Михаил боярский: «люблю выпивать. Примешь на грудь, и мир сразу становится понятнее»
Говорят, Александр Демьяненко терпеть не мог своего Шурика из «Кавказской пленницы» и «Операции «Ы», а Арчил Гомиашвили бежал от вопросов о «12 стульях» и Остапе Бендере. Самая яркая роль артиста порой становится клеймом, которое не смыть до конца жизни. Куда, скажите, Михаилу Боярскому деваться от д'Артаньяна? Он и рад забыть неистового гасконца, но разве дадут? По крайней мере, не в 2009-м, это точно. Год у Михаила Сергеевича явно обещает пройти под звездой героя Александра Дюма. Сначала на экраны выйдет картина «Сокровища кардинала Мазарини, или Возвращение мушкетеров», потом грянет 30-летие первого фильма о похождениях великолепной четверки, который, строго говоря, и принес Боярскому славу вкупе с народной любовью. А 26 декабря, так сказать, на десерт, Михал Сергеич отпразднует шестидесятый день рождения собственной персоны…
«Когда во время войны крысы шли на водопой к Неве, люди и лошади уступали им дорогу»
- Еще скрипит потертое седло?
- Что ему остается? Седок, правда, за последние пятьдесят девять с хвостиком лет малость пообносился, но тут ничего не попишешь. Приходится утешаться воспоминанием, каким лихим наездником он был прежде.
- И где все начиналось?
- На улице Гончарной в Ленинграде. Там я родился и прожил первые восемь лет — в коммуналке на четыре семьи. Мы жили впятером в одной комнате — папа, мама, бабушка, мой старший брат и я. Родители спали на кровати с железными набалдашниками, диван делили мы с Сашкой, бабушка занимала раскладушку, которую днем убирали. Еще у нас была печка, буфет, круглый стол и — все, больше в комнате ничего не помещалось. В углу стоял телефонный аппарат.
Откровенно говоря, я рос полным балбесом, чуть что, бежал к пацанам во двор, пропадал там круглыми днями, пытался отлынивать от школьных уроков и прочих занятий, как только мог. Правда, получалось не всегда. Мама всерьез рассчитывала вырастить из меня профессионального музыканта и заставляла подолгу разучивать гаммы, разбирать диезы и бемоли. Сперва пианино у нас не было, и я «играл» на клавиатуре, нарисованной на листе бумаги. Потом взяли прокатный инструмент. Тут и начались настоящие мучения. Немного спасало, что и моя любовь Таня училась игре на рояле. Она мечтала стать пианисткой и горько плакала, когда что-то не получалось. А я думал: чего ревет, дуреха? Радоваться надо, не будет музыкантшей! На вступительных экзаменах в школу для особо одаренных детей (так она тогда называлась) я набрал равное количество баллов с девочкой по имени Жасмин. В спорных ситуациях приемные комиссии почему-то всегда предпочитали мальчиков, вот и в тот раз выбрали меня. Я расстроился, предпочел бы, чтобы взяли девчонку.
- Учились вы хорошо?
- Какое там! Хотя классе в шестом достиг пика музыкальной карьеры, но через два года резко сдал позиции. Появились другие интересы — Beatles, рок-н-ролл, фильм «Великолепная семерка», девочки, своя компания… Сидеть за фортепиано было выше человеческих сил! Я понял, что серьезным музыкантом не стану, приходил на уроки гармонии или сольфеджио и честно говорил: «Вы не особенно усердствуйте, все равно в консерватории учиться не буду, вашу репутацию не подмочу». Либо, допустим, зубрил какую-нибудь тему, предупреждал ребят, чтобы никто из них руку на уроке не тянул, и отвечал на «отлично». Со мной в классе училась замечательная девочка Неля Ли, кореянка. Мы и сейчас иногда встречаемся. Неля гениально подделывала подпись любого преподавателя. Нам двойки в журнал сразу не ставили, ограничивались точкой напротив фамилии. И вот Неля рисовала мне вместо этих точек тройки и четверки. Обычно учитель в изумлении спрашивал: «Боярский, а когда ты ответил и исправил оценку?» Я спокойно протягивал дневник: «Ну как же, Семен Семеныч? Неделю назад вы меня вызывали, вот и подпись ваша… » Ни разу нас с Нелей никто не вывел на чистую воду! Окончательно вопрос с моим музыкальным будущим закрылся, когда накануне выпускных экзаменов я в драке сломал большой палец правой руки. Наложили гипс. Благодаря ему я получил в школе пятерку по сочинению. Если бы писал без тормозящего процесс гипса, почти наверняка нагородил бы ошибок, а так каждую буковку выводил долго, подбирал слова, обдумывал.
