«на прощание отец говорил мне: не озлобись! »
«Сблизиться с отцом мне очень помогли… кагэбисты»
- В школе начинаешь понимать, что не такой, как все, — говорит Дмитрий Стус. — А в этом возрасте хочется быть, как все… Ты видишь, как тяжело маме, у тебя нет того, что имеют сверстники. Хотя твой отец жив…
- И если к тому же можешь увидеть близкого человека только на свиданиях на «зоне», то возникает отчуждение?
- Эту проблему с детьми, думаю, имели 90 процентов шестидесятников. Даже если дети были «маменькиными сыночками» (я к таким не относился и их презирал). Мне сблизиться с отцом очень помогли… кагэбисты.
Однажды, когда я по привычке прогуливал очередной занудный урок по украинской литературе, меня нашли возле школы и вызвали к директору. В кабинете сидел мужчина в кожаном плаще. Директор представила его как сотрудника комитета госбезопасности. Он повел речь о «враге советской родины Василе Стусе», который, дескать, хочет зла всему народу и, пользуясь гуманным советским законодательством, продолжает вражескую деятельность.
Мне эти слова очень не понравились. А поскольку примерным мальчиком я не был, то наговорил кучу грубостей незнакомцу и директрисе (мама потом пообещала ей, что после восьмого класса я уйду из школы). И выбежал из кабинета. В том, что моего отца оговаривают, я не сомневался… С того момента наши с ним отношения стали более доверительными. Спустя пять месяцев (в мае 1980 года) отца арестовали — во второй раз. На прощание он говорил мне: не озлобись! Несмотря на всю несправедливость, не верь, что мир жесток. Прости сегодняшний день тем людям, которые причинили столько боли тебе, мне и маме… Это был первый такой урок в моей жизни — урок любви. Он помог не обозлиться на мир. В то же время уже в детстве я начал понимать, что главное не осудить, а понять… других людей, иную психологию, отличную от моей точки зрения.
- И неужели никогда не хотелось расквитаться со своими обидчиками?
- При встрече, думаю, я бы их не узнал. Как не узнал бы и того гэбиста, который три года в университете регулярно со мной «беседовал». Это такой незапоминающийся тип людей…
- В своей книге вы упоминаете о Припятской республике шестидесятников — коллективных поездках на природу, которые продолжались и после арестов, когда детей политзаключенных опекали друзья их родителей. Вас брали в эти походы?
- Да, и не раз. У республики был свой «вождь» и свой регламент, к которому, после уличной вольницы я с трудом привыкал. Взрослые и дети всей компанией отправлялись на берег Припяти — в нынешнюю 30-километровую зону. Ходили на рыбалку, в лес. Питались рыбой и ягодами. Грелись у костра. Ночевали в палатках. Привычка отдыхать «диким» способом у меня осталась до сих пор… Взрослым людям, как я сейчас понимаю, Припятская республика помогала хоть ненадолго снять страшное психологическое напряжение, в котором они находились в Киеве.
С отцом я был там лишь однажды, совсем маленьким. Его друзья долго вспоминали, как удивил он всю компанию: появился на лодке в облике Нептуна. В тот день он сыпал шутками, пел, играл с детворой… Это был один из самых веселых дней в его жизни.
4 сентября 1965 года в киевском кинотеатре «Украина» — на премьере фильма Параджанова «Тени забытых предков» — с протестом против арестов украинской интеллигенции выступили Иван Дзюба, Вячеслав Чорновил и Василь Стус. Стус был аспирантом Института литературы. Из аспирантуры его моментально исключили. И слово «литература» больше уже никогда не фигурировало в его трудовой книжке (книжка хранится сейчас в семейном архиве Стусов).
Последнее место его работы — «ученик намазывальщика затяжной кромки на конвейере производственного обувного объединения «Спорт». Проще говоря, он смазывал клеем кроссовки… До этого был формовщиком в литейном цехе. Проходчиком на руднике в Магаданской области. Кочегаром. Разнорабочим… Стихи писал в свободное от работы время.
