Сергей соловьев: «самой крепкой моей семьей была последняя, потому что мы почти сразу с таней друбич стали жить отдельно»
Главные картины Сергея Соловьева «Сто дней после детства», «Чужая, белая, рябой», «Асса», «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» вошли в коллекцию лучших отечественных фильмов и сделали его мэтром современной режиссуры. Сейчас 63-летний Соловьев заканчивает съемки картины «Асса-2», которая является своеобразным продолжением знаменитого фильма «Асса», вышедшего на экраны в 1987 году и почти сразу признанного культовым.
«Режиссер находится в жесточайшей зависимости от того, что ему диктует сценарий»
- Сергей Александрович, приступая к сценарию фильма, знаете, кто будет играть? Учитывая, что вы со своими актерами связаны и личной дружбой.
- Я вам скажу, что эти самые «мотивы личной дружбы» часто бывают сильно преувеличены. О режиссерской профессии ходит легенда: мол, чего хочу, то и ворочу, отчего бы, допустим, взять и не снять друга. Но нет — не получается. Говорят, актер — зависимая профессия. На самом деле режиссер находится в жесточайшей зависимости от того, что ему диктует сценарий. Помню свой первый такой урок по картине «Егор Булычев и другие», которую я снял с выдающимся актером Михаилом Ульяновым. Мы с ним сразу сошлись в работе, несмотря на то, что он был взрослый человек, лауреат и герой, а мне исполнилось 25 лет. И когда мы заканчивали фильм, то договорились с Ульяновым, что будем работать и дальше. Тем не менее следующую роль я ему смог предложить только через 25 лет (»Дом под звездным небом»). Хотя все эти годы очень хотел работать с Михаилом Александровичем…
- А вы сами пишете сценарии, потому что чужие идеи вас не увлекают?
- В молодости я дружил с замечательными сценаристами Геннадием Шпаликовым, Женей Григорьевым. Сначала мы с Геной пробовали писать сценарий. Эти попытки вылились в четырехлетнее интенсивнейшее пьянство, которое как материал для сознания до сих пор меня во многом питает, но там ни строчки не было написано. Затем мы еще года два очень весело пили с Женей Григорьевым. Потом я понял: или попаду в Кащенко (московская психиатрическая больница. — Авт. ), или мне надо заканчивать такого рода сценарные эксперименты. И я очень серьезно и долго учился писать. Года три сочинял первые десять страниц сценария «Спасатель». Просто не мог преодолеть этот рубеж, у меня не получалось. Но в конце концов написал. И сейчас совершенно профессионально, четко и быстро все делаю.
- Многие ваши картины рассказывают о любви молодой. Ваше представление о ней с возрастом не меняется?
- Очень плохо понимаю, что такое возраст. Я заметил, что сильно стареют люди, которые общаются в основном только внутри своих возрастных групп. А круг моих дружеских привязанностей, начиная от 80-летнего композитора Исаака Шварца и кончая 20-летними ребятами, которые у меня сейчас учатся во ВГИКе, чрезвычайно многообразен. И поскольку в педагогике я, в основном только учусь учить, то преподавание носит для меня несколько вурдалакский характер.
- То есть интерес к молодому племени отнюдь не праздный?
- Знаете, когда-то режиссер Михаил Ромм у нас на курсе говорил: «Ребята, вы должны понимать, что в наших взаимоотношениях ваше появление в моей жизни столь же важно, как мое — в вашей». Тогда я думал, что это просто красивая формула. Оказывается, это правда. Когда в 40 лет я начал снимать «Ассу» и сошелся со знаменитой андеграундной тусовкой, в газетах даже писали, что вот старый дурак Соловьев собрал себе компанию модных щенков, в которых, по сути, ничего не понимает, а они ничего не понимают в нем, но делают вид, что занимаются чем-то вместе… А сейчас многие из того «юного андеграунда» сегодня уже такие безнадежные старики, что с ними даже трудно разговаривать. Это действительно вопросы способа жизни, а не возраста.
- Насколько в вашей жизни совпадали понятия «семья» и «любовь»?
- Я был трижды женат, и понятия «любовь» и «семья» для меня совпадали всегда. Но совместное хозяйство вести не получалось. Расширение материальной базы изначально носило какой-то несерьезный характер. И все мои жены к этому так же относились. У меня со всеми ними прекрасные взаимоотношения! А самая моя крепкая семья — последняя, потому что мы почти сразу с Таней стали жить отдельно.
- С дочкой Аней проблемы отцов и детей не возникало?
- Аня всегда находилась рядом с нами. Если родители нормальные люди, то ребенок никогда не будет без отца или матери. Раньше Аня много болталась с нами по разным странам, когда я или Таня ездили по своим делам. Я брал ее в Америку, отдыхал с ней в Тунисе. Сейчас она живет и учится в Мюнхене, в Высшей музыкальной школе, наверное, будет пианисткой.
«После чтения в школе «Стихов о советском паспорте» мне поручили вести тележурнал «Юный пионер»
- А вы в каком возрасте покинули родимый город Кемь?