Палец вскоре зажил, но гипс я предусмотрительно не выкинул и снова нацепил его, когда пришло время экзаменов в консерваторию. Якобы повторный перелом на старом месте. И мама очень расстраивалась, что с музыкой не заладилось. Она любила меня больше жизни и желала только хорошего.
- Вроде бы и рожать решилась вопреки запрету врачей?
- С нее взяли расписку, что не несут ответственность за последствия этого шага. Действительно, после родов начались осложнения с суставами, у мамы постоянно болели ноги, руки, пальцы… Кажется, это называется полиартритом. Мама очень мучилась, лечилась и так и сяк, все перепробовала — пчел, грязевые ванны, ничего не помогало. Она ненавидела жаловаться, предпочитала, чтобы все считали ее семижильным человеком. Впрочем, мама таковой и была. Вставала первой, ложилась последней. Старалась выглядеть румяной, бодрой, свежей, полной сил. Кстати, из-за румянца во всю щеку ее чуть не съели во время блокады.
- Кто?
- Люди, доведенные голодом до звериного состояния. Каннибализм в осажденном Ленинграде — это, увы, не выдумки. Мама с неохотой вспоминала войну, но кое-что рассказывала. Когда крысы шли с Бадаевских складов на водопой к Неве, люди и кони останавливались, чтобы пропустить бурую массу. Иначе эти твари могли запросто напасть и сожрать любого. Однажды мама увидела, как на улице от усталости рухнула лошадь, побежала домой за ножом, вернулась через несколько минут, а на асфальте лишь лужа крови да кости… Блокадные истории страшные, их и слушать, и пересказывать трудно. Давайте лучше о родителях продолжим. Теперь, по прошествии многих лет, понимаю, что всегда был центром семьи, хотя я — лишь жалкая тень того, что представляли собою мама и папа, интересные, умные, образованные люди.
Надо сказать, в ту пору большинство людей сидело без денег. Но это не слишком огорчало. В нашей среде никто не хвастал шмотьем, это считалось позором. Например, в деревне Любань, куда я приезжал к тете Нюше, нельзя было появляться на людях в плетеных сандалиях. Задразнили бы: «У-у-у, девчонка!» Поэтому я сразу разувался и шуровал босиком. Вместо рубашки и штанов облачался в ватник до пят. Это называлось хохолье. В таком прикиде и разгуливал в холодные дни. Любань в ста километрах от Петербурга, но глушь первостатейная — ни света, ни водопровода, ни газа. Зато по ночам под окнами волки выли.
«Впервые увидев электрогитару, я обалдел»
- А что это за тетя? Родня?
- Бывшая прислуга из дома дедушки. Она вела все хозяйство, а со временем стала почти членом семьи. Тетя Нюша жила и у нас, и у дяди Коли, младшего папиного брата, которого обожала. В первый раз я гостил в Любани совсем маленьким, когда даже ходить не умел. Потом приезжал туда регулярно. Однажды местные пацаны сильно отстегали меня крапивой за то, что дрался не по правилам, как им показалось.
- То есть?
- Использовал подсечку, а деревенские такие вещи не приветствовали. Биться — так без подлянок, по-настоящему, на кулаках… Проучили меня крепко, распухли ноги, руки, рожа. Потом мы, конечно, помирились. А еще любил пропадать на скотном дворе.
- Тогда, наверное, и научились скакать верхом?
- Скачками это можно назвать с большой натяжкой. Лошадь была запряжена в телегу, я усаживался на нее и ехал — час, два, три, представляя себя лихим наездником и рисуя в воображении героические картинки. Тогда же, в деревне, впервые пригубил самогон. Взрослые угостили. И косить там попробовал. Мне за это давали махорки. Начал курить. К тому моменту уже прочел Джеймса Фенимора Купера и подражал настоящим индейцам, которые не расставались с трубкой.
