«гонорар за выступление переехавших в ташкент алексея толстого и анны ахматовой состоял из нескольких лепешек, пачки чая и кулька изюма, кураги… »
«Да у него медаль «За оборону Ташкента»!.. » — иронизируют порой отдельные сограждане, когда речь заходит о том, кому в годы войны досталось больше — фронтовикам или работникам тыла.
Киевлянин Илья Левитас не любит таких дискуссий. Илья Михайлович не слышал свиста пуль. Но до сих пор раздражается, когда молодежь выбрасывает вчерашний хлеб.
Сегодня он рассказывает корреспонденту «ФАКТОВ» о жизни в тыловом Ташкенте, где война доставала каждого по-своему, но одинаково больно.
«Травили мы, жестокие дети, мальчика-немца и армянина по имени Адольф… »
Несмотря на пережитое, мой собеседник выглядит молодо, обаятелен и нравится женщинам. А весельчак какой! Обхохочешься, когда Михалыч начинает сыпать анекдотами. Их, причем только одних еврейских, у него целая книга.
Наверное, благодаря удивительному чувству юмора этот народ и выжил. Ибо Илья Левитас является автором еще и другой книги — двухтомника о Бабьем Яре. И сам в годы войны хлебнул…
- Вспомните, пожалуйста, о первых днях войны, о дороге в эвакуацию…
- А я никуда не ехал! Я в Ташкенте родился! Хотя мои родители с Украины. Отца в 20-е годы после окончания Института красной профессуры направили в Ташкент преподавать в местных вузах. Жили мы в старом тихом переулке кишлакского типа, в десяти минутах ходьбы от центра. Того переулка сейчас нет. Возможно, из зданий старой застройки остался один дом военных на углу, где, кстати, жил Ефим Поляченко, брат которого Виля — Владимир Аврумович Поляченко — впоследствии стал известным строителем, Героем Украины, руководителем «Киевгорстроя», народным депутатом Украины. С Фимой мы учились в одном классе.
В 37 дворах нашего переулка жили люди 13 национальностей — узбеки, азербайджанцы (которых называли персами), уйгуры (народ, живущий на границе с Китаем), ну там русские, украинцы, белорусы… Евреев тоже было достаточно. Много немцев… И даже одна эстонка. В 1940 году, когда Эстония вошла в состав Советского Союза, эта девушка Сальма (которая по-русски не понимала ни слова!) влюбилась в советского солдата Наримана Резванова, азербайджанца (он, сами понимаете, по-эстонски ни бельмеса!) и приехала в Ташкент где-то в начале 1941 года, жила рядом с нами. А Нариман, когда началась война, ушел на фронт и вскоре погиб. Сальма осталась одна. Нуждалась страшно. Его семья не признала беленькую чужестранку. Ее подкармливали мои родители и другие соседи.
Никаких конфликтов на национальной почве у нас никогда не было. Травили мы, жестокие дети, разве что немца, да армянина по имени Адольф. Тут, как говорится, сам Бог велел. А так — ценился человек, а не его национальность.
«Бабушка-еврейка варила такой плов, что узбеки восторгались… »
- Все мусульманские свадьбы играли в нашем дворе, — продолжает Илья Михайлович. — Бабушка-еврейка так научилась варить плов, что узбеки восторгались и свадебный обед просили готовить ее. У нас во дворе рос виноград, и местные жители ходили к нам за виноградными листьями — они используют для голубцов не капустный лист, а виноградный. Делились всем, что было. Замков на дверях не было. Уходя, хозяин клал у порога веник. И все знали, что дома никого нет. Но это не значило, что ты не мог зайти. В любой момент можно было и без присутствия хозяев одолжить у них соль, спички, керосин, хлеб… И никакого воровства!
Проблемы начались, когда стали прибывать эвакуированные, а с ними кого только ни понаехало! И нищие, и богатые, и жулики. Пошли кражи, цены поднялись… Помню, родители послали меня на рынок за картошкой, которая стоила 6 копеек килограмм, а тут оказалось, что она уже по 60 копеек, и у меня не хватило денег…
Я учился в русской школе. Через год ее закрыли под госпиталь. Перешел в узбекскую. А шестой класс заканчивал в татарской. Да, в те годы существовали национальные школы — и ничего, все нормально было!
День начала войны очень хорошо помню. Накануне, 21 июня, мама получила однодневную воскресную путевку (были такие) в пригородный Дом отдыха. Приехали, искупались в озере, поужинали, пошли в кино. Смотрели очень популярный в то время фильм «Ветер дует с востока» о присоединении к Союзу Западной Украины и Западной Белоруссии. Все радовались, увидев на экране советские танки и знамена, аплодировали освободителям.
