«Да что мы могли тебе повредить? Всего-навсего удалили аппендикс!» — заверила меня врач, когда я пожаловалась на сильные боли в груди и температуру»
Зимой нынешнего года «ФАКТЫ» рассказывали о ЧП в Бахмачской районной больнице Черниговской области, когда в ночь на Рождество из-за халатности принимавших роды врачей скончалась 24-летняя девушка. По факту случившегося возбудили уголовное дело. В ходе расследования выяснилось, что на совести медиков бахмачского роддома это далеко не первая трагедия. А буквально на следующий день после смерти роженицы в эту же больницу поступила 21-летняя Марина Ещенко. Правда, не в родильное отделение, а в хирургическое, с диагнозом острый аппендицит. После операции и пятидневного «лечения» девушку чудом спасли областные врачи.
«Что ты ходишь как умирающий лебедь? Давай распрямляйся, хватит тут из себя строить»
Приехав на рождественские праздники в родное село Фастовцы, 21-летняя студентка Нежинского госуниверситета Марина Ещенко и подумать не могла, что следующие четыре месяца проведет на больничной койке. Вечером 6 января, когда семья должна была садиться за праздничный ужин, девушка почувствовала боль в правом боку. Сначала списала это на отравление — решила, что виной всему съеденный на вокзале пирожок. Но никакие лекарства не помогали. А когда боль стала чувствоваться уже и в спине, отец с матерью заподозрили воспаление аппендикса и на следующий день повезли дочку в Бахмачскую районную больницу.
— Едва я переступила порог клиники, у меня, как ни странно, боль… прошла, — вспоминает Марина. — Может, от страха — я с детства не люблю больницы, а тут еще боялась, что придется ложиться на операцию. Хирург поставил мне диагноз острый аппендицит и решил прооперировать в тот же день.
— Меня насторожило, что операция длилась целых три часа, — говорит мама Марины Татьяна Григорьевна. — Девочке из соседней палаты аппендикс удаляли 45 минут. Так почему же мою Маринку оперировали так долго?.. Когда операция наконец-то закончилась, врачи мне так ничего и не объяснили. Лишь сказали, что все в порядке и вскоре Маринку переведут из палаты интенсивной терапии в обычную.
— Я проснулась от сильной боли в груди и в спине, — продолжает Марина. — Было ощущение, будто к груди приложили раскаленный утюг. Я рассказала об этом Наталье Ивановне (имя и отчество изменены. — Авт. ) — пожилому анестезиологу, которая делала мне наркоз. «Может, мне что-то повредили? — спросила. — Почему болит грудь, если вырезали аппендикс?» — «Ты не умничай, — отмахнулась анестезиолог. — Да что мы могли тебе повредить? Всего-навсего удалили аппендикс!» Потом, задумавшись, спросила: «А ты дома на какой кровати спишь?» Я ответила, что в основном живу в общежитии, где стоят обыкновенные деревянные койки. «Все понятно, — махнула рукой Наталья Ивановна. — Ты просто к кровати не привыкла, так бывает».
Мне сделали какой-то укол, но через несколько часов я опять проснулась. Было настолько больно, что хотелось кричать. К вечеру я начала рвать каким-то ужасно пахнущим белым веществом. А на следующий день уже с трудом встала и еле дошла до туалета. Соседки по палате рассказывали, что я угасала на глазах. Но ни лечащий врач, ни завотделением не обращали на это внимания. «Что ты ходишь как умирающий лебедь? — говорили. — Давай распрямляйся, хватит тут из себя строить». Я несколько раз показывала им гнойные выделения, но бесполезно. А когда врач узнал, что у меня ко всему прочему першит в горле, посоветовал рассасывать леденцы.