- Мушкетером себя не видели?
- Нет! Вот каким-нибудь Орлиным Глазом — другое дело. У меня был самодельный нож, копье, рогатка, покрытая лаком… Умолял родителей купить мокасины, но откуда они взялись бы в советской стране? По субботам в амбаре смотрел кино, клуб в деревне еще не построили. В воскресенье ходил с мужиками в баню, учился париться по-черному. За моющимися бабами в окошко подглядывал. Те верещали, а я чувствовал себя героем.
- Опять мы в ваше глубокое пионерское прошлое свернули, Михал Сергеич! Давайте хотя бы среднюю школу окончим.
- Мои детство, отрочество и юность не хуже, чем у Льва Николаевича! Все не рассказывать! Когда классе в восьмом понял, что консерватория — не вариант для меня, начал всерьез подумывать о театральном институте. Родители взяли слово, что доучусь в музыкальной школе. Мол, мы на тебя столько сил потратили, денег, нервов. Кем хочешь быть? Артистом? Вот первое задание: изобрази пианиста. Пришлось еще три года «изображать», отбывая повинность. Взялся за гуж… Студенческая пора промчалась быстро и незаметно. Как мгновение. Почему-то больше всего запомнил первую поездку в колхоз. Такое ощущение было, что сейчас взлечу. Счастливейшее время, не передать словами! Ни о каких кризисах не думали, о курсе доллара и прочих глупостях. Наслаждались жизнью, дышали полной грудью. Я понятия не имел, кто работает в правительстве, как их зовут, чем они занимаются. Мне и без того жилось хорошо и радостно. Кругом были красивые девушки, друзья, дешевое вино, гитара и капустное поле, которое предстояло убрать. Все! Знакомились мы тогда друг с другом мгновенно. Чем моложе человек, тем легче он устанавливает контакт. Малышам в песочнице нужна доля секунды: «У тебя машинка? А у меня совочек». Студенты тоже время понапрасну не теряли: «Ты с какого факультета? Я с актерского… » Волосатый и с гитарой? Значит, свой! Заходи!
- Когда, кстати, вы музыкальную группу создали?
- Я влился в уже существовавший коллектив под названием «Кочевники». Ребята пришли в нашу музыкальную школу на прослушивание. Принесли аппаратуру, установили в актовом зале и начали играть. До того я никогда не видел настоящих электрогитар. Конечно, обалдел. Стоял с открытым ртом и слушал. Ко мне подошел ударник и спросил: «Нравится? Приходи к нам, сам попробуешь». Я взял с собой друга, соврав, что он басист. Нас протестировали и приняли в группу. «Кочевники» перестали выступать лишь год назад. Долго продержались. Но уже без меня.
«Пробовался во все театры Ленинграда, и везде мне отказали»
- Правда, что вас КГБ вербовал?
- Это уже потом, в театре! Вызвали в какую-то потаенную комнатку в жилконторе и стали покупать. Дескать, у вас с квартирой проблемы, зарплата маленькая. Мы поможем, но и об ответной услуге попросим. В стране полно врагов, а вы с разными людьми общаетесь, вот и записывайте, что они болтают. Раз в месяц будете докладывать.
- Испугались перспективы?
- Чувство брезгливости возникло. И к себе, и к тем, кто сделал это предложение. Я ведь понимал, что никакие они не патриоты. Так Родину не спасают.
- Отбоярились?
- Прикинулся дурачком, стал плести, что ничего не могу запомнить, кроме текста. Потом, дескать, я пьяный всегда, что-нибудь ляпну по глупости, вас подведу, «органы» дискредитирую. Видимо, хорошо вжился в образ, сыграл убедительно, раз поверили и отстали. Зато узнал, кто в театре стукачи. Некоторые имена мне назвали, про других сам догадался.
- А когда вы сыграли первую настоящую роль — не перед гэбэшниками?
- В семь лет. Был Дедом Морозом.
- Что-то рановато. Обычно в таком возрасте читают под елочкой стишки дедушке в красной шубе.
