Михаил жванецкий: «физического, голливудского — ничего этого в лене филатове нет, красоты телосложения — никакой. А мужчина — ну просто потрясающий! »
Время идет очень быстро. Вот уже пять лет нет с нами Леонида Филатова. Хотя, когда читаешь его книги, смотришь фильмы с его участием, кажется, что он есть. Это один из тех нечастых случаев, когда таланту воздалось при жизни. А он из-за своей опрятной скромности не стремился оголтело стричь дивиденды, занимался делом, невзирая ни на что. Даже в таланте своем сомневался: «Повезло ли мне с талантом? Ну на этот вопрос ничего, кроме глупости, ответить не могу! Скажу, что не повезло, — значит, кокетничаю. А почему же тогда ты, собственно, этим занимаешься всю жизнь, раз понимаешь, что не талантлив? А если скажу: «Да, в общем, талантлив, как видишь!» — буду вообще чумной!.. » Но непредвзятое время, словно лакмусовая бумажка, в точности показывает, кто чего стоит.
Михаил Жванецкий: «Я был влюблен в него, потому что все, что он делал, изумительно»
— Леонид Филатов, по-моему, появился сразу в жизни всех людей, — рассказывает Михаил Жванецкий. — Или, по крайней мере, очень многих. Потом уже, появившись в жизни многих, он стал появляться в жизни определенных людей. В моей жизни он появился потому, что я любил Театр на Таганке, который любили все. Я часто бывал на Таганке, были приглашения от ребят участвовать в каких-то юбилейных датах, я приветствовал театр и всегда на этих мероприятиях видел Леню. И как-то так получилось, что с Леней мы сошлись. Сошлись с Владимиром Семеновичем Высоцким и с Леней. То есть, пожалуй, только лишь с двумя людьми из этого театра.
Что можно сказать о Лене? Самое главное, мало того, что это был прекрасный актер, и мы его узнали как прекрасного актера, он, конечно, поэт. И мы только потом узнали, что Леня прекрасный поэт. А еще в нем была такая сила личности, ощущение мужского, что даже после перестройки, когда он был очень болен, все равно это был мужчина. Вот это самое главное, в этом секрет его красоты — и мужской, и душевной. И в невероятный успех Театра на Таганке он внес свой огромный вклад.
Не могу сказать, что я часто видел Леню Филатова. Потому что, например, Владимир Высоцкий приезжал в Одессу, в Питер, я там его видел, а Леню — нет, Леню видел гораздо меньше, допустим, где-то в гостях. Но у нас был контакт, при котором даже не обязательно было говорить. Достаточно было при встрече просто: «Ну как тебе нравится? Ну как ты на это смотришь?» То есть представьте ощущение, что только что прервался разговор. Ум! Потому что ум! И мужская сила! Огромная сила воли, личности!
Что еще могу сказать? Касаемо последнего времени могу сказать только то, что видели и знали о нем все. Не могу сказать, что знаю о нем что-то такое, чего не знают другие. Я не был у него дома, он не был у меня дома, мы не сидели, не выпивали, никуда не ходили, взявшись за руки, и не ходили, обнявшись, по городу. Мы просто настолько понимали друг друга, что при встрече было полное ощущение, что мы продолжаем прерванный разговор. Вот это было самое главное. Помню, я был на гастролях в Челябинске, меня пригласил мэр города, и я сказал, что, вот, Леня в таком положении… В ответ: «Мы вылечим!!! Мы сделаем все!!!» Ну, я не знаю, сделали они все или не сделали… Потому что нет Лени с нами.
Он хорошо ко мне относился, а я люблю тех, кто ко мне хорошо относится! Потому что это сразу объясняет многое. Буквально все! И я к нему прекрасно относился, я просто был влюблен в него, потому что все фильмы, да и вообще все, что он делал, было изумительно! Он был прекрасен в фильме Константина Худякова «Иванцов, Петров, Сидоров… », так же, как и в фильме «Экипаж» Александра Митты. Я сейчас говорю о нем как об актере.
И — прекрасные поэмы. По сути, пословицы, которые ушли в народ, и все это настолько народно звучит! Великий талант! И, конечно, его не забудут.
А телепередача «Чтобы помнили» — какая прекрасная! Как он сразу ухватил. Как он сразу ухватил нас, извините, за мужское!.. Нашу забывчивость! Мы ведь просто плюем, человек скончался — мы тут же забываем. А чтобы помнили — это самое главное. Столько талантливых людей в нашей стране уходит, уходит, уходит — и опять забываем! Значит, потому так и живем. Потому так и живем скверно, злобно, — что тут же забываем лучших, какие у нас были. Я рад, что ваша газета «ФАКТЫ» Леню не забывает, что вы сейчас делаете эту статью просто из уважения к нему.
