Евгений Шапошников: «Что делать с ГКЧП?» — спросил меня министр обороны Язов. «Послать на…» — не выдержал я»
Заслуженный военный летчик России, маршал авиации Евгений Шапошников теперь работает советником генерального конструктора КБ имени П. О. Сухого по гражданской авиации. У Евгения Ивановича есть жена, двое детей и пятеро внуков.
Мой собеседник по-прежнему бодр, энергичен, часто шутит. Вспоминаю, как во времена Союза на фоне суровых лиц членов Политбюро улыбка нового молодого министра обороны Шапошникова вселяла надежды на лучшее. Глядя теперь на юбиляра, убеждаешься, что 70 лет — не возраст, а так себе, отметка на карте полета.
В рабочем кабинете Евгения Ивановича висят портреты летчика Петра Нестерова и Владимира Высоцкого, несколько фотографий с Владимиром Путиным и другими руководителями государства и авиационной отрасли, макеты истребителей, на которых летал.
— Евгений Иванович, в августе 1991 года как главнокомандующий Военно-Воздушными силами СССР вы оказались в центре событий, изменивших жизнь нашей страны, и не поддержали созданный в отсутствие президента Горбачева Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который попытался узурпировать власть и едва не вверг страну в гражданскую войну…
— Еще 14 августа я доложил министру обороны Дмитрию Тимофеевичу Язову, что в субботу 17 августа (впервые за долгие годы — летом!) убываю с семьей в отпуск. Язов попросил на пару дней задержаться: 18-го — День Воздушного Флота. Оказалось, что военная авиация, участие которой в воздушном параде в Тушино он поначалу запретил, все же будет летать, и мне надо было организовать все как следует. А с понедельника, 19-го, сказал Язов, пойдешь в отпуск. Я без особых эмоций (дело-то ведь для военного привычное) переоформил билеты на 19-е. 
Жена позже заметит, что тогда вспомнила поверье: откладывать рейс — все равно что вернуться с порога, дороги не будет.
*Начиная с августа 1991 года жена Евгения Шапошникова Земфира Николаевна, врач по профессии, вела дневник, который пригодился Евгению Ивановичу во время работы над книгой воспоминаний «Выбор». Фото из семейного альбома
В пятницу, 16-го, на торжественном собрании в честь нашего профессионального праздника я впервые близко увидел вице-президента СССР Геннадия Янаева. Он посидел за столом президиума, не проявляя никаких эмоций, и уехал. А ведь мог бы и улыбнуться, и доброе слово сказать военным летчикам. Наверное, его мысли уже были заняты будущим ГКЧП.
После торжественной части я пригласил Язова на бокал шампанского и концерт. Но Дмитрий Тимофеевич поблагодарил и сказал, что надо ехать к жене Эмме Евгеньевне, находившейся на лечении после автомобильной аварии, в которой она получила серьезные травмы. Выглядел маршал плохо: похудел, осунулся, мешки под глазами. Я объяснил это себе его переживаниями в связи с состоянием здоровья супруги.
На следующий день позвонил замминистра обороны, главнокомандующий Сухопутными войсками генерал армии Валентин Варенников. Поздравил с прошедшим праздником. Затем сказал, что по указанию Язова вылетает на Украину проверить, как обустраиваются войска, выводимые из Западной группы (Чехословакия), как идет подготовка к зиме, и добавил, что собирается обсудить эти вопросы с руководством областей и республики. Попросил меня дать команду подчиненным показать ему в Прилуках новый сверхзвуковой стратегический ракетоносец Ту-160.
— То есть обычные будничные задачи, ничего подозрительного?
— Так точно. А ближе к вечеру министр обороны Язов приказал подготовить два его вертолета к вылету завтра или послезавтра из Тушино — надо, как он выразился, посмотреть несколько подмосковных районов. Я думал, что министр, возможно, собирается внезапно проверить одну из частей, как бывало уже не раз. Тоже обычное дело.
