Мирослав Скорик: «Параджанов за сто рублей продал мне икону, которую... украл в закарпатской церкви»

«Мелодия ля-минор» из фильма Киностудии имени Довженко «Высокий перевал», написанная в начале 1980-х украинским композитором Мирославом Скориком, популярна до сих пор. До этого была работа и долгие годы дружбы с гениальным Сергеем Параджановым. Несмотря на эстрадную музыку, принесшую Мирославу Михайловичу популярность, его сердце отдано классике. Сейчас мастер работает за компьютером, а раньше писал ноты тонко заточенными карандашами, которые композитору специально привозили из Европы. Автор более двадцати симфонических произведений, музыки к кино и мультфильмам сегодня большую часть времени проводит в своем кабинете в Национальной опере Украины, где является художественным руководителем.

«На музыку меня благословила сестра бабушки — Соломия Крушельницкая»

— Я фактически живу на два города — Киев и Львов, — говорит Мирослав Михайлович. — Так что придется и юбилей два раза отмечать. Сначала соберу друзей во Львове, уже заказал на 20 человек ресторан. В самом центре Львова, на последнем этаже 7-этажной гостиницы, с прекрасным видом на город. Хотя перед юбилеями мне всегда почему-то невесело. Да и минувший год выдался напряженным. Впрочем, не будем о грустном...

— Вы выросли в интеллигентной львовской семье. Родной сестрой вашей бабушки была великая певица Соломия Крушельницкая. Она принимала участие в вашем воспитании?

— Можно сказать, что именно она благословила меня на музыку. Когда я был семилетним мальчиком, Соломия обнаружила, что у меня абсолютный слух и сказала родителям, что надо отдать ребенка в музыкальную школу. К тому времени я уже знал нотную грамоту и немного играл на пианино. Научился у мамы и отца, хотя родители не имели отношения к творческим профессиям. Мать была учительницей химии, а отец историком, работавшим в филиале Академии наук во Львове. Моя бабушка из очень большой семьи. У нее было пять сестер и двое братьев. Бабушка была очень близка с Соломией, ездила с ней на гастроли по всему миру, обладала хорошими организаторскими способностями.

В 1900 году во Львове она построила дом, который существует до сих пор. Сейчас в нем живут мой родной брат, двоюродные братья, их семьи. И мое детство прошло в этом доме. В гостиной стояло пианино, первые мои сочинения родились именно там. Помню, перед первым классом я читал букварь, а возле каждой буквы были коротенькие стихи. Так вот, я написал музыку к этому букварю. Сам играл ее, напевал и тут же записывал.

— Соломия Крушельницкая к вам в гости часто приходила?

— Обычно мы навещали ее. Когда Соломия вернулась из Италии во Львов, она была уже пожилой, у нее болели суставы, ходила с палочкой. Занималась со студентами в консерватории. Они приходили на занятия домой к Крушельницкой. Соломия Амвросиевна купила в 20-х годах прошлого века во Львове трехэтажный дом. Но после войны ей оставили только один этаж, верхний и нижний отобрали. Помню, как я ходил на ее концерт, когда Крушельницкой было уже за 60. Она вышла на сцену с палочкой. Конечно, голос уже не тот, но ее заставляли петь. Преподаватель консерватории должен раз в полгода давать сольный концерт. Просто так, для галочки. То было странное время.

— Тогда пострадала вся ваша семья. Знаете, за что вас отправили в ссылку?

— Никто не знает, ведь ничего никому не объясняли. Это произошло в 1947 году. До сих пор помню ту ночь. В три часа к нам в дом пришли незнакомые люди и сказали лишь одно слово: «Собирайтесь». Мама подняла меня с постели. Нам дали два часа на сборы, потом загрузили в машину с вещами, которые можно было взять с собой, увезли на вокзал и посадили в товарный вагон. Ехали недели две. На Восток. А потом нас высадили в Кузбассе, в маленьком шахтерском городке. Отец, прекрасно владевший немецким языком, сначала работал сторожем на кирпичном заводе, потом — кассиром в бане и лишь под конец ссылки ему разрешили преподавать.

Жили в бараках, в одной комнате по семь человек. Там были такие же осужденные, как и мы, и никто ни у кого ничего не спрашивал. Когда отец начал работать, и появились хоть какие-то деньги, мы сняли комнату. Нас называли ссыльными. Это означало, что из городка мы не могли никуда выехать. А климат там совершенно катастрофический. Если выпадал снег и держался несколько дней, то становился черным от сажи. Летом стояла жара 30 градусов, а зимой морозы до минус 50. Я ждал всегда знака, чтобы не идти в школу. Если стоял 40-градусный мороз, то по нашему городку раздавался пронзительный вой сирены. Это означало, что можно оставаться дома.