А как он прекрасно смотрелся с женщиной! У нас таких нет до сих пор! Ведь фи-зи-чес-кого, го-ли-вуд-ского — ничего этого в нем нет, красоты телосложения — никакой. А мужчина — ну просто потрясающий мужчина! Вот ощущение: и защитник, и воля, и сила! Ну откуда?! Откуда в этих тонких ручках, откуда в этом интеллигентном лице все это?! Ведь он еще был женат на одной из самых красивых женщин, которых я видел, — Нине Шацкой. А вы сами знаете, что талант можно определить по женщине, которая возле него. Вот когда мы видели эту женщину возле него, мы понимали, вот что значит талант. Примерно так можно было сказать и о Володе Высоцком.
Волею судьбы я оказался на праздновании его 50-летия в театре «Содружество актеров Таганки». Я сам никогда не хожу, понятия не имею, что и где происходит. Меня пригласили, о чем не жалею. Это 1996 год, вот уже двенадцать лет прошло. Как быстро! И Леня просто уже сидел в зале, что-то его скрутило, и все-таки надо отдать должное актерам, особенно Лене Ярмольнику, — все так помогали ему, и на этом вечере очень трогательно было видеть, как его любят. Я видел, как он сидит — скрюченный, болезненный, — и сымпровизировал о нем: «Худющий, злой, больной, но — секс-символ! Ну, какая страна, такой и секс-символ!» Он хохотал невероятно! Потому что такому, как он, можно в лицо говорить, можно шутить над его болезнью. Он хохотал, он понимал это! И я так вот пошутил. Вот вдруг всплыло, и я сказал. Хорошо, что это вспомнилось, потому что я тогда набросал приветствие, а потом оно исчезло. А ведь хорошо сказал!..
Актриса Галина Петрова: «Однажды мы с Леней пошли в ресторан, но из-за его поклонников пришлось забрать еду и сбежать в гостиничный номер»
— Когда Леня Филатов снимал свою картину «Сукины дети», куда на одну из ролей пригласил и меня, помню, я как-то подошла к нему и спросила: «Леня, ты можешь написать мне рекомендацию, чтобы мне в кино повысили ставку?» — вспоминает актриса Галина Петрова. — Тогда правила были такие, что требовалась рекомендация. Он мне написал такую рекомендацию, что я ее… никуда не понесла, положила у себя дома в папку и храню до сих пор. После моей смерти хотела бы видеть этот текст на своей могильной плите. Это такие невероятно добрые и восторженные слова, я даже не знаю, как он их находил. И не только для меня, но для каждого человека у Лени находились и тепло, и щедрость, и юмор, и ирония, и внимание.
Будучи фонтаном литературных произведений, тончайшим актером (особенно в кино, в театре это почему-то меньше выразилось), он очень спокойно относился к своей деятельности. Он не произносил фраз типа «мое творчество» или «я сотворил». Его скромность человеческая, адекватность полнейшая по отношению к себе меня тоже потрясала. У него хватало и самоиронии, и юмора. В этом смысле он был очень прост, мог без какой-либо напыщенности сказать: «Я вот тут накропал стишки какие-то или сценарий, давай почитаю тебе». И так прочесть мог любому, независимо от того, знаменитый этот человек или нет, вхож он в какие-то круги или не вхож. Для Лени это не имело никакого значения. Леня не любил громких слов, ненавидел какой бы то ни было пафос, поэтому все всегда окрашивал легким юмором.
Фильм «Сукины дети» делали на едином дыхании. Леня снял картину за двадцать четыре(!) дня без единого выходного! Он был живым и эмоциональным человеком, и эта эмоция порой немножко заводила его как бы не туда. Он потом понимал это и сожалел. Например, когда они втроем — Филатов, Шаповалов и Смехов — пришли в театр «Современник», был творческий вечер, посвященный юбилею театра. И они втроем вышли на сцену и спели достаточно осуждающую, с юмором, с сарказмом песню, в которой слышался явный намек на Анатолия Эфроса, который в то время пришел на Таганку, но будто бы не имел права этого делать. Мы все затихли на сцене и даже не поняли, какое в данном случае это имеет отношение к юбилею «Современника». С самого начала пения я видела по Лене, что он волновался, у него тряслись руки. Он пел это, думая поначалу, что делает правильно. Но в процессе исполнения песни его мнение резко трансформировалось, и он осознал, что это не то. И он с неким даже остервенением допевал эту песню. Мне кажется, потом они втроем поняли, что поступили неверно, по крайней мере, не к месту это было.