Потом пошли спать. Утром рано проснулись. Узбекское утро в кишлаке — рано светает, петухи кукарекают, потом собаки лают, ишаки кричат.
Пошли на завтрак. Все нормально. И тут почувствовали — что-то происходит. Перед обедом видим — людей стало значительно меньше. Мама говорит: поехали домой. Не пообедав, вернулись в город. Идем по улице — люди стоят у открытых окон, собираются слушать радио. Тогда же радио не у всех было.
Часы показывали что-то около трех часов дня. Значит, двенадцать по Москве (между Москвой и Ташкентом разница три часа). И вот мы услышали, что началась война. Мальчишки сразу: ура, вот теперь разобьем фашистов, такая радость!.. И взрослые обрадовались! Да, рядом с нами взрослые парни стояли. Говорят друг другу: давай завтра в военкомат. Словом, такой порыв был! Поверьте, я ничего не выдумываю.
«Мама получала по карточке 800 граммов хлеба и пол-литровую баночку супа: мука осядет — вода совершенно чистая»
- Со временем постепенно как-то привыкли к отступлению наших войск, — вспоминает Илья Левитас. — Помню, где-то в конце сорок первого, я в третьем классе тогда был, прихожу в школу. А учительница — Анна Павловна Павлова, такая классическая русская интеллигентка в пенсне, вопросительно смотрит на меня: дескать, какие новости? «А-а, — отмахиваюсь. — Наши Наро-Фоминск оставили». Анна Павловна заплакала. Это был ее родной город, там остались родственники…
Многие с нашей улицы ушли в армию. Я вот недавно посчитал, ведь фамилии, имена, лица помню, 15 человек погибло. Разных национальностей. Многие — эвакуированные. Забрали из Ташкента — они не вернулись.
Похоронки приносил почтальон — узбек без руки, вернувшийся с фронта. Обычно все, кто был свободен от работы и учебы, ждали его в переулке. Он появлялся днем в определенное время. Если он взмахивал единственной рукой — все облегченно вздыхали. Значит, все в порядке, сейчас получите свои газеты и письма. Если не махал — все сидели и напряженно ждали. Он ходил с валерьянкой и неловко так, одной рукой, вынимал пузырек из кармана.
28 января 1943 года на фронт ушел мой дядя. А в июне того же года… Мы сидим на улице — и тут появляется почтальон. Не машет, глаза опустил. Один двор прошел, другой… А у нас был
29-й номер, далеко от начала переулка…
Он не останавливается, подходит ко мне. Я уже чувствую… Немею…
Мне было 12 лет. Тогда взрослели рано. Мы, пацаны, вместе со взрослыми оплакали многих соседей. «Мама дома?» — спрашивает. «На работе… » — говорю. «А кто из взрослых есть?» Господи, лучше бы никого дома не было! «А что такое?» — умышленно затягиваю время в надежде на то, что все обойдется, что пришел он по другому делу.
Он дает мне прямоугольный конверт. Все, это похоронка. Письма от живых складывались треугольниками.
Вскрываю конверт, читаю. Буквы плывут перед глазами. «Уважаемая такая-то, Ваш сын, Темляк Мирон Иосифович, верный воинскому долгу, погиб, защищая социалистическую Родину… »
«Бабушка! Бабушка! Мирона убили!» — бегу в дом. Бабушка, увидев меня с бумагами в руках, молча упала в обморок.
Мы все-таки ждали, что дядя, может быть, вернется. Потому что были случаи…
Возвращались с фронта и живые. Без ноги пришел узбек Махкам, совсем молодой, с нами в футбол играл. И повоевать толком не успел. У обрубка ноги кость гнила, он целый день сидел на перевернутом ведре и курил. Анашу, чтобы заглушить боль. Периодически ногой встряхивал, и из штанины вот такие черви выпадали… Представляете?.. А потом он сидел-сидел, вдруг засунул руку в штанину и как рванет — кусок кости вытащил от колена! И черви посыпались. У нас у всех рвота началась.
Этот парень умер очень быстро. То ли гангрена у него началась, не знаю…
Мы, дети, наверное, первыми ощутили голод. Может, потому, что росли? Вот иногда приходится слышать: какой голод, там же фруктов-овощей — завались! Но, поверьте, съешь килограмм помидоров, а кушать хочется еще больше. Мы по коровникам лазили, жмых, макуху, как говорят в Украине, воровали и грызли. Грызли зерна липы, еще дрянь всякую. Но это ничего не давало. Что-то нужно было мучное, более сытное. А в день на человека по карточкам давали одну 400-граммовую лепешку. Это моей маме-интеллигентке. Рабочим полагалось 800 граммов хлеба или лепешки.