- Но мой папа — актер. Он написал для меня сценарий, принес из театра костюм, грим, бороду, усы. Мы долго репетировали, после утренника я носился в эйфории по школе — разряженный, потный карлик с седым париком… С седьмого класса участвовал в капустниках, ходил в театральный кружок к Неле Наумовне Наумовой, но на профессиональную сцену вышел много позже. Зато сразу вместе с отцом. В театре Ленсовета заболел актер, исполнявший роль Мармеладова, и Игорь Владимиров, наш худрук, пригласил папу, который играл в «Преступлении и наказании» в театре Комиссаржевской. И меня по такому случаю ввели в спектакль. В массовку. Я должен был сказать фразу: «Ишь, нахлестался!» Это когда Раскольников раскаивается…
Не могу утверждать, будто моя карьера сразу заладилась. Пробовался во все театры Ленинграда, и везде мне отказали. В одних местах в более вежливой форме, дескать, приходите позже, попытайтесь еще разок, а кое-где недвусмысленно указывали на дверь. В театре Комиссаржевской, где работали мой папа и дядя Коля, мне сказали: «Нам двух Боярских хватит!» В конечном счете к Владимирову в театр Ленсовета я попал благодаря музыке. Сначала пытался показывать Игорю Петровичу отрывки из разных ролей — Петруччо, Ваську Пепла, Кудряша. Чувствую, не то, Владимиров даже не смотрит в мою сторону. Правда, спросил: «Что еще умеешь?» Я ответил, мол, на рояле играть. «Давай, показывай». Тут я надул щеки: «Вам Рахманинова, Баха, Моцарта?» У Игоря Петровича на лице появилась какая-то заинтересованность: «А что-нибудь попроще? Например, Гладкова? И гитару в руках держать умеешь?» Это и предопределило мою судьбу. В Ленсовете тогда собирались ставить «Трубадура» и меня буквально на следующий день утвердили на роль главного героя.
- Вы вроде бы сами выбирали себе Принцессу?
- Так и было. В театр пришел Васька: простите, Василий Борисович Ливанов и сказал: «Миша, ты же лучше баб знаешь». Я возразил: «Не до такой степени, как вы». Ливанов продолжил: «Ладно-ладно, не кокетничай. Выбери из студенток напарницу для спектакля. Кто тебе нравится?» А Лариска Луппиан хорошо двигалась по сцене, прекрасно стояла на пуантах. Балет — ее хобби. Что касается голоса, с этим пришлось помучиться, но, к счастью, по роли петь особенно не требовалось. Вот и начали мы с Ларкой репетировать.
«Долго мы с Ларисой мучаемся. Думаю, из-за того, что моя настоящая семья — мама и папа»
- К тому моменту между вами уже были какие-то отношения?
- Ни-че-го! Первый раз поцеловались на сцене. В спектакле есть подходящий эпизод, и мы с особым рвением отрабатывали именно его. Владимиров дивился: «Надо же, какая старательная молодежь пошла!» Честно скажу, я был безумно стеснительным, совершенно не опытным, не посвященным и не развращенным молодым человеком, смотревшим на отношения с женщиной чистыми и широко открытыми глазами.
- Сколько вам тогда стукнуло?
- Двадцать два года!
- Да-а-а, запоздалое созревание…
- Конечно, как и все мальчишки, я лет с четырнадцати врал, что меняю сексуальных партнерш, словно перчатки, а в действительности прошел курс молодого бойца с Ларисой. Прямо на репетициях.
- Но премьеру, насколько знаю, играли с Алисой Фрейндлих?
- Из Москвы приехала толпа гостей во главе с автором музыки Геннадием Гладковым. Помпа была невероятная! Чтобы не ударить лицом в грязь перед столичной публикой, Владимиров на первые десять спектаклей поставил на главную женскую роль не дебютантку, а приму театра.
- И собственную жену по совместительству. С ней, подозреваю, вы не так страстно целовались?
- Под пристальным взором строгого мужа? Я же не самоубийца! Фрейндлих отработала прекрасно. Если Ларка была Принцессой по внешнему облику — молодая, симпатичная, то Алиса блестяще исполнила роль.
А потом я потерял голос. На зимних каникулах мы играли для школьников по три спектакля в день, я при каждом выходе драл глотку, как в последний раз, и элементарно не рассчитал силы, надорвался.