При жизни ни один из его поэтических сборников в Украине опубликован не был. Заключенного колонии особого режима ВС-389/36 в Пермской области похоронили в безымянной могиле под номером «9». Похоронили спешно — до приезда вдовы с сыном. Казалось, все было сделано для того, чтобы имя поэта и правозащитника Василя Стуса на родине забыли. Но, вопреки всему, через четыре года он вернулся в Украину. «Жизнь после смерти» — так назвал Дмитрий Стус первую главу своей книги.
«На меня смотрело почерневшее, но — фантастика! — не тронутое печатью распада родное лицо»
19 ноября 1989 года, когда в Киеве состоялось перезахоронение Василя Стуса и его лагерных побратимов Юрия Литвина и Олексы Тихого, попрощаться с ними на улицы вышло около 100 тысяч(!) человек. Столь массовой стихийной демонстрации советский Киев еще не видел. О том же, что предшествовало этому событию, знала лишь горстка людей — членов «экспедиции» в Пермскую область, которые доставили в Украину три цинковых гроба. В любой момент их план мог сорваться по воле милиции, КГБ и прочих инстанций. Уже на кладбище в уральском селе Борисово товарищ Дмитрия Стуса говорил ему: «Если нам запретят эксгумацию, я объявлю голодовку на центральной площади». «А я останусь тут, — ответил Дмитрий. — Отсюда поеду только с отцом».
«… В 19. 30 подняли отцовский гроб, — пишет в своей книге Дмитрий Стус. -… На меня смотрело почерневшее, но — фантастика! — не тронутое печатью распада, такое родное лицо отца.
… Прямо перед лицом, прикрывая выпуклый кадык, лежал перевернутый ботинок, подошва которого «просила каши». Я отчетливо представил, как кто-то из государственных служек-надзирателей, которые закапывали отца, чтобы не дать нам в 1985-м с ним попрощаться, перед забиванием крышки гроба кинул тот ботинок — куда попадет — на отцовское тело…
Чтобы как-то сдержать неодолимое желание кинуться на шею отцу после восьмилетней разлуки, отворачиваюсь, а пальцы невольно сжимаются в кулаки.
… Хлопцы на плечах несли еще не запаянный и не прикрытый крышкой гроб к машине: паяли уже там. А я почувствовал, что это была моя последняя и лучшая встреча с отцом, во время которой он мне дал (передал, сказал, поведал) что-то такое, чего никогда не говорил (передавал, рассказывал, дарил — не знаю) при жизни… Впрочем, может, до этого я просто не был готов его услышать… »
- Дмитрий, вы пишете, что во время пермской поездки слышали голос отца. Позже были такие мистические моменты?
- Были. Но это очень личное, о чем, по-моему, говорить не стоит. И если я обнародовал некие вещи в книге, то лишь потому, что тогда по молодости лет рассказал о них кому-то из друзей. В той поездке возникало ощущение, что тебя защищают и поддерживают некие силы. И благодаря им исчезает страх, происходит удивительное стечение обстоятельств, оказывают помощь посторонние люди, ничего не знающие о Василе Стусе. При этом в разных ситуациях люди проявляют только лучшие свои качества. Согласитесь, такого не бывает! Но это было…
- Поразительно и то, что в день перезахоронения, несмотря на многотысячное скопление народа, обошлось без столкновений и крови…
- А могло быть побоище (как в 1995 году, уже в независимой Украине, на похоронах патриарха Владимира). Некоторые горячие головы предлагали, по сути, проводить политическую акцию. Но при обсуждении я сказал: перезахоронение отца считаю семейным делом, нравится это кому-то или нет. Руководить всем по моей просьбе будет Ирина Калинец, так что свои действия согласовывайте с ней. Сейчас думаю: как в свои 23 года осмелился столь жестко говорить с уважаемыми людьми-политзаключенными? С Лукьяненко, Горынем, Пронюком… Они смогли простить мне дерзость. А Ирине Калинец, сколько живу, буду благодарен — в той ситуации она проявила себя прекрасным дипломатом, добившись максимальных уступок от власти, и события не вышли из-под контроля…
В 1975 году Ирина Калинец вместе с Надией Свитлычной спасла жизнь Василю Стусу. В мордовском лагере уголовник ранил Стуса заточкой. После этого у поэта открылось внутреннее кровотечение, он потерял сознание. Медицинскую помощь ему не оказывали. И только после голодовки, организованной женщинами-политзаключенными на соседней зоне, умирающему прислали врача. Врач признался, что, если бы не голодовка женщин, Стуса бы не спасли. В больнице поэту удалили две трети желудка. Посылку с лекарствами жене Стуса вернули… «За клевету и оскорбления в адрес администрации колонии» он лишался права на свидания с близкими, водворялся в карцер. В 1983-м дополнительно дали год камеры-одиночки. (В общей сложности он был осужден на 15 лет лагерей и 8 лет ссылки)…
- Известно, что писатель Генрих Белль в 1985 году заявил о выдвижении Василя Стуса на Нобелевскую премию. Возможно, это невольно спровоцировало ожесточение властей и решение окончательно расправиться с поэтом?