Утром 18 августа мне доложили, что упомянутые вертолеты по приказу министра обороны перенацелены на аэродром Чкаловский. А в различные города, где размещены штабы военных округов, запланированы вылеты самолетов с руководящим составом Вооруженных сил. Вечером после завершения авиационного праздника я уехал домой, чтобы собраться в дорогу. Мы с женой собирались лететь в Кисловодск. Но на рассвете, в полпятого, меня поднял звонок дежурного Центрального командного пункта ВВС: в шесть ноль-ноль в зале коллегии министр обороны собирает руководящий состав. Супруга словно в воду глядела! Вот тут мною впервые овладело чувство тревоги.
В зал вошел министр обороны Язов. Внешне он был вроде бы спокоен. Но во всей его фигуре и в голосе чувствовалось какое-то напряжение. Дмитрий Тимофеевич сказал, что президент СССР находится в тяжелом состоянии и управлять страной не может. Его обязанности в соответствии с Конституцией временно взял на себя вице-президент Янаев. Завтра, 20 августа, должен быть подписан новый Союзный договор. Но без Горбачева это делать нельзя. А неподписание договора может вызвать негативные явления в стране. Поэтому вводится чрезвычайное положение, создан государственный комитет…
Министр дал указание привести Вооруженные силы в состояние повышенной боевой готовности и сказал, что возможен ввод войск в Москву, Ленинград и некоторые другие города. Он подчеркнул: ему не хотелось бы, чтобы пролилась кровь, командованию войсками нужно проявить выдержку и сделать все, чтобы не допустить провокаций.
После этого Язов ушел, не дав возможности задать ему вопросы. А их было немало. Почему не объявлено о болезни Горбачева? Почему решение о введении чрезвычайного положения принято не Верховным Советом? И почему его председатель Лукьянов не вошел в ГКЧП?
Все эти недомолвки рождали ощущение, что дело попахивает авантюрой, вызывали ассоциации с вводом наших войск в Чехословакию, с подготовкой применения силы в Польше, с недавними событиями в Тбилиси, Баку, Вильнюсе… Только почему политики втягивают в свои грязные дела армию? Я понял, что дорога, которую пытается навязать ГКЧП, не моя дорога. И когда заместитель министра обороны Владислав Ачалов потребовал, чтобы моя военно-транспортная авиация доставила на аэродромы Подмосковья и других регионов воздушно-десантные части, мы с главкомом ВДВ Павлом Грачевым начали всячески «тянуть резину». Я, например, сослался на нелетную погоду, грозы на маршрутах… И сказал Грачеву: «Надо подождать. А там, глядишь, погода (в это слово я вложил не только метеорологический смысл) улучшится…» Когда мне позвонил помощник Ельцина, я попросил передать Борису Николаевичу, что Военно-Воздушные силы против народа не пойдут.
Кто-то из моих недоброжелателей распустил слухи, что я арестован за содействие Ельцину. После обеда 20 августа меня вызвал к себе Язов. Когда мы остались с ним наедине, он сел напротив и спросил: «Так что ты думаешь делать?» «Заканчивать это дело надо, товарищ министр обороны», — ответил ему. «Как заканчивать?» — «Достойно для авторитета Вооруженных сил. Отменить повышенную боевую готовность, вывести войска из Москвы, отменить чрезвычайное положение. Власть передать Верховному Совету СССР». «А что делать с ГКЧП?» «Послать на… — не выдержал я. — Разогнать. Объявить вне закона. Да мало ли что!» «Ты прав, — говорит. — Но уходить от них я не могу. Дал слово. Только вот на кровь не пойду».
На следующий день в моем присутствии Язов разговаривал по телефону с Бакатиным (член Совета Безопасности при президенте СССР. — Авт.). «Да какой штурм, что за чепуха! — возмутился маршал. — Никакого штурма Белого дома не будет!»
Вскоре поползли слухи, что штурмовать Белый дом собирается КГБ силами своего спецподразделения «Альфа». На всякий случай я приказал подготовить звено самолетов, которое в случае чего прошло бы на бреющем над площадью перед Белым домом и шумом двигателей отрезвило горячие головы.