- И?
- «Трубадура» на время сняли из репертуара, заменив другими постановками. Через пару недель голос восстановился, все вернулось на круги своя, но я уже был осторожнее. Затем были мюзиклы «Дульсинея Тобосская», «Укрощение строптивой». Владимиров активно меня использовал.
- Вроде бы и на Луппиан он заставил вас жениться? Чтобы, дескать, не развратничали на глазах у труппы.
- Игорь Петрович еще при зачислении предупредил, чтобы я не трогал театральных баб, а то, мол, тебя как молодого специалиста выгнать не смогу, а их придется. С Ларкой другая история: на гастролях администратор гостиницы, в которой мы жили, вызвал милицию, и та написала «телегу», что артист Боярский ночевал в номере у актрисы, с которой официально не зарегистрирован. Министр культуры лично вкатал мне выговор. Вот мы и расписались через какое-то время.
- Сколько вы уже вместе с Ларисой Регинальдовной?
- Много! Глубоко за тридцать…
- Анекдот «Если бы сразу убил, сейчас бы уже вышел» — это про вас?
- Пожалуй… Долго мы с ней мучаемся. Думаю, все из-за того, что моя настоящая семья — мама и папа. Так и не смог от них уйти. При первом удобном случае бежал в их квартиру, оставался ночевать, любил, чтобы мама рубашку мою прогладила, обедом накормила. В 76-м году отец умер. Я словно повзрослел в один миг, стал по-другому относиться к маме, почувствовал себя старшим в семье.
- Вы уже пережили Сергея Александровича?
- Нет еще. Папа родился 19 декабря, а умер 1 марта. Я же появился на свет 26 декабря, так что мы сравняемся в конце февраля 2009 года. 21-го, кажется, или 22-го. Пока я моложе на несколько дней. С ужасом думаю, что придется публично отмечать свое шестидесятилетие. Для меня это мука адовая! Сбежал бы куда-нибудь в глушь, в Саратов, так ведь не дадут! Не хочу слышать ни о каких юбилеях, это очередной день рождения, который подводит определенный итог, к слову, совсем меня не радующий. И вообще: по моему глубокому убеждению, появление человека на свет, как, впрочем, и смерть его, события глубоко интимные. Не понимаю, почему я должен личный праздник разделять со всей страной? Потому что меня многие знают? Но я-то большинство нет! Вот если бы родители могли оказаться в такой день со мной, однако этого ведь не случится. Очень тоскую по папе и маме. Хотел бы задать им вопросы, на которые сам не могу найти ответы. Увы, я давно уже не крошка-сын, не приду к отцу, не спрошу…
С родителями у меня были особенные отношения. В первую очередь — с мамой. С Ларисой мы так и не сумели построить ничего подобного. Мама часто меня выручала. Каким-то непостижимым образом добилась того, что я благополучно избежал призыва в армию после института. Шестым чувством улавливала, если со мной случалась беда. Когда с приступом панкреатита загремел в реанимацию, и меня на «скорой» отвезли из театра в больницу, она помчалась туда, хотя ей и не сказали, что со мной. Действительно, успела вовремя, не будь мамы, мог не дотянуть до утра.
Потом я попал в жуткую автокатастрофу на 29-м километре Киевского шоссе. Мы ехали на съемки фильма «Сватовство гусара», я задремал на заднем сиденье машины. Шел дождь, водитель не справился с управлением, вылетел на встречку… Я головой выбил лобовое стекло, а потом спиной неудачно упал на разделительный барьер. Очнулся в больничной палате. Врачи заявили, что травмы серьезные, сломаны крестец и остистые отростки позвонка, мол, Боярский — труп. Но приехала мама и сказала, что поднимет меня на ноги. Месяца три я провалялся на койке, а потом — ничего, встал.
«Я настоящий Плюшкин»
- Вроде и на съемках первой части «Трех мушкетеров» вас едва не закололи шпагой?
- Тут больше легенды, чем правды. Я уже сам запутался, не знаю, чему верить. Будто бы травму нанес Боря Клюев, игравший в том фильме Рошфора. Случайно проткнул мне шпагой небо, и укол, как потом рассказывали врачи, мог оказаться смертельным. Но я ничего такого не помню. И мама, кстати, не прилетела на съемки во Львов, чтобы меня спасать. Значит, реальной угрозы жизни не было.