- В годовалом, по-моему. Отец был военным, и его по службе перевели в Пхеньян, где я прожил до пяти лет. Мой отец в компании своих коллег занимался тогда водворением на пост Ким Ир Сена, а Ким Чен Ир даже может быть назван приятелем моего детства. А в 1949 году мы приехали в Ленинград.
- Вы в школьные годы в Большом драматическом театре играли. Как попали на прославленную сцену?
- Да, в общем, совершеннейшим дуриком. Я стал выигрывать школьные конкурсы, читая «Стихи о советском паспорте». И режиссер Ленинградской студии телевидения Алексей Рессер, где-то услышав это чтение и увидев мои закатившиеся в экстазе глаза, решил поручить мне вести тележурнал «Юный пионер». Каждый выходной в 12 часов я говорил юному народонаселению Питера: «Здравствуйте, дорогие ребята». Меня обнаружил в телевизоре Игорь Владимиров, который был тогда очередным режиссером у Товстоногова и как раз ставил пьесу «Дали необъятные» Николая Вирты, где была большая роль для мальчика. Он вытащил меня в этот удивительный театр, и в 13 лет я дебютировал на его легендарной сцене. До сих пор храню свое удостоверение «актера Большого драматического театра». После я репетировал в «Машеньке», участвовал еще в каких-то постановках. В общем, переиграл там всех мальчиков.
- Вы же и сами не раз ставили на сцене Чехова.
- Я закончил институт тем, что сделал спектакль, а не картину. В съемочном павильоне поставил пьесу О'Нила «Луна для пасынков судьбы». Сегодня в Москве идут два моих спектакля — «Дядя Ваня» в Малом театре и «Чайка» — на Таганке.
- Таня Друбич как театральная актриса дебютировала в вашей постановке в Малом театре, куда вы ее, надо понимать, сосватали.
- Я и в киноактрисы Таню сосватал. Мне говорили: «Смотри там, в Малом театре, не суй руку в карман, могут стекла насыпать… » Но более профессионального театра, чем Малый, я не видел в своей жизни. Это просто поразительно отлаженный и сохраненный театральный механизм, начиная с культуры репетиционного зала. Другое дело, что в театре иная техника подачи текста, и вдруг выяснилось, что Таню не слышно, потому что она привыкла к микрофону. Так актеры Малого театра, которые, по общей легенде, в этот момент должны были ее затоптать ногами, просто научили говорить, поворачивая голову в те точки зала, где идеально все слышно. Рассказы об ужасах Малого театра — сказки, а все неприятные истории, как мне кажется, происходят как раз в либерально-демократических театрах. Там могут ухо отъесть.
- Помимо всего прочего, вы серьезно занимаетесь фотографией.
- Все эти работы на стенках кабинета — мои. Фотографией я стараюсь заниматься профессионально, даже делал выставку в Манеже, где было представлено около 250 работ. Как и театр, это занятие доставляет мне большое удовольствие. Начнись жизнь сначала, неизвестно, что бы я выбрал в качестве основной профессии — театр, фотографию или кино. Кино — очень тяжелый, изнурительный труд. А в театре и фотографии есть моменты, когда чувствуешь себя вольным художником. Лет десять я снимал по всем странам мира портреты стен — без людей. Люди, случайно попавшие в кадр, меня просто раздражали, мешали видеть главное — стены, их немую историю.
«Папа, директор «Интуриста», водил меня мыться в гостиницу «Астория», поскольку в квартирах тогда почти не было ванн»
- Ваша мама ведь руководила ленинградским рестораном «Чайка», и у вас там, наверное, были любимые блюда?
- Я почти не бывал у мамы на работе. Если и заходил по какому-то поводу, то есть там ничего не любил. «Вкусным» она меня кормила дома. У нас совсем другие представления о «вкусном», потому что вся семья наша вышла из поморов. Бабушка и мама родом из Архангельска. Кемь, где я родился, — тоже поморская земля. От нашего дома в Кеми до Соловков всего 10 километров по прямой через Белое море. Поэтому у меня очень определенные вкусы — поморские. Вы когда-нибудь пробовали треску в молоке? Это одно из самых моих любимых блюд. Конечно, ни в каких ресторанах этого не готовят. И я очень жалел маму, которая днем на работе должна была есть какую-нибудь отвратительную «пожарскую котлету», обмазанную жиром…
- А отец не только военную карьеру сделал, но и стал потом генеральным директором «Интуриста»…
- Да, поскольку он был связан со спецслужбами… И когда его назначили одним из руководителей ленинградского «Интуриста», в этом тоже было признание его заслуг. К сожалению, уже почти никого не осталось из людей, которые подбегали ко мне в гостинице «Европейской» или «Астории» и говорили: «Здравствуй!» Тогда в квартирах почти не было ванн, и все толпой ходили в баню, где на лестнице стояла длинная очередь. Но поскольку у отца не хватало времени стоять в банных очередях, то он водил меня мыть в «Асторию» или «Европейскую», чтобы параллельно заниматься там делами. Поэтому у меня до сих пор ощущение от «Астории» как от нашей семейной «помоечной».
978
Читайте нас в Facebook