«Чтобы выжить в Москве, приходилось подрабатывать в ресторане — играл на фортепиано»

— Ваш папа принадлежал к какой-то партии?

— Нет. Он не был коммунистом и мало интересовался политикой. В свое время мне предлагали вступить в Коммунистическую партию, но я всегда находил отговорки, чтобы этого не делать.

— Сколько лет вы провели в ссылке?

— Семь, пока не умер Сталин. Но еще до этого, когда мне исполнилось 16 лет, я смог уехать из городка. Просто получил паспорт, в котором не было отметки о ссылке. Я тут же сам поехал во Львов и поступил в консерваторию.

— Вы и в ссылке занимались музыкой?

— Там была семилетка с прекрасными преподавателями. Скрипке меня учил музыкант из Львовского оперного театра. А на фортепиано занимался с ученицей самого Рахманинова. Все они тоже были репрессированы. Безумное время. Но даже тогда я умудрялся не думать о том, что меня окружает, и сочинял музыку. Отец очень хотел, чтобы я стал композитором и во всем меня поддерживал. Какое-то время увлекался футболом, и когда приехал во Львов, мне предлагали поступить в институт физкультуры. К тому же очень хорошо бегал на средние дистанции. Но я всему предпочел музыку.

Во Львове какое-то время жил у своей тети, а через несколько месяцев мог поселиться в нашем прежнем доме. Правда, родители вернулись из ссылки лишь спустя два года. Какое-то время запрещали прописываться в больших городах, поэтому они поселились в Карпатах на даче, которую в свое время построила моя бабушка. Папа и мама вернулись из ссылки сломленными. Им было уже обоим за 60, все их мечты были направлены на детей.

— Вы ведь учились мастерству у самого Дмитрия Кабалевского?

— Я закончил Львовскую консерваторию и раздумывал об аспирантуре. Повезло, что в тот год в Московскую консерваторию пришел Дмитрий Кабалевский, и я стал его первым учеником. Это был очень интеллигентный человек и замечательный педагог. Мы занимались дома у Дмитрия Борисовича. Это привилегия известных преподавателей. Кабалевский с женой и дочерью жил в центре Москвы, в просторной четырехкомнатной квартире. Он был легендой. К тому же достаточно влиятельным человеком, народным депутатом. Помню, часто после занятий меня приглашали в гостиную, где стоял большой рояль, попить чаю, даже кормили обедом. Дмитрий Борисович сам подавал мне пальто. Мы остались с ним дружны на долгие годы. Когда я работал в Киеве, Кабалевский часто бывал у меня в гостях.

— Где же вы поселились в Москве?

— Три года жил в общежитии. Получал стипендию 55 рублей — на то время нормальные деньги. Помню, в ресторане «Узбекистан» можно было за один рубль взять блюдо под названием лагман — мясо с подливой — и наесться на весь день. Популярен был ресторан при Доме композиторов в Москве. Там была отменная кухня и специальный зал, куда допускали только композиторов. В ресторане любили бывать Арам Хачатурян, Тихон Хренников, Юрий Антонов.

— Помните произведение, которое принесло вам известность?

— Сюита для струнного оркестра. Я написал ее в аспирантуре в Москве. Оркестр консерватории даже съездил с ней на фестиваль молодежи в Хельсинки. С этого момента мое имя начали узнавать.

— А как обстояло дело с гонорарами?

— С этим было сложнее. Приходилось халтурить. Я вел самодеятельность на одном московском заводе, подрабатывал в ресторане.

— Все великие музыканты когда-то работали лабухами.

— Вот-вот. Я играл на фортепиано в ресторане «Будапешт». Очень удобно, потому что ресторан располагался возле нашего общежития, недалеко от улицы Пушкинской. Все популярные песни знал наизусть. Но сам не пел, голоса не было. Кстати, в «Будапеште» больше всего котировалась американская музыка. За вечер можно было заработать 50 рублей. Впрочем, долго я там не задержался, надо было писать собственную музыку.

«За оперу можно было получить от государства 12 тысяч рублей»

— За какое сочинение вы получили самый большой гонорар?

— Чтобы иметь большие деньги, надо было сначала стать членом Союза композиторов. Тогда твои произведения проходят закупочную комиссию и за них платят деньги. Скажем, за оперу можно было получить от государства 12 тысяч рублей. Но писать ее надо было целый год. Я знаю композиторов, которые год писали оперу или балет, и на это жили. Если, конечно, много не пили.