- Она одобрила ваш брак с Ларисой?
- Мама не была в восторге. Я хотел, чтобы родители разменяли квартиру и отдали нам одну комнату, а мама сказала: «Ты строишь свою жизнь, но почему за наш счет?» Я тогда сильно обиделся, ушел жить к Ларке, но потом понял, что мама в очередной раз оказалась права. Театр дал нам жилье, мы официально поженились, родился один ребенок, второй, вчетвером мы перебрались сюда, на Мойку.
- Эта квартира сразу была такой большой?
- Сначала она состояла из четырех комнат, в которых жили двое стареньких пенсионеров. А нам с Ларой предложили жилье гораздо меньшего метража недалеко от БДТ. Мы туда даже заезжать не стали, квартира мне сразу не понравилась. Потом я оказался в гостях у драматурга Яковлева, который жил в этом подъезде на пятом этаже, и случайно обмолвился, мол, ищу себе что-нибудь приличное в центре. Юрий Яковлевич и сказал, что старики-соседи давно готовы к обмену. Я позвонил в их дверь, они так обрадовались: «Ой, нам самим не убрать эти хоромы». Словом, ударили по рукам, и все остались довольны.
- Доплачивать пришлось?
- Тогда об этом никто не заикался! Ларка, правда, категорически возражала против первого этажа: «Не поеду!» Потом мы подкупили комнату, в которой сидим сейчас с вами. Тут дежурила охрана Анатолия Собчака, когда тот был мэром. Позже пост сняли, а помещение осталось. Я его приобрел. И с другой стороны пустовала полуподвальная квартирка. Окнами не на Мойку, а во двор. Я это все объединил. Получилось нечто большое и неуклюжее. Сейчас мне такое жилье уже не нужно. Думал, будет собираться семья, шум, гам, веселье. Ничего подобного! Лиза, дочка, пока живет с нами, но это не навсегда. Сережа давно уже отделился. Никого из близких не осталось, вот мы с Ларисой и оказались неожиданно в положении стариков, живших здесь до нас. Слоняюсь теперь по комнатам, какие-то вещи с места на место перекладываю… Видимо, по наследству от тети Нюши мне досталась странная черта: не могу выбрасывать старые вещи. Понимаю, что никогда не буду их носить и все равно храню. Даже школьную форму полувековой давности.
- Барахольщик?
- Плюшкин! Ничего не могу с собой поделать. Так поступала и Нюша: если ломался нож, затачивала огрызок и продолжала резать им мясо, овощи. Дескать, даже лучше, удобнее. Вот и я берегу всякую ерунду. Хотя, если разобраться, лично мне ничего не нужно. Могу хоть сейчас собраться и уйти.
- Куда?
- В таких случаях обычно говорят, откуда… У меня есть еще квартира. Моя собственная, которую ни с кем делить не надо. Маленькая, двенадцатиметровая студия, но большего и не требуется. Диван, стол, стул… Все! Кризис, кстати, прекрасная вещь. Можно уйти с ярмарки тщеславия, одним махом избавившись от всего лишнего — шмоток, вилл, яхт, дорогущих машин, самолетов, вертолетов…
- И налегке бежать туда, где никто не отыщет?
- Везде найдут. Хотя я, например, тешу себя иллюзией, что моя студия — это такой запасной аэродром. На случай, если уж совсем припечет… Пока вроде бы терплю. Или, правильнее, меня терпят. Наверное, жена уберегла от многих глупостей, ошибок, хотя я не просил ее об этом. Подозреваю, без Ларки давно бы уже сгорел. «Лицом к лицу лица не увидать… » С другой стороны, она никогда не смогла бы, подобно моей маме, встать в дверях и не выпускать из дома, пока не пообедаю и не сменю на чистую рубаху, в которой ходил с утра. Но таких, как мама, вообще больше нет на свете…
«Чем старше человек становится, тем более он одинок»
- Слышал, однажды вы даже встретили Новый год на ее могиле?
