаких памятников в Бабьем Яру не было. (Сначала здесь стоял только камень с надписью о том, что здесь «расстреляны 100 тысяч советских граждан». Тех, кто осмеливался заговорить о факте геноцида, строго спрашивали: «А разве евреи -- не советские граждане?» Официально же в СССР антисемитизма не было. -- Авт. ).
… Только в 1968 году Дина Проничева получила отдельную маленькую квартиру -- после возвращения из западногерманского города Дармштадт.
-- Адвокаты бывших нацистов из карательной зондеркоманды «4-А» затребовали «живых свидетелей» Бабьего Яра -- в надежде, что таковых нет. И тетя Дина отправилась на судебный процесс, как главный (и на тот момент единственный !) свидетель, -- говорит племянник Дины Мироновны, главный редактор газеты «Эйникайт» Михаил Френкель. -- В аэропорту она чуть не упала в обморок при виде немецких военных в форме. Ей показалось, что снова вернулся 41-й год… Ее появление в зале суда произвело эффект разорвавшейся бомбы.
По последним данным, сейчас осталось около 20 человек, которые спаслись из Яра. Но в те годы практически единственным свидетелем была Дина Проничева, «наградой» за показания ей были сердечные приступы и обмороки.
-- Умирала мама тяжело, -- говорит Владимир Викторович. -- Рак перекинулся на вторую почку… Я подал рапорт командованию на переезд в Киев -- чтобы ухаживать за мамой. Но мне ответили: у вас есть другие родственники, которые могут осуществлять уход. Когда муж сестры подал аналогичный рапорт -- они получили тот же ответ. И все-таки мы вырвались к маме. Она умерла у нас на руках.
В наследство от матери детям достались старые фотографии и книга Анатолия Кузнецова с дарственной надписью: «Дорогой Дине Мироновне Проничевой, мужественной женщине, герою. Автор -- Ваш навсегда -- А. Кузнецов. 11 / XII — 1967 г. »
«Закройте глаза и представьте, что приказ относится к вам»
-- Полное издание «Бабьего Яра» я первым привез в Киев в 1989-м году, -- рассказывает Илья Левитас. -- В Израиле я специально взял две книги. Одну сразу же отобрали наши таможенники на границе с Румынией (в Израиль тогда добирались только так: самолетом до Бухареста, а оттуда -- поездом).
-- И это в 1989 году?
-- Да. Сейчас в это уже трудно поверить. Как и в то, что евреев, приходивших к своим близким в годовщину расстрелов, сюда не пускали, а наиболее настойчивых за руки уводили в милицейскую машину. Но все это было… А вторую книгу «Бабьего Яра» я предусмотрительно разорвал по листочкам, спрятал между страницами каких-то брошюр -- и ее не нашли.
… Школьником, в 45-м году Илья Левитас вместе с другими мальчишками на каникулах ходил по Бабьему и Кирилловскому Ярам и сдавал в автолавку ведра с тем, что удалось насобирать: пуговицы, булавки, ножички, кошельки, бритвы, гильзы… Тогда в Киеве собирались открыть пантеон памяти, и эти вещи должны были стать экспонатами. За ведро платили три рубля -- немалые деньги для школьника: десять пирожков с ливером можно было купить. А однажды автолавка не приехала. И все находки мальчик отнес домой. Спустя 60 лет они станут ценнейшими экспонатами Музея Бабьего Яра.
-- Это звучит невероятно, но мне, подростку, удалось видеть киевский процесс над гитлеровцами в 45--46-м, -- говорит Илья Михайлович. -- Их судили в киевском Доме офицеров, а я жил в доме напротив. Лестница в Доме офицеров вела на балкон, где стояла коробка репродуктора -- полая внутри. И вот я забирался в этот репродуктор и сквозь дырочки наблюдал за происходящим. Помню, как женщина, давая свидетельские показания, потеряла сознание (позже я узнал, что это была Проничева).
-- Илья Михайлович, можно ли сказать, что сегодня, спустя 60 лет, нам уже все известно о трагедии Бабьего Яра?
-- Мы до сих пор не знаем главного -- точного числа погибших. В донесении, которое отправили в Берлин «исполнители», зондеркоманда 4-А, было сказано: 29 и 30 сентября расстреляны 33 771 человек. Поразительная точность! Но она-то и вызывает сомнение. Ведь сами оккупанты считали, что в Киеве осталось 150 тысяч евреев. Куда же девались более 115 тысяч человек?.. Чрезвычайная Комиссия по расследованию злодеяний фашистов на оккупированной территории, начавшая свою работу сразу после освобождения Киева, вновь назвала число жертв с немецкой точностью -- 33 771. Как эта цифра попала в ЧК -- тоже загадка.
Мне удалось получить косвенные данные о числе расстрелянных. Трое оставшихся в живых военнопленных из Сырецкого лагеря -- Яков Капер, Давид Будник и Захар Трубаков вместе с другими узниками-евреями в августе-сентябре 1943 года уничтожали в Бабьем Яру останки убитых. Они баграми вытягивали спрессованные трупы. На памятники, принесенные с еврейского кладбища, укладывали решетчатые ограды с могил, на них -- дрова и трупы. Все это поливалось нефтью и поджигалось. Трупы сгорали, а пепел разбрасывали по дну и склонам оврага. Адских печей было не менее 60 -- каждая вмещала от 2,5 до 3 тысяч трупов… По самым скромным подсчетам выходит не менее 150 тысяч убитых.
Прояснить ситуацию могли бы документы, которые до сих пор не найдены. Накануне расстрела дворникам приказали сдать списки живущих в их домах евреев в городскую управу -- якобы для подсчета числа вагонов. Если эти списки сохранились (а это вполне возможно), то искать их нужно и в наших архивах, и в немецких, и в американских, куда была вывезена часть документов. Но скорее всего -- в наших…
Закройте глаза и представьте, что приказ «Всем жидам города Киева… » касается вас. Представили? Не старайтесь: все равно вы будете подсознательно чувствовать, что это игра…
Тем же людям, 60 лет назад, надо было решать. А выбора не было. Оставаться дома -- расстрел. На выходе из города -- фашистские посты и полицаи. Спрятаться у соседей -- подставить под удар их семьи. Так что выход был один -- идти. И надеяться, что худшего не будет. Ведь надежда умирает только вместе с человеком…
4123Читайте нас в Facebook
