Иван Сацык: "Когда мы вернулись в Украину, россияне поинтересовались, не убили ли нас еще"
«ФАКТЫ» уже сообщали о выходе с боями из окружения 72-й отдельной механизированной бригады. Часть бойцов, получивших ранения, поначалу пришлось госпитализировать в больницу в Ростовской области. Вокруг этого возникло немало слухов и домыслов. Российская пропаганда выдала случившееся за «добровольную сдачу, переход», «стремление обрести российское гражданство», «получить политическое убежище»…
На днях украинский военно-транспортный самолет Ан-26 доставил из Ростова-на-Дону в Украину 18 участников АТО — 16 бойцов Вооруженных Сил Украины и двух пограничников, а также тело солдата, скончавшегося в больнице Ростовской области.
Корреспонденту «ФАКТОВ» удалось побеседовать с 29-летним сержантом Иваном Сацыком — бойцом 72-й отдельной механизированной бригады.
С Иваном Сацыком мы разговариваем в Одессе, в одной из палат Военно-медицинского клинического центра Южного региона, где проходят интенсивный курс лечения военнослужащие, доставленные из зоны АТО.
Мой собеседник родом из города Буча Киевской области. Он чемпион Украины по рукопашному бою и дипломированный юрист — окончил Институт космического и воздушного права Национального авиационного университета. В зоне АТО — с апреля 2014 года.
— Ночью 6 мая нас перебросили в Мариуполь, — рассказывает Иван Сацык. — Первые дни было тяжело: местные жители бросались под гусеницы наших танков, чтобы мы не вошли в город. Командование приняло решение блокировать Мариуполь со всех сторон. Мы приступили к установке блокпостов прямо у городской черты — на Ростовской (Таганрогской) трассе. Несли вахту вместе с сотрудниками внутренних войск, ведь местной милиции там практически не было.
Чтобы препятствовать доступу оружия и взрывчатки, транспортные средства досматривали бойцы Внутренних Войск, а мы их прикрывали. Случалось, так называемые самооборонцы «ДНР» с оружием, абсолютно пьяные, прорывались напролом. Мы их останавливали, вызывали сотрудников ГАИ.
В день так называемого референдума, за 45 минут до начала голосования по созданию «ДНР», мы задержали авто, в котором были списки избирателей — жителей села Калиновка и заранее заполненные бюллетени, «подсчитанные» и упакованные.
*Иван Сацык: «Как только немного поправлюсь после ранения, сразу же предъявлю судебный иск к российским телеканалам. Они постоянно перевирали всю информацию о нас» (Фото автора)
— Как изменялось отношение к вам горожан?
— Чем дольше мы стояли в Мариуполе, тем больше убеждались: это украинский город. Когда в Мариуполе бандиты начали по ночам мародерствовать, грабить, «чистить» банки, ювелирные и оружейные магазины, многим мариупольцам стало понятно, кто этим занимается. Разобрались во всем.
Первое время нам сочувствовало где-то пять — семь процентов местного населения. Поначалу те, кто помогали, очень боялись: снимали номера со своих авто, шептались, постоянно оглядывались. Быстренько открывали багажник, выгружали привезенное, прыгали в салон — и ходу. Были, конечно, и те, кто посмелее: интересовались, что требуется, чем помочь. В том числе офицеры, которые просились в армию, но их отказались мобилизовать. К концу же нашего пребывания в Мариуполе с украинскими военнослужащими сотрудничали уже процентов 75—80 горожан. Даже обращались за защитой.
Помнится, пришел селянин, который обрабатывал поле и наткнулся на «непонятный металлический предмет». Мы осмотрели и выяснили — фугас, тут же его обезвредили. Тогда мужчина, поняв, что ему фактически спасли жизнь, привез нам продукты, напитки.
В середине июня, когда стало ясно, что Мариуполь снова наш (туда уже направлялась Донецкая облгосадминистрация), бригаду перебросили в Амвросиевку. Оттуда — дальше, к месту дислокации. На подъезде к будущей базе попали в засаду, вступили в бой. Благо, тогда никто не пострадал. Наша колонна была очень мощная — танки, БТРы, БМП, масса военных — разведка, зенитчики, мы — мехпехота…
Поутру получили приказ выдвинуться в район села Провальное. Остальные роты были разбросаны вдоль границы: одни ближе к Изварино, другие — к Свердловску.
Фугасы регулярно попадали в БМП. Мы уже знали, по опыту наших боевых офицеров-афганцев, что сидеть лучше не внутри боевой машины, а на броне. Во время взрыва тебя тогда отбрасывает, а не разрывает, как внутри брони, где создается огромное давление. Начали понемногу привыкать к обстановке, стали более внимательными, бдительными. Всякий раз прокладывали другую дорогу для передвижения, подчас прямо по посевам. Однако иного выхода не было. Ведь в таком случае противник уже не мог «вычислить», по какой из дорог пойдем.