- Был такой случай. Я ведь сравнительно недавно понял, что больше всего на свете мне не хватает родителей. Жена, дети — это другой мир, но стоять на земле меня научили папа и мама. Благодаря им я стал тем, кто есть. Конечно, я люблю собственные произведения — дочку и сына, но сам состою из того, что дали родители. И вот еще какую нехитрую истину осознал с возрастом: чем старше человек становится, тем более он одинок. Дело не только в том, что умирают родные, друзья. В конце пути каждый из нас должен прийти к себе, понять, кто он есть на самом деле. А для этого надо учиться жить одному. Все мы когда-то уйдем…
- Пока этого не случилось, ответьте: с собой разобрались?
- Нет, окончательно запутался, забрел в тупик. Наверное, выход где-то есть, но мне не дано его отыскать. В таких вопросах без полбанки не найти ответа. Поэтому и люблю выпивать. Примешь на грудь, и мир сразу становится понятнее, яснее. Формулу In vino veritas придумал явно не дурак. Недаром говорят: у пьяного два бога. Двойную уверенность в собственной правоте обретаешь.
- Звучит как заманчивое предложение, Михаил Сергеевич.
- Я серьезно вам говорю, не шучу! Когда берусь рассуждать на трезвую голову, словно тупею. Смотрю и не вижу ничего вокруг, не могу понять, что мною движет, для чего совершаю те или иные поступки, зачем живу. Иногда даже думаю, что всю жизнь занимался не своим делом. Может, стоило не лицедействовать, например, сидеть над микроскопом и скрупулезно рассматривать мельчайшие капельки ДНК. Я ведь мужик дотошный, копать люблю, а дорыться до сущности человека сложнее, чем сделать какое-нибудь физическое открытие.
Понимаете, нельзя жить понарошку. Вы в начале разговора про скрипящее седло спросили. Актерство — это игра, а вот если бы мне сейчас позвонил Владимир Путин и сказал, скачи-ка, Миша, с секретным пакетом к Бараку Обаме, но учти: от тебя зависит судьба нашей страны. Да я бы в лепешку разбился, по дну Атлантический океан перешел, но выполнил бы все в точности и в срок. Я солдат хороший. Когда есть четкий приказ, готов ради Родины сделать что угодно. Потом и помирать нестрашно! На миру, как говорится, и смерть красна. Но это все мечты, мечты…
Сказать, что примиряет меня с мыслью о бренности бытия и неизбежностью исхода в мир иной? Сознание, что стану ближе к Богу и к маме. Когда она умерла, кладбищенских дел мастера предложили купить так называемый перспективный участок с местом еще для одной могилы. Я знаю: мы с мамой обязательно будем лежать рядом…
- Судя по заупокойности последней реплики, пора заканчивать разговор… Ничего, что почти не расспрашивал вас про д'Артаньяна?
- Наоборот, вы сделали мне колоссальный подарок! Если бы только знали, как я устал от бесконечных вопросов про трех мушкетеров! Уже и книжки про наши фильмы написаны, и интервью столько роздано, что Дюма должен от зависти в гробу извертеться.
- Сыграли, значит, убедительно, раз народ ваших героев забыть не может.
- Я ведь не жалуюсь. Пусть помнит! Речь о том, что мне рассказывать особенно нечего. Я и сниматься в той картине не хотел. У меня была такая малина в театре, работа с Фрейндлих, Петренко, Равиковичем, Солоницыным, другими мастерами, а тут какое-то костюмированное кино про французское средневековье, длительные экспедиции на съемки… Я играл по тридцать спектаклей в месяц, практически каждый вечер. Владимиров спросил: «Как мне тебя отпустить, Мишка? Кем заменить? Если хочешь, снимайся. В свободное от работы в театре время». Тем не менее я извернулся и прикоснулся к роману Дюма. Целиком его заслуга, что фильм смотрят. История ведь на вечные времена. «Один за всех и все за одного». Что может быть прекраснее?
- Слышали, кстати: нашли место захоронения д'Артаньяна. Не литературного героя, а того, настоящего.
- Да, вроде бы где-то в Голландии. Может, и не стоило могилу ворошить. Всем было бы лучше. У каждого в душе ведь свой д'Артаньян. И он по-прежнему жив…
611Читайте нас в Facebook