Чувствуя, что гной вытекает откуда-то из горла, я сильно надавливала себе на шею, чтобы он выходил наружу. Черниговские врачи потом объяснили, что, если бы не делала этого, умерла бы на третий день после операции. А так я долго не позволяла инфекции распространиться по организму. Бахмачские медики видели, как я мучаюсь, но даже не думали меня обследовать. Дошло до того, что их об этом начали просить соседки по палате. Тем не менее врачи каждый день придумывали новую отговорку. То говорили, что у меня реакция на наркоз, то — что организм так отходит от стресса. За несколько дней я с 62 килограммов похудела до 48. Глаза заплыли, кожа пожелтела. А лечащий врач, который приходил всего два раза, стараясь не смотреть мне в глаза, сказал: «Во время операции у тебя остановилось дыхание и пришлось делать интубирование (наркоз через вставленную в горло трубку. — Авт. )… Так что это реакция на трубку. Скоро пройдет, вот увидишь». Но с каждым днем мне становилось только хуже. Температура поднялась до 38,9 и не падала. В конце концов я все-таки настояла, чтобы мне сделали рентген. Однако результатов все не было. Спасибо соседке по палате тете Вале — когда мне стало совсем плохо, она позвала какого-то пожилого врача. Узнав о моих симптомах, он внимательно меня обследовал и, не на шутку встревожившись, спросил, делали ли рентген. Тогда выяснилось, что завотделением получил мой снимок и, даже не глянув на него, ушел домой. Медсестра рассказывала, что, посмотрев снимок, врач побледнел: «Это медиастинит (гнойное воспаление в средних отделах грудной полости. — Авт. ). Она умирает».
«Спасибо, что ты выжила!» — сказал завотделением, зайдя ко мне в палату»
Утром к девушке приехал врач из Чернигова Олег Лузан. Не имея возможности перевезти ее в областную больницу (Марину уже нельзя было транспортировать), он прооперировал ее в Бахмаче. В то, что девушка выживет, уже не верил почти никто.
— Врач сразу сказал, что в таких случаях в среднем выживают два человека из ста, — говорит Татьяна Григорьевна. — До сих пор у меня перед глазами палата с белыми стенами, большая кровать и на ней дочка — вся в дренажных трубках, подключена к аппарату искусственного дыхания… Страшно осознавать, что теряешь ребенка.
— Не менее страшно понимать, что умираешь, — тихо говорит Марина. — Мама рассказывала, что я, не приходя в себя, лежала и крестилась. А через несколько дней повредилась одна из дренажных трубок, и пришлось снова вызывать черниговского врача. Пока он ехал, моя жизнь висела на волоске. Я тогда этого не понимала, но чувствовала, что мне становилось хуже. Когда же анестезиолог попытался заменить дренажную трубку, мне вдруг стало легче. И я услышала церковное пение. Сначала где-то вдали, потом все ближе и ближе. Еще подумала: наверное, я выздоравливаю. Проснусь утром, и все уже будет хорошо. Но вдруг перед глазами появилась черная каменная стена. Рядом с ней — темный мужской силуэт в плаще. А под ним, внизу, какие-то черные люди купались в смоле. Невозможно передать, насколько это было жутко. Я почему-то знала, что если не прогоню видение, то больше не проснусь. Мужчина в плаще все не уходил. Лишь когда собрала последние силы и вдохнула полной грудью, видение исчезло. Потом я видела маму, папу, всю нашу семью на огороде… Эти четыре дня в реанимации были борьбой между жизнью и смертью. При этом маме удавалось со мной… разговаривать. Не помню этого, но она рассказывала, что, когда дала мне ручку и бумагу, я каракулями написала: «В верхней тумбочке крем. Помажь мне ноги». Почему-то сильно болели пятки. До сих пор не понимаю, как могла что-то написать, если лежала без сознания.
— Приехав во второй раз, врач из Чернигова хотел забрать дочку в областную больницу, — вспоминает Татьяна Григорьевна. — Но бахмачские медики запротестовали: дескать, пока нельзя рисковать, она может не перенести дорогу. Мы к тому времени подняли на ноги все киевские больницы. В Бахмач звонили даже из столичного «Охматдета». Однако бахмачские медики всем отказывали, говоря, что Марину нельзя отключать от аппарата и что они позаботятся о ней сами. Тогда я сказала заведующему отделением, что вызываю оборудованный реанимобиль из столичной клиники «Борис». Он начал меня отговаривать. Но, как только я взяла мобильный, сказал: «Не надо никуда звонить. Поехали, довезем». «Как довезем, если вы сказали, что ее нельзя отключать от аппарата?!» — воскликнула я. «Пока мы с вами тут торгуемся, она уже полчаса дышит сама», — ответил врач. Потом поняла: они боялись, что областные медики обследуют дочь и их халатность всплывет.