— А что, композиторы тоже пьют?

— Как все артисты, ничего не поделаешь.

— И вы через это проходили?

— Всякое бывало, но алкоголем я никогда особо не увлекался.

— Вернувшись во Львов, в начале 60-х вы стали одним из родоначальников украинской эстрадной песни. Как назывался ваш ансамбль?

— «Веселi скрипки». Я сочинял музыку на слова местных поэтов. Ансамбль просуществовал года три и стал достаточно популярным. Нас даже приглашали в Москву на «Голубой огонек». Ездили на правительственные концерты, мотались между Киевом и Москвой. Стали известными наши песни «Не топчiть конвалiй», «Намалюй менi нiч». Работа приносила финансовую стабильность, но все-таки я ушел из ансамбля и занялся серьезной музыкой. «Веселi скрипки» просуществовали еще несколько лет, а потом распались. Я переехал в Киев, стал преподавать в консерватории. В общем, началась совершенно иная жизнь.

— Что вас вдохновляет на музыку?

— Я до сих пор не могу определить, что является толчком. Сочинительство — огромный труд. Композиция просто рождается в голове, и ты ничего с этим поделать не можешь. Петр Чайковский говорил, что композитор, как сапожник, должен работать с утра до вечера.

— Вы написали музыку к знаменитому фильму Сергея Параджанова «Тени забытых предков». Как произошла ваша встреча?

— Случайно. Параджанов как-то приехал во Львов, пошел на радио и попросил поставить ему произведения львовских композиторов. Было там и мое сочинение. Сюита ему так понравилась, что Параджанов тут же сказал: «Этот композитор будет писать музыку к моему фильму».

— Вы знали тогда, кто такой Параджанов?

— Понятия не имел. По-моему, все его ранние фильмы были абсолютно бездарны. Мы встретились с ним в одном из львовских ресторанов. Параджанов произвел на меня негативное впечатление. Сидел за столом со своей «свитой» и вел себя вызывающе. Не понравилось, что он сразу начал мне тыкать. Помню, сказал со своим восточным акцентом: «Я делаю гениальный фильм, а ты должен написать гениальную музыку». Я ответил, что подумаю, а через несколько дней отправил телеграмму на Киностудию Довженко, что работать над картиной не смогу. Однако через две недели Параджанов вновь приехал во Львов. Эта встреча была уже совершенно иной, мы долго говорили, многое выяснили и с тех пор стали хорошими друзьями. Около полутора лет вместе ездили в экспедиции по Карпатам, записывали фольклорную музыку и в конце концов сработались. Знаете, в Параджанове была смесь идеального человека, любящего и... наглого. Он очень странно себя вел.

— Он вам что-то дарил?

— Продал мне икону, которую украл в закарпатской церкви. До сих пор помню, что купил ее за 100 рублей, это был 1964 год. А через время к Параджанову заявилась прокуратора... Сергей приехал ко мне, говорит: «Я возвращаю тебе деньги, отдай икону». Но к тому времени я, уже зная ситуацию, сделал правильный ход, подарив икону одному из львовских музеев. По-моему, она там находится до сих пор. Кстати, когда в 1966 году я переехал в Киев, то жил на проспекте Победы по соседству с Сергеем Параджановым. Иногда заходил к нему в гости, двери его дома были всегда открыты. Правда, его окружали какие-то странные люди. Из Карпат Параджанов привез себе трембиту. Бывало, брал ее, выходил на балкон на площади Победы и дудел во всю силу.

— В начале 90-х вы уехали в Америку...

— Это было сложное, неуютное время. А в Америке, Австралии я мог давать концерты. В конце 90-х мне предложили стать завкафедрой Киевской консерватории. И я согласился.

— Вы очень молодо выглядите. Придерживаетесь специальной диеты?

— Ничем особенным не занимаюсь. Уже много лет у меня одно хобби. Приезжая на дачу в Карпаты, иду в лес за грибами. Сейчас жду не дождусь, когда вновь окажусь там. Каждый день хожу по 10 километров. Меня это держит в тонусе. Иду с лукошком, без палочки, потому что грибы сразу вижу. Собираю все, которые можно есть. Потом их жарю, мариную или сушу.

— Этим летом ожидается хороший грибной сезон?

— С грибами никогда ничего не известно. Они как деньги: или есть, или нет. Так что, если спросите меня, о чем сейчас мечтаю, сразу же отвечу: о большом белом грибе. А лучше о целом лукошке...

3960

Читайте нас в Facebook