После встречи с Язовым я отменил повышенную боевую готовность в авиации, переговорил по телефону с каждым командующим ВВС в округах, разъяснил им «роль» партии, не удосужившейся даже собрать какой-нибудь пленум, который обсудил бы создавшуюся ситуацию, и сказал народу, что делать, и выступил за департизацию армии. Ведь незадолго до этих событий была отменена 6-я статья Конституции СССР о руководящей роли КПСС в обществе. Представляете, что было бы, если бы в армию теперь поперли и коммунисты, и демократы, и представители других новых партий? Что это была бы за армия? Но коллегия министерства обороны меня не поддержала.
После возвращения Михаила Горбачева из Фороса к нему поехал исполняющий обязанности министра обороны начальник Генштаба генерал армии Моисеев. Я собрал у себя в кабинете военный совет ВВС и заявил, что выхожу из партии. «Вот, — говорю, — мое заявление в первичную организацию». В это время позвонил Моисеев, сообщил, что меня вызывает к себе Горбачев, и спросил: «Это правда, что ты вышел из партии?» «Правда», — ответил. «Ох и напрасно! В общем, приезжай».
А в зале меня ждали офицеры Главного управления ВВС. Поднимаюсь к ним и говорю: «Товарищи офицеры, хотел поговорить с вами по душам. Но нет времени. Короче, сообщаю вам, что выхожу из партии. Сейчас меня вызывает Горбачев. Зачем — не знаю. Но если по этому поводу, имейте в виду: авиация заднего хода не знает!» В жизни таких аплодисментов не слышал.
У Горбачева в кабинете сидела вся новоогаревская команда: и белорусский лидер Шушкевич, и Ельцин, и Средняя Азия вся… «Доложите, чем вы три дня занимались», — строго спросил Горбачев. «Тебя было бы интересно послушать», — подумал я. Но — доложил. «Тут есть мнение назначить вас министром обороны», — продолжил Михаил Сергеевич. «Как-то неожиданно, — говорю. — И потом, я летчик, такого не помню, чтобы летчики становились министрами обороны…» «Ничего, вы такую же Академию Генштаба заканчивали, как и общевойсковые командиры. Есть другие мнения? Несите указ», — сказал Горбачев своему помощнику Григорию Ревенко. Тот принес указ. Тут я и сообщил: «Михаил Сергеевич, я еще не все сказал. Час назад я вышел из партии…» «Это не самая страшная беда», — внимательно посмотрел на меня президент (он же Генеральный секретарь ЦК КПСС!). И попросил исполняющего обязанности министра обороны Моисеева все дела передать мне.
— Помните вашу первую встречу с Горбачевым?
— Она произошла в Украине. В Одесском округе готовились показательные учения. А в Крыму в это время отдыхал Горбачев. Он изъявил желание посмотреть. Я прилетел на учения как главком ВВС, и Язов представил меня Михаилу Сергеевичу. «Мы с вами в процессе учений познакомимся поближе, — сказал Горбачев. — Знаю, что вы родом с юга, земляк…» Он показался мне очень хорошим, доступным, толковым человеком. Еще когда его избрали Генсеком, я радовался в душе: наконец пришла пора молодых руководителей. Выступал без бумажки, вроде бы по делу.
Сели за стол обедать. Мы, конечно же, предложили выпить. Михаил Сергеевич говорит: «Хотите верьте, хотите нет — мне никогда в жизни не хотелось выпить!» Генералы и офицеры потупили взор и приступили к трапезе всухую.
Позже я участвовал во всякого рода заседаниях, где бывал и Михаил Сергеевич. Но постепенно у меня о нем стало складываться другое впечатление. Много говорильни, а толку никакого, жизнь становилась все труднее. Например, приближается Новый, 1990 год. Главный штаб ВВС. Я главком. Обедаем в столовой с коллегами. В Москве в то время было невозможно купить коробку конфет, бутылку шампанского или коньяка. Нигде! «Хоть домой не приходи 31 декабря!» — говорю генералам. Поел и пошел. Догоняет меня заведующая столовой: «Евгений Иванович! У вас проблемы?» «Да у всех, — говорю, — проблемы». «Мы ваши проблемы решим…» Я подумал: у нас не диктатура пролетариата, а диктатура торгового работника, который может на тебя посмотреть как на насекомое и подумать: хочу — дам, хочу — не дам.
