«Потушив пожар, мы заблудились в подземельях станции и вышли прямо к развалинам взорвавшегося реактора. Почему-то пахло солеными огурцами…»
Мой собеседник киевлянин Игорь Проценко почти все лето 1986-го провел в госпитале под капельницами. А ведь ему тогда едва исполнил-ся 21 год. В ответ на мой комплимент, что, мол, хорошо выглядит, улыбнулся: «Не сдаемся!» Игорь Иванович — один из тех, кто в мае того года предотвратил в Чернобыле такую беду, которая, как считают специалисты, вполне могла превзойти взрыв четвертого реактора.
«Отбирая пожарных для Чернобыля, начальник части сразу заявил: у кого нет детей — свободны»
— Игорь Иванович, сейчас в центре внимания СМИ акции протеста чернобыльцев возле Кабмина, в Донецке и других городах. Как вы к этому относитесь?
— Сложно. С одной стороны, мне иногда кажется, что среди протестующих не все настоящие чернобыльцы. А с другой — кто-то же должен говорить о нашем незавидном положении. У меня же туда ходить здоровья нет.
— У вас, инвалида-чернобыльца II группы, какая пенсия?
— Полторы тысячи гривен. Работу в пожарной охране вынужден был оставить по состоянию здоровья. Если бы не работа в городском управлении Государственной службы охраны МВД, не знаю, как выживал бы. В таком же положении и мои товарищи.
В 1986 году после армии я стал служить в столичной пожарной части номер четыре, на улице Тарасовской. Там, кстати, висит картина (на фото), на которой изображены семеро пожарных-ликвидаторов, в том числе и я. Написал ее наш коллега Анатолий Назаренко.
.jpg)
Утром 26 апреля я заступил на суточное дежурство. Оно протекало спокойно, без выездов на пожары. Ночью нас всех подняли по тревоге, отвезли в пожарную часть на Владимирскую, 13, и сообщили, что горит Чернобыльская атомная электростанция.
До утра нас продержали во дворе части и отпустили. Ребята ворчали, что и на задание не послали, и поспать не дали. Я тогда жил в селе Глебовка (это под Дымером) с родителями. К тому времени уже был женат, у нас росла маленькая дочь Натуся. Сейчас Наташа старший лейтенант милиции.
А в то утро мы с односельчанином Витей Навроцким отправились домой. И не узнали дорогу Киев — Иванков — Чернобыль. Она была запружена колоннами военной техники, автобусами, грузовиками, каретами скорой помощи…
Первая моя мысль — о старшем брате Леониде. Леня жил и работал в Припяти. Начинал в пожарной части ЧАЭС, у будущего Героя Советского Союза Владимира Правика. Крестил у него ребенка. А к моменту аварии Леня уже работал оператором на энергоблоке.
— Он жив?
— Слава Богу, да. Тоже инвалид, на пенсии. Родители о взрыве в Чернобыле узнали от меня. Начали приходить соседи, расспрашивали, что случилось. Мы рассказали то, что знали. Пытались позвонить знакомым в Припять, узнать, что с Леней. Мобилок тогда и в помине не было. А домашний телефон ему еще не поставили, они с женой только недавно получили квартиру. Дозвониться в Припять было невозможно — ее отключили от внешнего мира, чтобы, как нам потом объяснили, избежать паники. Мама очень переживала за Леню, о судьбе которого ничего не знала. У него к тому времени было уже двое детей.
Ну что, хоть на душе и тревожно, а весна — работы полно. Картошку родителям надо помочь посадить, хозяйством заниматься. Два дня я провел в обычных крестьянских хлопотах. Потом мы с Витей вернулись в Киев. Командовал частью тогда подполковник Андрей Алексеевич Чернышенко, ныне покойный. И эта смена прошла относительно нормально — выезжали на пожары, тушили, потом приводили в порядок материальную часть, участвовали в занятиях. Но теперь уже всех волновал вопрос: поедем или нет в Чернобыль?
Снова я вернулся домой. Матушка сообщила, что звонил Леня из Припяти. У него все нормально, он работает там же на станции. Примерно через неделю поступила команда создать сводный отряд пожарных. Начальник части собрал нас и сразу заявил: у кого нет детей — свободны. К тому времени все знали, что авария — радиационная, может отразиться на мужском здоровье. Поэтому в Чернобыль отбирали только тех, у кого уже были дети. В этот отряд из семерых человек попал и я.