- Нет, не думаю. Отношения отца с лагерной администрацией и до этого были крайне враждебными. Отцу, например, не передавали моих писем и телеграмму, только лишь «проинформировали» о рождении внука (моего старшего сына Ярослава). Он объявил голодовку… Последний конфликт: надзиратель сделал замечание отцу — не так, как положено, лежит книжка, и тут же подал рапорт о «нарушении режима». Заключенному Стусу дали десять дней карцера. Он пришел в ярость, сказал своему сокамернику Леониду Бородину, что объявляет сухую (без воды) бессрочную голодовку. Бородин, по его словам, сообщил об этом решении (и я склонен ему верить). Но, скорее всего, лагерное начальство никак на это не прореагировало: мол, сколько уже было голодовок…
В карцере ледяной холод, спать невозможно, паек ограничен — человек за десять дней крайне слабеет. Можно ли выдержать там без воды и еды? Думаю, что в ту ночь с 3 на 4 ноября 1985 года отец, абсолютно истощенный физически, просто не смог опустить 90-килограммовые нары (крепившиеся к стене металлическим прутом), и они упали на него. А надзиратель не придал значения глухому удару — он спешил смотреть телевизор или доигрывать партию в карты… Не стоит перекладывать вину за смерть Стуса на кого-то одного, конкретного. Все к этому причастны. И если мы сегодня побываем на зонах, то увидим, что условия содержания заключенных не изменились. А количество людей, несправедливо осужденных, превышает все мерки. Просто имена этих людей никому не известны. Но у каждого из них есть дети, мамы…
- Мама читала вашу книгу?
- Те главы, где речь идет о личных моментах, я показывал ей. Но полностью книгу она так и не прочитала. Ей это тяжело. Психологически тяжело…
- Вы не обсуждали с ней, на что потратите причитающуюся к премии денежную сумму?
- Говорили, и я согласен с мамой, что часть этих денег будет правильным потратить на благотворительность. А остальными, как говорится, «залатать дыры». Сделаю, наконец, ремонт в квартире, чтобы не шокировать гостей… Но финансовая составляющая премии для меня не столь важна. Надеюсь, что в статусе лауреата будет легче бороться за выживание журнала «Кищвська Русь» (Дмитрий Стус — главный редактор этого журнала. — Авт. ), помочь русскоязычной «Радуге», детскому журналу «Соняшник».
- К вашему отцу признание пришло посмертно, его жизнь не вписывалась в привычные рамки «успешности». А вы считаете себя успешным человеком?
- Не в традиционном смысле слова. Для меня успешность — это взаимопонимание с близкими, друзьями. Чтобы тем, кого люблю, было комфортно… И еще — это возможность отдохнуть в лесу, у костра. Под Киевом есть полхаты с садом, рядом лес. Ночью можно отключить на пару часов телефон — и остаться один на один с костром, лесом, небом. Для меня это и есть — жизнь…
374
Читайте нас у Facebook