Или еду в составе военной делегации СССР в Индию. Главком, замминистра обороны! Супруга говорит: «Женя, тебе надо бы костюм купить легкий, ты в форме там запаришься». Но в Москве нет костюмов! В свободной продаже было разве что мясо кита или акулы… Люди стояли в очередях с ночи, что-то покупали по карточкам. Это же партия довела нас до такого состояния и еще била себя кулаком в грудь, что все — для народа.
Звоню коллеге — заместителю министра обороны по тылу, не знает ли он, где есть магазин, чтобы там можно было купить костюм. «Как не знаю! — удивился. — Возле театра Советской Армии есть магазин «Маршальский». Там можно купить все для таких, как мы с тобой».
Еду туда. Сидит женщина. Поинтересовалась, кто я такой. Документик проверила у меня, открыла журнал: «Да, вы есть в списках. Сейчас доложу заведующей». Выходит заведующая — сравнительно молодая красивая женщина: «Что хотите? Надо заявку давать. А так — ничего нет». Я плюнул и ушел. Опять звоню тыловику: такое вот дело, коллега. А он: «Да, она баба такая, не знаю, что с ней делать» — и называет мне адрес военного универмага на Калининском проспекте. На каком-то там шестом этаже есть полковник, мол, иди к нему. Я, генерал-полковник, должен идти к полковнику! Где-то с пятого захода, накануне отлета, костюм нашли. Супруга брюки уже сама подшила.
Становлюсь министром обороны. Вечером жена говорит: «Звонила какая-то женщина — директор военторга — и спрашивала, какие размеры у меня, тебя, детей, дескать, будем теперь работать вместе, будем вас обеспечивать».
На следующий день вызываю генерал-полковника — начальника ГУТМО (Главного управления торговли Министерства обороны): «Убери эту женщину». «Как я ее уберу? Она ведь материально ответственное лицо!» «Сколько надо времени?» — спрашиваю. «Две недели». Через две- три недели, уже забыв об этом разговоре, вдруг встречаю этого генерала, вспоминаю и интересуюсь, как там с этой женщиной. «Ой, это оказалось так трудно!.. — хватается за голову. «Значит так, — говорю. — Она будет уволена завтра, а ты — сегодня». Мафия! И ведь это злило всех людей! Когда я служил в Германии, меня мучил вопрос: почему победители живут хуже побежденных? Ради чего побеждали? Ради знамени? Да знамя — это фигня, придуманная воспаленным мозгом, забывшим, что главное, наверное, все-таки человек, а не «изм» очередной!
— Тяжело было служить в Германии, на границе с вероятным противником?
— Это была самая мощная наша группировка. Одних только летательных аппаратов насчитывалось около полутора тысяч. Германская Демократическая Республика являлась для наших Вооруженных сил своеобразной лабораторией. Техника была у нас самая современная. Жили мы в состоянии постоянной боевой готовности, как будто на нас все хотят напасть.
Вот что однажды по этому поводу сказал летчик-фронтовик, дважды Герой Советского Союза Иван Никифорович Степаненко, с которым мы позже служили во Львове. Во время войны Степаненко был мастером лобовых атак. Сближался с противником чуть ли не вплотную, и в последнее мгновение тот отворачивал и подставлялся под очередь.
Спросил как-то ветерана, как ему удавалось выдерживать, чтобы не отвернуть. «Ну характер у меня такой…» — отвечал Иван Никифорович. «А если и немец проявит характер?» «Не-э! — растянул рот в улыбке старый ас-украинец. — У нього характера не хватыть. Вин хорошо живэ!..»
Так говорили многие офицеры-фронтовики. И считали, что никто не собирается на нас нападать. Я тоже со временем убедился, что холодная война, как и разные горячие войны, придуманы политиками. Чтобы оправдать свои действия или бездействие, свою слабость, неумение руководить, обеспечить достойную жизнь своему народу. Дескать, если бы не проклятые империалисты, мы бы уже… А так давайте затянем пояса еще на одну дырочку. Народ, разумеется, заводится и тоже проклинает «врага». Вместо того чтобы искать причины в себе и своей стране. Так рождаются всякие «измы» и прочая идеологическая чепуха.