— Как получилось, что вы попали в окружение?
— Мы направлялись защищать границу, отрезая от нее сепаратистов, а получилось, что отрезали их, но заодно — и себя и… оказались в полном кольце. В ночь на 15 июля по нам стали палить российские «Грады», днем — двухчасовой минометный обстрел, в результате которого я получил ранение. Поступил приказ отступать на запасные позиции. Для безопасности колонну разделили на три части, шли тремя дорогами. К сожалению, на одной из них бойцы подорвались на управляемом фугасе. Ребята получили ожоги, сейчас лежат здесь же, в Одессе.
С боями, под непрерывным минометно-пулеметным обстрелом, добрались к месту дислокации. На тот момент у нас было уже 20 раненых, пятеро — очень тяжелые. Были и убитые. Санчасть запросила «вертушку» еще вечером 15 июля. Мы прождали до 17.00 следующего дня, но ее так и не было.
Ближе к обеду из Интернета стало известно, что 72-я, 79-я и 24-я бригады в полном окружении. Много небоеспособных ребят, что, естественно, усложняло задачу. Командиры стали договариваться об эвакуации. Был там и наш командир, был еще майор (фамилию его, к сожалению, не запомнил), медики. Вели переговоры с российскими пограничниками, чтобы переправить «на ту сторону» тяжелораненых.
В это время возобновили стрельбу по нашим позициям российские «Грады». Я видел страшную картину: боец с перебитыми ногами и одной рукой пытался сползти с носилок в блиндаж — подальше от снарядов…
Когда обстрел стих, пришел начальник нашей санчасти и сказал: «Ребята, все раненые, не только тяжелые, будут отправлены. Во-первых, я не в состоянии оказать вам нужную помощь: вас много, а нас мало. Во-вторых, вы не боеспособны…» Нас погрузили в КрАЗ.
— Вы вывешивали белый флаг?
— Нет, мы не вывешивали белый флаг, не просили сепаратистов нас пропустить. Просто ехали по участку между двумя нашими подразделениями. Чтобы нас не обстреливали, привязали на зеркало кусок от белого парашюта. Российские СМИ преподнесли так, что мы якобы к сепаратистам явились с белым флагом. Вранье!
В КрАЗе — лежа, полусидя с перебитыми ногами и с ожогами — добрались к пропускному пункту Гуково возле Червонопартизанска. Там нас встретили украинские пограничники, которые попросили полностью разоружиться, сдать боеприпасы, снять бронежилеты, каски, разгрузочные жилеты, ножи. Своей машиной, следовавшей впереди, проложили нам дорогу к границе, где передали пограничникам, уже российским.
— Как вас там встретили?
— На «той стороне» дожидались десятки журналистов с видеокамерами, сразу стали задавать нам вопросы. К такому повороту мы были морально подготовлены: до «передачи» на границе нас предупредили, что будет много прессы, возможны и допросы. Нас провезли еще пару километров и пересадили в кареты скорой помощи. Мобильные телефоны у нас тогда еще не додумались забрать, и я, в частности, этим воспользовался. Попросил у сестричек в приемном покое разрешения принять душ. Из душевой позвонил домой, сказал, что жив, что нахожусь в России, в больнице (к слову, в зоне АТО мы старались не включать мобильные телефоны, ведь именно они способствуют наведению корректировки огня по нам).
— В каких условиях вас содержали в российской больнице?
— Больницу в Гуково, куда нас поместили, взяли в кольцо и круглосуточно охраняли омоновцы, пограничники и сотрудники ФСБ. Объяснили, что охраняют от возможных посягательств местных, а также чтобы предотвратить конфликты с лечащимися здесь же ополченцами и пациентами из местных лагерей беженцев из Краснодона. Ребята из охраны оказались нормальные. Никогда не отказывали в сигарете. Но на улицу нас не выпускали.
Начались постоянные допросы, продолжавшиеся трое суток. Полиция нас дактилоскопировала (откатала пальцы), сфотографировала, отобрала кучу объяснений. Затем — прокуратура, пограничники, представители Федерального следственного комитета… Еще — проверка на детекторе лжи.
— Что интересовало тех, кто вас допрашивал?
— ФСБ интересовало, не являемся ли мы контрразведчиками, проходили ли спецподготовку, как относимся к «Правому сектору», не националисты ли или фашисты, убиваем ли детей… Короче, полнейшая глупость. Допрашивали абсолютно всех, включая тех ребят, кто… оглох в результате контузии. Разве что допрос одного бойца, впавшего в кому, решили перенести «на потом».
Мы абсолютно не соображали: каков наш статус, известно ли в Киеве о случившемся? Знали только, что в Гуково работают представители миссии ОБСЕ, и решили сделать ставку на это. И я, выйдя после первого допроса часиков в десять вечера (после бессонных суток), решил «засветиться» перед двумя десятками телекамер. Чтобы об этом узнал украинский консул, чтобы кто-то из родных увидел, что мы живы-здоровы.