«Больше десяти минут ждать вас не могу», — сказал нам водитель бронетранспортера»
— Командовал нашим маленьким спецотрядом молодой офицер, старший лейтенант внутренней службы Александр Мурзин, потомственный пожарный, — рассказывает Игорь Проценко. — Он иногда отпускал нас домой. Чтобы добраться в родное село, мы подходили к автоинспектору на выезде из Киева, показывали удостоверения, он останавливал любую машину, в которой были свободные места, и просил нас подвезти.
Но вот часа в четыре утра 23 мая нас подняли по тревоге. Сказали, снова горит ЧАЭС.
— Вы уже знали, что на станции — сложная радиационная обстановка. С какими мыслями ехали в Припять?
— Шутили, поддерживали друг друга. Правда, когда в Иванкове Леня Щербань, открыв окно, высунул наружу дозиметр и тот запипикал — окно тут же закрыли, и шутки-прибаутки прекратились. До самой Припяти все курили молча.
В припятском штабе нас встретил полковник из Москвы. На станции, сказал, уже никого нет. Всех убрали. Наверное, боялись взрыва. Полковник объяснил ситуацию. Пожар под четвертым реактором, в кабельных тоннелях, ведущих к третьему энергоблоку. Эти два блока соединены между собой многими коммуникациями. И где-то там рядом находилась огромная емкость с 800 тоннами масла для охлаждения трансформаторов. Если рванет и пожар перекинется на третий блок — страшно даже подумать, что будет…
Словом, полковник говорит: ребята, я вас прошу. В целях вашей же безопасности вы должны справиться за десять минут. Из-за высоких полей радиации провожатого не даем. Так что запоминайте маршрут движения.
Надели мы ОЗК (общевойсковой защитный комплект. — Авт.). А жара — плюс 25… Хотели надеть еще и марлевые респираторы. Но поняли, что бежать в них будет невозможно. А передвигаться там можно только бегом. Водитель БТРа, когда подъехали, говорит: «Не обижайтесь, но больше десяти минут я ждать не могу. Не управитесь — придется самим назад добираться».
Мы взяли с собой брезентовые рукава, стволы. Нашли место очага пожара. В одном из помещений под реактором красивым таким синим пламенем горели высоковольтные кабели. У нас не хватало длины рукава. Подсоединить к нему дополнительный при давлении воды в 14 атмосфер было невозможно. Чтобы на пару секунд уменьшить давление, пожарный Юра Бервицкий (богатырь, метра два ростом, он и сейчас, слава Богу, живой) взял и просто рукав перегнул. Мы потом спрашивали: «Юра, как у тебя получилось?» Он ответил: «Сам не знаю»… Этих секунд нам хватило, чтобы нарастить рукав.
Потушили мы кабели и начали возвращаться назад. Но заблудились в подземельях. И выбежали к… разрушенному четвертому реактору! Посреди развороченного бетона, из которого торчали обрывки арматуры, — огромная яма. Немножко дымилась. Сверху над нею бил солнечный свет. И почему-то сильно пахло солеными огурцами. Словно из бочки!
Мы бегом назад. В туннелях везде полно трубопроводов. Иногда надо было перелезать, словно через забор. А у Лени Щербаня шнурки ОЗК развязались. Только лезть — у него штаны спадают. Задерживаться в подземельях было нельзя, каждая секунда дорога. Падающие штаны Леня придерживал руками. Бежим и смеемся.
— Он сейчас жив?
— Да, слава Богу, вся наша семерка жива. Выбегаем наружу — БТР нас ждет! А мы опоздали минут на пять. Водитель оказался нормальным мужиком. Довез нас от реактора к административно-бытовому корпусу станции. В ожидании машины мы ОЗК сняли и улеглись на травке. Денек выдался солнечный, хороший. Вдруг идет дозиметрист. «Ребята, вы че?» — «А че?» — не поняли мы. Вместо ответа он щелкнул переключателем на своем приборе. Стрелка р-раз — и резко вправо метнулась.
«Хоть в здание зайдите!» Нас как ветром с площадки сдуло. «Единственные, кто не боялся заходить к нам каждый день в палату, были юная сестричка и пожилая санитарка»
— В одной группе с нами, — продолжает Игорь Проценко, — находились оперативный дежурный Управления пожарной охраны Киева подполковник внутренней службы Скидан (ныне покойный) и начальник тыла майор Осипов. Скидан позвонил в Москву прямо заместителю министра, доложил, что задание выполнено.