У нас в Ташкенте бомбы не падали — здесь люди умирали от голода. Иногда утром, идя в школу, мы видели мертвых. А морозы зимой какие были! В комнате за ночь ведро воды замерзало. Утром лунку приходилось пробивать, чтобы умыться и вскипятить чай.
Постоянно есть хотелось. Залезешь на дерево, наешься абрикосов, потом слезешь с полным пузом, а есть все равно хочется.
Мама, бухгалтер высокой квалификации, пошла простой швеей на фабрику, шила парашюты. Получала по хлебной карточке 800 граммов хлеба и пол-литровую баночку супа-затирухи. Постоит чуть-чуть эта баночка, мука осядет тонким слоем, а вода — совершенно чистая. Но мы радовались и этому…
«Видел, как знаменитый писатель и известный режиссер обливали друг друга водой из фонтана»
- Вам посчастливилось видеть в Ташкенте в то время некоторых знаменитостей…
- К нам во Дворец пионеров довольно часто приходил писатель Алексей Толстой, — говорит Илья Левитас. — Мы знали его по роману «Гиперболоид инженера Гарина» и сказке про Буратино. Грома-а-адный был такой дядька, с двойным или даже тройным подбородком, в белой рубашке с закатанными рукавами. В центре на территории дворца стоял фонтан. По кругу сидели шесть бетонных лягушек, из разинутого рта у каждой била струя. А посредине находился огромный крокодил с задранной головой, из пасти у него тоже била струя.
Мальчишки садились на лягушек друг напротив друга, затыкали пальцем трубки, из которых била вода, струя становилась сильнее, била дальше, ее можно было направлять в сидящего или даже проходящего напротив. И вот однажды мы увидели, как на лягушку взгромоздился Алексей Толстой! Напротив так же устроился черненький, похожий на узбека, мужчина в тюбетейке, и начали друг друга обливать. Ржали как дети!
Потом они пошли выступать во дворец.
После того как Толстой выступил, мы вышли во двор. И вдруг слышу: «Илька! Левитас! Иди сюда!» Мы уже знали, что это зовут разносить писателям продуктовые наборы. Им за выступления денег не платили. Как правило, гонорар состоял из нескольких лепешек, пачки чая и сухофруктов — изюма, кураги.
Я поднялся на второй этаж, в библиотеку. Ее сотрудница представила меня тому мужчине, который обливался водой с Толстым, и он начал расспрашивать меня о маме, отце. «А тетю Зину ты знаешь?» — «Нет». — «Тетя Зина Левитас была моей женой, она — родственница твоего папы». Оказалось, что мой собеседник — народный артист Советского Союза, известный режиссер Соломон Михоэлс, приехавший в Ташкент со своим театром, который ставил спектакли через дорогу в кинотеатре «Хива». Наш знаменитый родственник пригласил на встречу маму, каждый вечер давал контрамарки, мы ходили на некоторые спектакли.
- Вы, слышал, носили пайки и Анне Ахматовой…
- Ну-у, такая мадо-онна, такая недоступная-неприступная была. Я прикидываю теперь — ведь ей тогда немного лет было, за сорок чуть… Мне казалось, что это какая-то татарская поэтесса была, никогда не ходил ее слушать.
Жила Анна Андреевна на втором этаже, обычная наружная деревянная лестница с перилами вела на балхану (это узбекский балкон такой длинный), и уже с нее был вход в квартиру. Помню, ругалась с соседями. Постирав свои тряпки, Ахматова с тазиком в руках пятилась по ступенькам вниз и выливала грязную мыльную воду не туда, куда все выливали, — там арык протекал, ручеек такой, а под стоявшее рядом дерево, карагач. И узбеки ее осуждали.
Ну, и такая, мальчишечья, деталь еще. Когда Анна Андреевна опускалась или поднималась по лестнице, мы снизу заглядывали ей под юбку… На ней было длинное фиолетовое трико до колен.
Из тех, кого мы знали, в Ташкенте побывали еще Корней Чуковский, Самуил Маршак, Ванда Василевская. Мы в те годы много читали. Нет, были нормальными мальчишками: все искали, кому бы морду набить, шпионов ловили.
