Матиас руст: «на красной площади случайные прохожие преподнесли мне хлеб и соль, а затем черная «волга» отвезла меня в тюрьму»
Это произошло ровно 20 лет назад: совершая полет на взятом в аренду прогулочном самолете «Сессна», гражданин Германии Матиас Руст сумел вторгнуться в советское воздушное пространство, пролететь над десятком сверхсекретных военных и ракетных баз и приземлиться на Красной площади. Михаил Горбачев в то время переживал сложный момент в диалоге с Рональдом Рейганом и в противостоянии с ортодоксами внутри СССР, но хотел разоружения и реформ. И вот Матиас с юношеским легкомыслием, возможно, подражая героям любимых рассказов Карла Мая, решился на безумный поступок. Больше, чем любые статистические данные Пентагона об экономической катастрофе в СССР или о войне в Афганистане, больше, чем любые обвинения диссидентов или критика населением пятилетних социалистических планов, фото- и телерепортажи о Русте и его крохотном самолетике с немецким флагом на руле, о ликующей толпе, окружившей его в одном шаге от Кремля, продемонстрировали миру необратимое желание перемен, окрепшее в умах советских людей. За несколько дней до круглой даты сумасшедшего полета Руста с ним в Гамбурге встретился итальянский журналист Андреа Таркуини (газета «Ла Република»). В мае это интервью стало одним из самых читаемых в европейской прессе.
«Минуты, когда меня преследовал советский «МиГ», были самыми ужасными»
- Господин Руст, некоторые видят в вас отважного пацифиста, другие — безответственного типа. Как и почему вы решились на этот полет?
- Размышляя сегодня над этим поступком, я ощущаю свободу. Тогда в душе бродили другие чувства. Саммит Рейгана и Горбачева в Рейкьявике провалился, с одной и с другой стороны опасались нового похолодания. Я подумал о символическом жесте. Полет как идеальный мост. Чтобы сказать лидерам обоих блоков, что народ по обе стороны железного занавеса всего лишь хочет жить в мире. Вы помните песню Стинга «Russians»? Ее дух был именно таким. «Русские тоже любят своих детей, поэтому я верю, что войны не будет… » — пел он. Я в это тоже верил.
- Это решение было принято спонтанно или вы к нему тщательно готовились?
- Хорошо подготовился. На таком самолете я совершал полеты над Атлантикой. Я хотел проверить свои нервы. Вы знаете, часами лететь над морем — суровая психологическая проверка. 25 мая, за три дня до полета, я приехал в Хельсинки. Решил, что не отступлю.
- Совершая полет из Хельсинки в Москву, пролетая над десятками секретных военных объектов, вы не испытывали страха, одного из самых естественных человеческих чувств?
- Я много раз себя спрашивал, правильно поступаю или нет? Но я индивидуалист и готов к риску, как это бывает в 19 лет. Да, я поступал легкомысленно, но в таком возрасте мало думаешь об опасности и страхе. Меня волновало только расстояние между Хельсинки и Москвой: как долететь на одной заправке.
- Вы сделали фальшивые документы?
- Представил финским властям план полета в Швецию. Взлетел в Хельсинки и направился на запад. Летел на средней высоте 600 метров, а когда оказался над морем, поменял курс и направился на юго-восток. Через час полета, увидев побережье Эстонии, испытал смешанное чувство напряжения и облегчения. Я был счастлив, ведь приближался к цели. И с каждой минутой все отчетливее понимал, что уже нельзя передумать, повернуть назад. От Москвы меня отделяли каких-то пять часов полета. Когда я приблизился к советской столице, оставалось горючего еще на два часа.
- Это правда, что вы летели очень низко, чтобы вас не перехватили?
- 600 метров — не так уж низко. Безусловно, это не 30 или 15 метров от земли, как летают современные военные самолеты. Я не хотел прятаться. Жест мира должен быть наглядным. Я опускался ниже всего пару раз, и то лишь потому, что начиналось обледенение винта и крыльев. Постоянно следил за направлением по компасу, у меня была с собой провизия, но я ничего не ел и не пил. И вдруг совершенно неожиданно меня пронзило чувство страха.
- Что произошло?