— Но ведь провокации и нарушения границы случались? Тот же Матиас Руст…
— Не знаю. Но не думаю, что полет Руста был спланированной операцией. Скорее всего, парню захотелось проявить себя. Скажу так: если бы в то время я знал расположение радиолокационных станций, на таком же самолете я облетел бы весь мир и никто меня не увидел бы.
Да, случались нарушения границы. И с их, и с нашей стороны. Однажды в воздушное пространство ГДР, так сказать, вторгся легкомоторный самолет. Летит и летит. Наши принудили его к посадке. Оказалось, молодой человек с девушкой увлеклись то ли друг другом, то ли морским побережьем. А в воздухе пограничных столбов нет!
Особенно участились полеты таких стрекоз вдоль границы с ФРГ позже, когда я командовал в Группе советских войск в Германии воздушной армией. Ветры в Северном полушарии преобладают западные. Они постепенно сносят легкие самолетики на нашу сторону. Мы давай принимать решительные меры. Не сбивали, а вытесняли нарушителей на их территорию. И однажды ко мне приехал командующий ВВС Национальной народной армии ГДР генерал Рейнгольд. «Евгений Иванович, пожалуйста, не переусердствуйте, — говорит. — Это не противник. В Западной Германии существует методика лечения детей от астмы и коклюша путем подъема на высоту. Малышам потом легче дышится».
Господи, думаю, а мы дурака валяем — при появлении любого такого самолетика докладываем в Москву, оттуда идут грозные звонки: принять меры! Поднимаем истребители… А люди всего-навсего лечат детей! Политики же стравливают народы.
Дважды Герой Советского Союза маршал авиации Евгений Яковлевич Савицкий (папа космонавта Светланы Савицкой, тоже дважды Героя Советского Союза) рассказывал, как однажды после войны в Германии во время посиделок в ресторане с летчиками-союзниками он поспорил с американским полковником, чьи самолеты лучше. На следующий день решили провести воздушный бой без применения оружия. А так — кто кому первым в хвост зайдет. Во время выполнения сложного маневра на малой высоте американец врезался в землю и погиб.
Савицкого вызвал к себе главком ГСВГ маршал Жуков: «Вы, полковник, воздушный хулиган, мальчишка! Мы хотели представить вас на повышение. Эти штуки (положил руку на погон) я с вас сам сорву. А с представлением товарищ Сталин разберется». И позвонил по прямой связи вождю: «Савицкий не достоин повышения…» Сталин потребовал дать трубку Савицкому: «Вы сбили американца?» «Нет, он сам упал во время маневра…» — «Зачем проводился бой?» — «Американцы постоянно говорят нам, что у нас плохие самолеты, а мы никудышние летчики…» «Доказали обратное?» — «Доказали, товарищ Сталин!» — ответил Савицкий, а сам ни живой ни мертвый. «Спасибо, товарищ Савицкий. Ваше назначение состоится…» К чему я это рассказываю? В то время холодной войны внизу, между летчиками и представителями других родов войск союзных армий, вражды не было. А наверху, в умах руководителей стран, она вызревала… Но зачем? Неужели нельзя договориться, как вместе преодолевать проблемы, а не воевать?
Поэтому я сделал выбор в пользу реального мира и реальной, а не псевдодемократии, начал реформировать армию — сокращать количество военнослужащих, сроки службы, ликвидировал группу генеральных инспекторов, куда уходили отслужившие свое маршалы и генералы, ликвидировал политорганы. 
Даже книгу свою так назвал — «Выбор».
*В конце 1991 года министр обороны СССР Евгений Шапошников и президент СССР Михаил Горбачев пожелали друг другу крепкого здоровья. Один из любимых афоризмов Евгения Ивановича — «Жить надо долго. Только так можно дождаться результатов перестройки…» Фото из книги «Выбор»
— Говорили, что всю эту трагикомедию с путчем придумал якобы сам Горбачев?..