В 1987 году я впервые попал в Израиль. Во время одной из встреч в глаза бросился суетливый такой, деятельный коротышка пузатый, который всех рассаживал по автобусам, а сам в конце концов остался без места. Мы взяли его в нашу машину. И вместе с израильтянами отправились в Парк Красной Армии. Да-а, есть такой под Иерусалимом.
Услышав русскую речь, коротышка обрадовался. Сказал, что родом из Ташкента, представился. Думаю, начинается… Но он довольно правильно обрисовал приметы местности. И говорит: «Друг у меня там жил, Илька Печенег… » Да это же обо мне! Меня за восточные черты лица дразнили Печенегом. «А вы где жили?» — спрашиваю. Называет адрес. Отвечаю: «Вы там не жили, потому что там жил Додик Кристалл».
Он как подпрыгнет! «Кристалл? Я — Кристалл! Гавиш — это на иврите Кристалл!.. » Потом посмотрел на меня: «Ой, б…, Илька, это ж ты!»
Я говорю: «Додька!» Мы же с ним все время убегали на фронт. Там, говорят, хорошо кормили. Нас ловили и возвращали. Потом во время каникул Кристалл исчез. Оказывается, воинская часть, к которой он пристал, ехала к Каспийскому морю, потом в Баку. Его сделали сыном полка, он приписал себе два года и еще успел повоевать. После войны служил в советских войсках в Германии.
Стоял на посту, вдруг увидел каких-то людей, услышал — говорят на идише. Сдал пост, подошел, смотрит. И тут его взяли под локотки двое в гражданcком. Смершевцы. Пришили пацану дело. Будто бы он хотел с секретным оружием (тогда только поступил на вооружение автомат Калашникова) бежать на Запад. А он всего лишь услышал родную речь и хотел пообщаться!
В трибунале ему сказали, что дадут расстрельную статью. Но, учитывая молодость и раскаяние, расстрел заменят на 25 лет лагерей. «Лучше тогда расстреляйте!» — заплакал Додик.
Тут выяснилось, что парню нет восемнадцати, и срок скостили до 15 лет. Десять он отсидел, вышел в 1956-м. К этому времени Гомулка, руководитель Польши, решил собрать на исторической родине всех поляков, которых разбросала война. И Додик, он был польским евреем, уехал в Польшу. Год пожил там и перебрался в Израиль.
Представляете — минута, полминуты! — и я бы его не встретил. А он помог мне очень многое восстановить в памяти о нашем детстве. «Ты дурак! Ты был дурак и остался!» — кричал он, как ребенок, когда я ошибался в каких-то деталях.
Совсем недавно знакомый из Израиля прислал газету, в которой рассказывается о книге «Военное детство Узбекистана». Автор — некий
С. Гитлин. Боже ж мой, да это же Семка Гитлин, мой друг детства! Последний раз мы с ним виделись в 1945 году.
И вот через 60 лет звоню в Тель-Авив: «Гитлин?» — «Да. А что такое?» — «С тобой из Киева говорит Левитас». — «Илька, ты? Живой?» — «Ну, говорю, если ты живой, чего же мне помереть?» С ним мы поговорили отлично. Я даже вспомнил, с какой он девочкой дружил — с Ниной Кузьминой. Сема расплакался. Вчера мне привезли его книги.
Девятое мая сорок пятого помню. Понятия «День Победы» еще не было. Все радовались еще второго мая, когда пришло сообщение, что наши войска взяли Берлин.
А 9 мая… Среда. Это точно — у нас черчение было. И, уже не помню, то ли на первом, то ли на третьем уроке мы узнали, что наши победили, что кончилась война. И вот, гляжу, учитель черчения Макароныч — Марк Аронович, пожилой такой, седовласый в толстовке фиолетовой, вечно запачканной мелом, — опустился на стул, и с ним случилась истерика. У него, оказывается, два сына погибли на фронте. А мы не знали, скоты, мы же над ним издевались! Вы представляете? Макаронычем дразнили. А он безобидный был, да еще черчение — второстепенный предмет, да еще он еврей эвакуированный, говорит с акцентом! Вроде бы мальчишеское хулиганство — простительная вещь, а меня оно истязает до сих пор.
… А потом начали приходить эшелоны с фронтовиками. Подъезжает поезд, весь в цветах. На паровозе впереди — портрет Сталина, плакат «Родина, встречай победителей!». Такие встречи были на вокзале! Мы с мамой тоже ходили к этим поездам и скромно в стороночке стояли, все надеясь, что из шумной толпы вдруг вынырнет наш Мирон…
Автор благодарит за содействие в организации публикации Татьяну Маркину, представителя Всемирного Форума памяти Холокоста в Украине.
528Читайте нас у Facebook