— А как относились к вам российские медики?
— Они делали все, что в их силах. Приглашали специально врачей из частных клиник, обслуживающих местные шахты. Я сам слышал, как дежурная сестра обзванивала уже ушедших домой врачей, чтобы они вернулись на работу. Увы, одного из наших бойцов спасти не удалось — ему требовался аппарат «искусственная почка», которого в больнице не оказалось. Больница-то — обычная, в шахтерском городке с 20-тысячным населением.
Но был другой боец, тяжелоконтуженый, — у него ударная волна спровоцировала правосторонний микроинсульт (отняло полностью правую сторону и речь). Когда мы летели домой, парень уже мог шевелить рукой и ногой, нормально разговаривал. Это результат лечения в российской больнице.
На следующий день после моего комментария по российским телеканалам к нам прибыли представители миссии ОБСЕ. Следом приехал из Ростова консул Генконсульства Украины. Фамилию его запамятовал, а вот имя и отчество буду помнить, сколько буду жить, — Александр Петрович. Он объяснил, что мы не военнопленные, не дезертиры, не предатели. Не считается также, что мы сдались. Согласно Женевской конвенции, проходим лечение у невоюющей стороны. Украинское командование попросило помощи у стороны, которая формально не участвует в военных действиях, то есть… у РФ.
После завершения допросов нас разделили: десять человек с ожогами, контуженых и с осколочными ранениями перевели в больницу другого городка — Зверево. Все тяжелые и остальные раненые остались в Гуково, в том числе четверо в реанимации.
Консул постоянно — раз в два дня — навещал нас, хотя свет не близкий, 200 километров в одну сторону. Привез нам чистую верхнюю одежду, нижнее белье, шорты, футболки, тапочки, зубные щетки, фрукты, овощи. Еще прессу: газеты, журналы. Хотя о тамошней прессе и телевидении разговор особый.
— А как подавали российские журналисты ситуацию с бойцами вашей бригады?
— Все перекручено, ни слова правды в интервью, которое, в частности, давал я. Они «выдергивали» из контекста нужные им фразы и монтировали их, получая, таким образом, якобы мои ответы. Повытягивали фотографии из соцсетей и комментировали их, как хотели или как им велели.
В присутствии врачей я рассказывал журналистам, что не профессиональный военный, а мобилизованный, служу в 72-й механизированной бригаде. И вот на телеканале «Россия-1» я и медики в итоговом выпуске новостей увидели сюжет, где я говорю, а внизу подпись: «Нацист, боец Нацгвардии»… Затем в очередном выпуске новостей сообщали, что мы, видите ли, попросили политического убежища, российского гражданства. Для убедительности даже монтировали, составляли наши ответы, дабы прозвучало, что мы действительно хотим получить российское гражданство…
Вот такой бред — на каждом шагу. Потому я твердо решил: как только немного поправлюсь после ранения, сразу же предъявлю судебный иск к российским телеканалам. Они постоянно перевирали всю информацию о нас. Однако в какой-то момент произошел перелом даже в сознании российских медиков. Например, завотделением поинтересовался: «Что же там у вас все-таки происходит?» До этого врачи говорили: «Мы по нашему телевидению все смотрим. Там все правда…» А тут до них, похоже, стало доходить, что дело обстоит вовсе не так, как им преподносят.
Но тем не менее ребята из охраны говорили нам: «Когда вернетесь домой, вас там непременно расстреляют: если не армейские, то «Правый сектор». Пропаганда там поставлена вовсю. И уже когда мы прибыли в Украину, россияне позвонили и интересовались: не убили ли нас еще.
Мне приходилось многим объяснять, что к чему. Наши ребята потом шутили: «Тебя там еще недельки на две оставить, и мы бы Ростовскую область к Украине присоединили».
Консул взял на себя заботу о восстановлении документов ряда бойцов (у кого-то они сгорели в бронетехнике), оформил соответствующие запросы. Оперативно получил подтверждения из Украины о личностях раненых и сообщил нам, чтобы готовились: скоро домой…
Здесь, в Одессе, в медицинском центре отношение к участникам боевых действий особое. Все лекарства бесплатно. После выписки — пятнадцать суток отпуска, но врачи утверждают, что каждому из наших раненых необходим реабилитационный период на три — пять месяцев — в зависимости от тяжести состояния.
Есть среди нас парень, у которого во время контузии случился инсульт, у другого — осколок из черепа изъяли… Меня лично спасла каска — именно в ней «застрял» осколок. Эту добротную немецкую каску «Бундес-726» приобрели мои ребята. Вообще, все, чем я воевал (помимо автомата и БМП) и в чем, приобретено друзьями и доставлено в зону АТО волонтерами…
22120Читайте нас в Facebook