- Я летел в облаках, практически ничего не видя под собой, когда впереди, на расстоянии нескольких километров, появился серебристый, быстро передвигающийся, нацелившийся на меня объект. Это был «МиГ» — самолет ПВО наводящей страх советской системы противовоздушной обороны. Такой была моя первая встреча с «ними». Удар в сердце! Оказалось очень сложно держать нервы под контролем. Это длилось несколько ужасных минут. Вы знаете, воспоминания о «Боинге», сбитом над Сахалином в эпоху Андропова, были еще свежи. «МиГ» догнал меня, пролетел очень близко, сначала сзади, потом сбоку. Скорость у него была больше, чем у меня. Я заметил взгляд пилота под шлемом. Он недолго меня преследовал, а затем исчез. Несколько минут показались вечностью. Меня вновь охватило смешанное чувство. Облегчение, потому что в меня не стреляли, и сомнение и тревога, ведь теперь я точно знал: им известно, что я лечу над их территорией.
«Я объяснял, что хотел сделать жест мира, но мне не верили»
- Вы успокоились, когда прилетели в Москву?
- Да. Никаких «МиГов», ПВО, сигналов с земли. Под маленькими крыльями «Сессны» был огромный город. У меня перехватило дыхание. Чтобы сориентироваться, я попытался разглядеть гостиницу «Россия» — помните, тот огромный белый монолит вблизи Красной площади? Его я увидел раньше, чем башни Кремля, и сбросил высоту.
- И потом?
- Вид площади усилил страх. С высоты она показалась мне меньше, чем я представлял. Чтобы совершить посадку на «Сессне», мне нужно было всего 200 метров. Я предпринял три попытки и трижды набирал высоту вновь. Внизу собралась толпа любопытных, происходящее походило на фильм Феллини. Я боялся кого-нибудь поранить или задавить. Увидев Большой Каменный мост — широкий, шестиполосный, — сел на него. Потом дорулил до самой площади, проехал мимо храма и памятника Минину и Пожарскому и оказался у Спасской башни. Тут я заглушил мотор и долго сидел в кабине, целых четверть часа.
- Почему?
- Потому что спрашивал себя, не лучше ли вновь взлететь и вернуться назад? Слишком поздно, Матиас, ответил я сам себе. Горючего не хватит. Затем решился, открыл кабину и спустился. Меня сразу же окружила толпа.
- Вы испытывали страх?
- Нет, люди не выглядели враждебными. Им было интересно, они улыбались. «Откуда прилетел?» — спросили меня на английском. «Из Хельсинки», — ответил я нервно. «Но на самолете германский флаг, не финский. Ты — товарищ из ГДР?» «Нет, друзья, нет. Я из ФРГ, прилетел с жестом мира»,- ответил я неуверенно. «О!» — удивленно воскликнули они. Люди демонстрировали сомнение, но не угрозу. Лед сломала молодая женщина. Она, улыбаясь, пошла мне навстречу и протянула хлеб и соль, поприветствовав меня таким образом.
- А милиция, КГБ, военные?
- Прошел почти час. Приехала черная «Чайка» — помните, такие русские «кадиллаки»? Из нее вышли офицер и несколько молодых милиционеров. Мы говорили по-английски. Они были спокойны и вежливы. Попросили меня показать документы, обыскали самолет. Потом паспорт вернули. Пожилой офицер сказал мне: «Юноша, я начальник московской милиции. Где же твоя виза, черт возьми? Добро пожаловать, но где твоя виза? Ты понимаешь, это проблема».
- Когда вас арестовали?
- Прошло еще много времени, я не смотрел на часы. Приехала черная «Волга», потом грузовик с милицией. Сотрудники установили заграждение, отогнали толпу, хотя люди не хотели от меня отходить. «Молодой человек, извините, но вам придется следовать за нами, — сказали мне вежливо. — Садитесь, прошу вас. В отделении выясним вашу историю с визой». Я сел в «Волгу», мы приехали в ближайшее отделение милиции. Один из них переводил на немецкий. Они четко произнесли на моем родном языке: «Мы из Комитета государственной безопасности». К счастью, в немецком переводе я не узнал русской аббревиатуры КГБ, иначе бы умер от страха.
- Сколько длился допрос?
- Несколько часов. Я объяснил, что совершил посадку на Красной площади, потому что хотел сделать жест мира. «Во всяком случае, у него на борту нет оружия», — отметили они. Здание отделения милиции было очень старым. «Поехали, продолжим беседу в более удобном месте, в Лефортово», — сказали они. Я не знал, что это была центральная тюрьма. Они стали задавать более жесткие вопросы. «Если ты скрываешь правду, мы все равно это выясним, но тем самым ты усугубляешь свое положение. Признайся, что империалисты тебе заплатили за эту провокацию». — «Нет, — настаивал я. — Я все задумал сам». Они не верили, и допрос продолжался до четырех часов утра. Меня мучила головная боль, я смертельно устал и попросил прекратить допрос. «Хорошо, парень, — ответили они. — Поешь что-нибудь, потом мы отведем тебя спать. Но ты понимаешь, мы не можем отвезти тебя в гостиницу, как бы тебе этого ни хотелось».