— Не знаю, врать не буду, кто придумал и зачем, — отвечает Евгений Иванович. — Мне казалось, что августовские события помогут Михаилу Сергеевичу определиться, очиститься, по многим вопросам занять более четкую позицию. Но после августа его колебания не закончились. Где-то в середине ноября 1991-го поздно вечером он пригласил меня в Кремль. У него есть примечательная черта: умеет расположить к себе, снять напряжение. Отличное качество, если за ним не кроется ничего тайного. Но жизнь меня убеждает, что политик редко пользуется им бескорыстно.
Захожу в кабинет. Михаил Сергеевич предложил на выбор чай, кофе, кое-что покрепче. Прозвучали шутки-прибаутки, вопросы о здоровье, самочувствии семьи и т. п. Приятно! И вдруг Горбачев начал говорить, что СССР пребывает накануне развала, что его усилия не дают результатов, что необходимо что-то делать. И из всех вариантов выхода из кризиса наиболее приемлемым, по его словам, был следующий: «Вы, военные, берете власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и затем отходите в сторону». «И с песней — прямо в «Матросскую тишину»? — уточняю я. — Ведь в августе нечто подобное уже было!» «Ты что, Женя, — блеснул очками Горбачев. — Я тебе ничего не предлагаю. Просто излагаю варианты, рассуждаю вслух…»
И тут радушие гостеприимного хозяина пошло на убыль, хорошо начавшаяся беседа как-то сразу скомкалась. Хотелось спросить: «А что вы делали все эти годы, начиная с 1985-го?» Ведь то, что теперь предлагал Горбачев, могло привести к настоящей трагедии с более серьезными последствиями, чем те, которые вытекали из Беловежского соглашения. Решительный Ельцин организовал бы сопротивление, были бы горы трупов, сползание в гражданскую войну.
После этого эпизода один человек из окружения Горбачева передал мне мнение Михаила Сергеевича о министре обороны: очень неплохой человек, но слишком интеллигентный для этой должности.
После распада Союза Ельцин предлагал мне стать министром обороны России. Но я верил в идею СНГ и остался главнокомандующим объединенными вооруженными силами.
Тактические ядерные боеприпасы — снаряды, небольшие ракеты — вывозил в Россию из Закавказья, Белоруссии, с Украины… Сложности, препятствия были. Приходилось применять военную хитрость. В Закавказье мы распускали слухи, что повезем боеприпасы по железной дороге — даже грузовики на станции направляли, там народ собирался. А сами вывозили самолетами. Приходилось идти и на нарушения. Зато задачу выполнили и не допустили крови.
— Это правда, что во время заседания парламента России, где вас должны были утвердить секретарем СНБО, после нелицеприятного выступления в ваш адрес одного из депутатов вы послали всех народных избранников?
— Да-да! У меня в характере такое есть. Когда-то еще на Всесоюзном офицерском собрании кто-то с галерки крикнул: «Горбачева — под суд! Шапошникова — в отставку!» Я встал и сказал: «Да заколитесь вы в дым!» Матом сказал! Собрал документы и ушел. Нельзя со мной и с любым другим человеком так разговаривать! Так те же пять тысяч офицеров встали и аплодисментами вернули меня в зал.
Да и в Верховном Совете России (это был уже 1993 год), когда началась борьба с Ельциным, а я был его выдвиженцем, после оскорбительного для меня высказывания: «Шапошников не патриот, он не любит Россию, и Россия не любит Шапошникова!» я сказал: «Мне никаких должностей не надо. Я уйду отовсюду и вступлю в какую-нибудь партию для борьбы с такими, как вы». Послал их всех и ушел в кулуары.
Председатель парламента Руслан Хасбулатов присылает письмо: «Евгений Иванович, не горячитесь, надо мной тоже издеваются. Но я терплю ради страны…» Я ему пишу: «Не надо обо мне заботиться». Он снова пишет: «Решили уходить? Может, пойдете ко мне советником по безопасности?..» Потом Ельцин мне сказал: «Не надо, не уходите. Они дождутся. Я разгоню этот Верховный Совет». И разогнал! Но я ушел из СНБО раньше.
Фото автора
3580Читайте нас у Facebook