Так и случилось. Черниговские медики констатировали у девушки… разрыв глотки. Диагноз так и звучит — ятрогенный разрыв глотки при многочисленных попытках интубации трахеи. В областной больнице Марина постепенно пошла на поправку.
— В то, что дочка поправится, не верил никто, — смахивает набежавшие на глаза слезы Татьяна Григорьевна. — Когда еще в Бахмаче мне сказали, что Марине осталось жить считанные минуты, я позвонила мужу и попросила его приехать. Он же решил, что дочка уже умерла, а я ничего ему не говорила, чтобы он не разбился в дороге. С ним поехали брат и его супруга. Всю дорогу двое взрослых мужчин плакали навзрыд…
После того как Марину отвезли в Чернигов, бахмачские врачи ни разу не позвонили и не поинтересовались ее самочувствием. Лишь спустя месяц, приехав в областной центр на конференцию, зашли к ней в палату. Завотделением подошел к дочке и сказал одну-единственную фразу: «Спасибо, что выжила». А начмед поинтересовалась, сохранились ли у нас чеки от покупки лекарств. «Давайте договоримся, — предложила. — Мы возместим вам затраты на лечение, и обойдемся без судов». Хотя чеки у нас остались только от нескольких лекарств (когда дочь умирала в реанимации, о чеках мы думали в последнюю очередь), я согласилась. Деньги нужны были позарез, мы были по уши в долгах. По чекам получилось двадцать тысяч гривен. «Я вам завтра перезвоню, и решим этот вопрос», — заверила начмед. Но обещанного звонка мы не дождались.
«То, что случилось с девушкой, просто несчастливое стечение обстоятельств»
— Анестезиолога, которая делала интубирование, я после случившегося видела всего несколько раз, — говорит Татьяна Григорьевна. — На мои вопросы она отвечала односложно, нервно передергивая плечами. А потом сказала: «Не я вашему ребенку делала операцию целых три часа. Я ее, наоборот, спасала. Да если бы не я, ее бы еще в первый день вынесли из больницы вперед ногами». В следующий раз мы случайно встретились возле дома моего сына. Я сказала ей, что Маринка выжила. «Ну и слава Богу, — быстро ответила анестезиолог и, посмотрев мне в глаза, вдруг добавила: — Я же не хотела. Ну, не хотела!» — «Понимаю, — ответила. — Но даже после всего случившегося вы поступили не по-человечески». — «Возможно», — коротко ответила анестезиолог и ушла. С тех пор я ее не видела.
— В заключении черниговских медиков сказано, что мне несколько раз пытались вставить дыхательную трубку, — говорит Марина. — Не понимаю: зачем анестезиолог делала это, если не умеет? Однако самое ужасное даже не это. Предположим, допустила ошибку. Но, видя мои симптомы, можно же было вовремя принять меры! А врачи додумались до этого только на пятый день, когда я уже была при смерти. И то, если бы не тетя Валя из моей палаты и не тот пожилой врач, меня бы уже точно не было в живых.
Заведующий хирургическим отделением Бахмачской райбольницы Дмитрий Матус сказал «ФАКТАМ» следующее:
— Понимаете, там дело в анатомических особенностях организма. У кого-то ровная шея, у кого-то — нет. Так что здесь сложно сказать, почему произошло повреждение глотки. И оно, к сожалению, не было своевременно замечено. Если бы мы о нем знали, немедленно приняли бы меры.
— Но почему этого никто вовремя не заметил? Ведь пациентка жаловалась на боли.
— Это просто несчастливое стечение обстоятельств. Она выжила, и слава Богу. А что касается жалоб, то недавно у нас лежала женщина, у которой после интубации были похожие симптомы. Я тогда вызвал к ней четырех врачей из Чернигова. Они ее обследовали, и выяснилось, что у пациентки не было никаких повреждений. Так что тут, как говорится, раз на раз не приходится.
— Так, может, стоило и к этой пациентке пригласить четверых врачей из Чернигова? Они бы своевременно заметили травму и оказали помощь.