- Так началась жизнь в Лефортово?
- Да, я боялся, что мне оттуда не выйти. За несколько недель похудел на 10 килограммов. Я был в двухместной камере. Александр, мой сокамерник-украинец, сидел за фарцовку в гостинице «Астория». Он успокаивал меня, зачитывая статьи из «Правды». Мы не знали, что происходит за стенами тюрьмы. Маленькое окно, расположенное под потолком, было из толстого мутного стекла. Потом начался процесс. Корректный, никакого насилия и угроз. Регулярные контакты с немецким посольством. Приговор суда оказался суровым: четыре года лагерей. Я думал, что это конец. Пожилой сотрудник в униформе пришел за мной в камеру.
- Кто это был?
- Петренко, начальник тюрьмы. Он начал говорить, журя меня по-отечески. «Парень, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, в мае
1945-го, я служил в частях Жукова, которые брали Берлин. Я вместе с другими вошел в Рейхстаг, с красным флагом и автоматом в руках. Тебе не кажется, что вы, немцы, уже натворили много дел?» — «Да, вы правы, — ответил я. — Извините, но я родился позднее, намного позднее. Возможно, я совершил ошибку, но я думал лишь о жесте доброй воли». С тех пор он стал меня часто навещать. Мы говорили о войне и о настоящем. Потом я узнал, что он собирался на пенсию и просил отложить его уход, потому что мой случай еще не был урегулирован. Он пришел в камеру, чтобы объяснить мне это. «Парень, тебя приговорили к трудовым лагерям, но решено оставить тебя в Лефортово: с нами ты в безопасности. После этого полета сурово наказали многих военных, кто может гарантировать твою безопасность, если тебя отправят в Сибирь?»
- 14 месяцев в Лефортово. Как вы о них вспоминаете?
- Было тяжело. Я не держал ни на кого обиду, но внутри переживал сильнейшую боль, спрашивал себя каждый день: зачем я это сделал? Почему не избрал нормальную жизнь, учебу, карьеру? Мои родители могли навещать меня один раз в три месяца, иногда приезжали чиновники из консульства. Я сказал им, что у меня анорексия, спазмы в желудке. Александр поддерживал меня. И месяц за месяцем, благодаря статьям из «Правды», которые он мне переводил, я видел, что мир за стенами тюрьмы меняется: появились сообщения об изменениях на Востоке, о разрядке Восток-Запад, о блоках, больше не противостоявших друг другу.
- Затем амнистия?
- Она оказалась неожиданной. Через 14 месяцев после приговора. Как сейчас помню этот день. Было 14. 00. Пришли охранники. Принесли одежду, которую я должен был надевать вместо тюремной пижамы во время встреч с адвокатами, родителями, немецкими дипломатами. Александр мне все объяснил. «Парень, тебе, кажется, повезло,- сказал он. — Ты же не думаешь, что тебя в этой одежде повезут в Сибирь?» У меня голова шла кругом, пока меня вели в комнату для переговоров. Там был новый начальник тюрьмы Растворов, судьи Добровольский и Комков и Вера Петровна. Она была переводчицей на моем процессе. Комков достал красную папку и открыл ее. Зачитал указ: я был амнистирован и должен был покинуть советскую территорию. Указ подписан Андреем Громыко, в то время председателем Президиума Верховного Совета СССР. Я почувствовал, что оживаю.
- В Германии вас встретили как героя?
- Ну что вы, начались проблемы. Осада со стороны прессы, телевидения. Враждебные статьи, в которых меня выставляли как сумасшедшего, поставившего под угрозу мир. Меня лишили прав на пилотирование, начали против меня расследование с абсурдными обвинениями: угроза миру или предательство. Потом дело закрыли. Но я ни о чем не жалею. Это было легкомысленное приключение? Возможно, но я настаиваю: иногда и юношеская безрассудность является частью борьбы за мир. Полет, отмеченный страхами, переживаниями о том, что совершил ошибку, что слишком поздно возвращаться назад? Да. И все же я поступил правильно, осуществив свою мечту. Ее не испортил даже тот ужасный момент, когда этот «МиГ» красной стрелой проносился рядом со мной в холодном небе России.
Перевод Наталии ТЕРЕХ, «ФАКТЫ»
235
Читайте нас в Facebook