Помню, когда он уже болел, плохо двигался, не мог долго находиться вертикально, ему надо было полежать, я пришла его навестить и посоветоваться по вопросу, очень важному для себя. А Нина воспользовалась ситуацией и говорит: «Галя, ты посиди с Леней, разогрей, пожалуйста, еду, если он захочет кушать, а я сбегаю минут на двадцать в магазин». Мы сидим разговариваем, и вдруг — звонок в дверь, возвращается Нина. Леня семенит к двери в своих трениках с вытянутыми на коленках пузыриками и притворно говорит: «А вот и не откроем! Мы голые!.. » И это при том, что он был очень болен. Но это было так смешно, так здорово, к месту и не к месту одновременно, что я, помню, хохотала невероятно! Леня — один из самых прекрасных людей, которых я встретила в своей жизни. Даже слово «прекрасных» не очень подходит. Ярких! Словно яркая комета, которая пролетела…
У Лени Филатова популярность была просто бешеная! Я удивлялась, что он все время хотел общаться и со мной, и с моей подругой Мариной Хазовой, женой Иосифа Райхельгауза, который тогда тоже работал в «Современнике». И однажды на гастролях в Риге Леня пригласил нас двоих в ресторан. Мне было очень лестно, что такой популярный артист хочет со мной пообщаться. Мы пришли в ресторан, но нам не дали и двух слов произнести, потому что к Лене постоянно подходили люди. Облокачивались на нас с Мариной, просовывали между нами головы, руки, чтобы он что-то подписал, говорили ему какие-то слова. Он отвечал: «Спасибо, очень приятно, можно я с друзьями поговорю?» Подошел, помню, мужчина подвыпивший, не в состоянии толком выговорить имя: «Линид, потанцуй с моей бабой! Я тебя прошу!» Уговаривал минут сорок. Леня отвечал: «Старик, ты понимаешь, если я с твоей потанцую, ко мне начнут подходить все остальные, и я со всеми бабами в ресторане должен буду танцевать! Пожалуйста, дай мне с друзьями поговорить!» Но тот не унимался: «Нет, Линид, я тебя прошу, ну потанцуй с моей бабой!» В результате мы хором встали, не съев ни куска, взяли с собой еду и ушли в гостиничный номер, потому что поговорить в ресторане нам так и не дали. Вот такая была у Лени бешеная популярность!
Александр Панкратов-Черный: «За много лет нашего общения я ни разу не видел Ленечку в каких-то резких проявлениях»
— Когда Лене Филатову дали книгу моих стихов, он прочитал ее и сказал: «Передайте Санечке: почему он так хулиганит?» — говорит Александр Панкратов-Черный. — Хулиганит — это в том смысле, что у меня стих свободный. А у Ленечки академический стих. Он в школе, наверное, был аккуратным учеником, и поэтому его стихи очень приглаженные, а мои — хулиганские, и Ленечка на это обратил внимание.
— И по жизни Ленечка был аккуратным человеком во всех смыслах этого слова, — продолжает Панкратов-Черный. — Это всегда приталенный пиджачок, выглаженные брючки, предельное внимание к партнеру, к собеседнику. Леня в этом, на мой взгляд, в чем-то был каким-то педантом. Даже в его «Сказке про Федота-стрельца» эта педантичность чувствуется буквально в каждой строчке. Вот Леня был аккуратным человеком. И прежде всего в отношениях. И за это его любили. Потому что он не мог никого обидеть, оскорбить незаслуженно, резко ответить. За много лет нашего общения я не был свидетелем, ни разу не видел Леню в каких-то резких, грубых проявлениях. Он, человек из Ашхабада, был тактичен, мягок, элегантен, интеллигентен, что меня всегда потрясало. Может быть, эта ашхабадская восточная интеллигентность отразилась на нем, и Ленечка нес ее до конца дней своих.
Мы вместе снимались у Эльдара Рязанова в «Забытой мелодии для флейты», где у него была главная роль, а у меня эпизодическая. Помню, он всегда в усы свои ухмылялся, когда я чего-то там творил на площадке, но ухмылялся за кадром, потому что Эльдар Александрович не позволял нам хулиганить перед камерой. Но я иногда умудрялся хулиганить, а Эльдар Александрович как режиссер, любящий артистов, нам это прощал, говорил: «Ну ладно, потом посмотрю, что оставить, а что вырезать». А Ленечка даже с какой-то завистью смотрел на то, что я позволял себе какие-то вольности. Он был, как говорится, «глаза и уши Рязанова», смотрел на Эльдара Александровича с уважением, и все, что режиссер от него требовал, четко выполнял, потому что доверял Рязанову. Вот Леня был такой — уважать тех, с кем работает.
432
Читайте нас в Facebook