— Надо звать не просто врачей, а хороших специалистов. Где их сейчас найдешь? Я приглашал к ней нашего бахмачского лора, но та тоже не диагностировала повреждений. Так что вряд ли и черниговские врачи что-то обнаружили бы. Единственное наше упущение — нужно было после операции не переводить ее в хирургическое отделение, а оставить в реанимации. Хирург и анестезиолог, скорее всего, сами не поняли, что травмировали ей глотку.
— Допустим. Однако они же видели ее симптомы. Если во время операции долго не получалось сделать интубацию, а потом девушка начала жаловаться на боли в груди, спине и температуру, можно же было хотя бы ее обследовать!
— Это уже вопрос к хирургу и анестезиологу. Мне хирург доложил только то, что у пациентки во время операции остановилось сердце. О многочисленных попытках интубирования они вообще ничего не говорили. Мы и так приложили героические усилия, чтобы спасти девушку. Я уже говорил ее матери, что ей нужно не жаловаться, а заниматься ребенком. А после того как в дело вмешались журналисты, в больнице резко уменьшилось количество пациентов — люди теперь боятся у нас лечиться.
С проводившим операцию хирургом поговорить не удалось. По словам заведующего отделением, он ушел в отпуск. Анестезиолога в день нашего приезда не оказалось на месте. Связаться с женщиной по телефону тоже не получилось. Сколько мы ни звонили, ее либо не было на месте, либо она была «сильно занята».
— Мы написали заявление в Генеральную прокуратуру, — говорит Татьяна Григорьевна. — Сейчас его «спустили» на Бахмачскую районную прокуратуру и передали в милицию. Как нам объяснили в милиции, они ждут результатов судмедэкспертизы, на основании которых можно будет возбудить уголовное дело. Эту экспертизу должны начать на днях.
Знакомясь с материалами, я почитала объяснения анестезиолога и хирурга. По их словам, все пять дней после операции Марина бегала по палате здоровой и только потом ей вдруг стало плохо. При этом о дыхательной трубке вообще не было сказано ни слова! А то, что дочка угасала на глазах, могут подтвердить все лежавшие с ней в палате женщины.
О случившемся Марине всю жизнь будут напоминать два шрама на шее и глубокий шрам на спине. По словам девушки, они дают о себе знать при малейшей перемене погоды.
— До недавнего времени я не выходила из домa без платка на шее, — признается Марина. — Но в жаркие дни ходить с ним было невозможно — он прилипал, и шрамы опять начинали болеть. Неприятно идти по улице и ловить на себе любопытные взгляды. А еще знаете, какие «тактичные» люди бывают. Недавно на рынке меня окликнул какой-то продавец: «Девушка, извините, а что это у вас на шее?» Да и здоровье теперь уже не то. За двадцать лет я ни разу не болела гриппом — такой хороший был иммунитет. Теперь же, если где-то просквозит, лежу с температурой. Спасибо врачу Олегу Николаевичу Лузану — он спас мне жизнь. Выписываясь из больницы, я подарила ему большого керамического ангела.
— Не зря говорят, не имей сто рублей, а имей сто друзей, — улыбается Татьяна Григорьевна. — Когда Мариночка попала в больницу, у нас в семейном бюджете оставалось 400 гривен. А на лечение ушли тысячи. Это все люди — соседи, друзья, друзья друзей… На нашу беду откликнулись даже совершенно незнакомые люди. Помогали и соседки по палате — прочитав Маринины стихи, они проплакали целый день.
— Марина пишет стихи?
— Да ерунда, — смущенно улыбается Марина. — Интересно, что я их писала, лежа в Бахмаче при смерти. Вот один из них:
«Лiкарня. Пахне спиртом.
Всi в халатах.
В палатi шестеро лежить.
Приходить iнодi сестра.
Щось вколе
I знову вiд питань кудись бiжить.
А я не можу бiльше — все болить.
У грудях хтось забув неначе праску.
У спинi наче гвоздi iз горна,
А лiкарi всi ходять наче в масках
I роблять вигляд,що добра лиш хочуть».
Читайте нас у Facebook