К тому времени у нас начала болеть голова, подташнивало, иногда носом шла кровь. Тот же водитель БТРа отвез нас в Чернобыль. В местной пожарной части нам велели снять одежду и выбросить. Пришлось расстаться и с удостоверениями, ключами, часами, которые тоже сильно фонили. После душа мы переоделись в белые спецовки. Сильно хотелось есть. Но из-за тошноты в горло ничего не лезло. Воду только пили все время. И отдыхали.
На следующий день мы начали проситься домой, у каждого были свои планы. А нам: подождите… Где-то в обед слышим по громкой связи наши фамилии: такой-то и такой-то, подойдите в медпункт. Там сказали: сейчас придет автобус, заберет вас в госпиталь. Я командиру: какой госпиталь, мне домой надо! «Потом решим», — ответил Мурзин.
В госпитале нас уже ждали. Доктора, сестрички повыходили. А мы заартачились: дескать, сегодня ложиться не будем, надо домой заскочить, там ведь переживают. Заведующий отделением говорит: пишите расписки, что обязуетесь завтра утром прибыть на лечение. Но только учтите, бумаги бумагами, но я, мол, не знаю, что с вами завтра может случиться. Мы бодро ответили, что ничего страшного не произойдет. Доктор молча посмотрел на нас и ушел.
Прибыли в свою пожарную часть поздно вечером. Узнав об этом, приехал начальник части. Ну, сами понимаете, товарищи накрыли стол, принесли водки. Жаль, начальника нашего Андрея Алексеевича Чернышенко уже нет в живых. Хороший человек был. И жилье получить помогал, и всегда выслушать мог. После ужина (была уже глубокая ночь) дал машину развезти нас по домам.
Чтобы всех домашних не будить, я подошел к окну нашей с женой комнаты и бросил в форточку камешек. Она увидела меня в белом — вскрикнула. Конечно же, проснулись все. И до утра уже не ложились. Дома я снова помылся, переоделся.
А утром меня отвезли в госпиталь. Сутками с ребятами лежали под капельницами. Начальники наши всем обеспечивали: надо вино красное — привозили. Надо спирт — спрашивали сколько: канистру или бочку? И привозили. К нам приезжал американский специалист доктор Гейл. Он тоже сказал, что следует употреблять спиртное. Еду давали любую, вплоть до красной икры. Но ее я не очень любил.
Жаль, не помню имя сестрички, ставившей капельницы. Молодая хорошая девушка. И бабушка-санитарка, которая мыла полы, тоже. Только они заходили в нашу палату каждый день. Остальной медперсонал боялся часто заглядывать. Два с половиной месяца мы там лежали. Доктор Гейл предлагал сделать пересадку костного мозга. Но я отказался. У меня мама была врачом, отсоветовала. А товарищ согласился — так у него и астма потом началась, и другие болезни. Его сразу комиссовали.
Однажды мы тайком оделись и сбежали из госпиталя в Пущу-Водицу, где в центре радиационной медицины лежал наш товарищ. Когда вернулись, узнали, что в госпитале был переполох: приезжал заместитель министра внутренних дел, чтобы поздравить нас с успешным выполнением задания. Но начальство ругать нас не стало и даже представило к наградам. Перед Новым годом руководство МВД СССР вручило нам ордена Красной Звезды. Этим орденом награждают отличившихся во время боевых действий.
— У вас одна дочь?
— Да. Хотели с женой еще детей. Но медики отсоветовали. Вы же помните, в то время многих беременных женщин заставляли делать аборты, вызывали искусственные роды. Помните надпись на памятнике, который стоит на углу проспекта Победы и улицы Чернобыльской? «Мертвим, живим i ненародженим»…
Товарищи Игоря Проценко рассказали «ФАКТАМ» еще один эпизод, о котором герой нашего рассказа скромно умолчал. Во время тушения пожара в доме на углу столичных улиц Саксаганского и Толстого сильным порывом ветра одного из спасателей снесло с крыши. Находящийся рядом Игорь успел схватить товарища за рукав и держал, пока не подоспела помощь.
Aвтор выражает благодарность за содействие в подготовке материала руководителю пресс-службы Департамента Государственной службы охраны МВД Украины Светлане Павловской.
Фото Сергея ДАЦЕНКО, «ФАКТЫ»
Читайте нас в Facebook
