«ванга сказала мне, что после сорока лет весь мир будет под моими ногами»

Он молод, талантлив, креативен, не беден. А в воскресенье еще и именинник. Впрочем, в Киеве юбиляра не ищите: Дмитрий Гордон улетает в Юрмалу. Будет бродить по песчаным дюнам, кормить чаек хлебом, пить в местных кофейнях горячий чай с жасмином и дышать запахом смолистых сосен…

Хотя не исключено, что все сложится по-другому: забыв об отдыхе, Дмитрий возьмет интервью у какой-нибудь одной знаменитой персоны, потом у другой — и окрыленный вернется домой. Кто знает его неугомонную, постоянно ищущую натуру, подозревает, что так оно и будет. А пока успешный писатель, публицист, телеведущий и главный редактор популярнейшего еженедельника «Бульвар Гордона» еще в Киеве, мы встречаемся, чтобы поговорить о жизни.

«То, чем я занимаюсь, Розенбаум назвал человековедением»

- Здравствуйте, Дмитрий! Расскажите, что чувствует мужчина, которому вот-вот стукнет сорок?

- Сорок лет, говорят, не сорок дней (смеется). А с другой стороны, еще вчера мне было 20. Вчера! Я хорошо помню, как в 22 года заработал свои первые очень большие деньги и уже тогда так много успел…

- … что сейчас кажетесь себе древним старцем?

- Ни в коем случае! Я себе кажусь очень современным молодым человеком. Помню, в те же 22 делал интервью с Роланом Быковым. Он был удивительным человеком! Держал меня под руку… Казался таким стареньким дедушкой… Он говорил мне: «Бандит, ты даже не представляешь, как быстро летит время! Вчера мне было еще пять лет, я бегал сломя голову по киевским улицам, день был такой бесконе-е-ечный, и я столько всего успевал!.. Потом мне исполнилось 20 лет — и день укорачивался, а затем — 30, 40, 50, и на свое 50-летие я написал себе шуточное стихотворение: «Исполнилось мне 50 годин, едва привык — уж 51!» Ну а потом стукнуло 60, потом больше — и я понял, что вся жизнь свелась к тому, что встал-лег-»С Новым годом!», встал-лег-»С Новым годом!»… »

Я, 22-летний, смотрел на него и не понимал: ну о чем это он?.. День ведь такой огромный, и сколько всего ты за день — надо же! — умудряешься сделать!.. А сейчас я все больше понимаю: он был прав.

- «День стал короче» — и вам уже недоступно то, что было доступно в 20?

- Я уже не могу так очаровываться людьми: был тогда очень наивным… А сейчас я человек циничный. Хотя иногда на наив все же пробивает. Правда, тут же гашу в себе все это, чтобы не выглядеть потом болваном.

- Зачем? Очарованный болван все же лучше недоверчивого циника…

- Нет, лучше быть опытным, пусть и менее романтичным. Это показала моя практика общения с людьми, а она у меня — огромная! Помимо выдающихся людей, я ведь общался еще с НЕвыдающимися. С ПЛОХИМИ людьми общался, с ДНОМ общался… Со всякими. Никогда не отказывался узнать и темную сторону жизни, если представлялась возможность. Благодаря этому я могу быть одинаково естественным со всеми и понятным любой аудитории. Могу говорить с бомжами, с уголовниками, со скрипачами, с депутатами, с гениями, посредственностями и мерзавцами на хорошо понятном каждому из них языке.

Вот сейчас Розенбаум писал предисловие к моей очередной, 25-й книге (это все сборники интервью — с замечательными писателями, артистами, спортсменами, художниками, политиками и так далее), и то, чем я занимаюсь, он назвал человековедением. Мною всю жизнь движет интерес: какие они, люди?.. С тех пор как я занимаюсь журналистикой — с 1984 года, все подчинено одному: создать объективный и беспристрастный портрет эпохи. Не через учебники истории, а через откровения тех, кто вынес эту эпоху на своих плечах.

- Когда после третьего курса строительного института мальчик из киевской интеллигентной семьи, единственный сын, ушел служить в ракетные войска, им тоже двигал этот интерес?

- Безусловно! От службы я мог увильнуть, как некоторые мои однокурсники. Но армия ведь тоже человековедение. И я туда пошел — с интересом! Помню, когда уходил, многие мальчики, мои ровесники, плакали, и мамы их тоже. А мне было интересно. Все говорят, что там плохо? Посмотрим: действительно так или нет? Это была романтика!

- Не били вас там, не обижали?

- Видимо, мне повезло, что я сразу на полгода попал в учебку и вышел оттуда младшим сержантом. Когда пришел в боевую часть, самым главным было показать всем, что ты — сержант и тебя должны слушать. Случались, конечно, разные моменты, столкновения… Однажды мы поехали пускать боевые ракеты на полигон, в Капустин Яр. Десять суток туда и десять обратно — в поезде. Спали на полу, на третьих полках… 20 дней пробыли там — в палатках посреди степи. За все это время нас только один раз запустили в баню, но вода билась током, и помыться мы не смогли.

Мороз был — 46 градусов. И ветер по степи гулял такой, что, извините за подробность, сходить в туалет «по-маленькому» не представлялось возможным: все падало на землю уже ледышками (а «по-большому» приходилось на газетки в кунгах (прицепных фургонах.  — Авт. ) боевых машин). Мы спали в шапках-ушанках и валенках, прижавшись друг к другу. Нервы сдавали, конечно, у всех…

Я был командиром отделения топогеоде-

зистов. Мы должны были привязать позицию под пуск ракеты. Однажды под вечер в нашу машину, топопривязчик ГАЗ-66, пришел один офицер. (Честно говоря, за всю службу в армии ни одного хорошего офицера — пусть они на меня обижаются как хотят — не встретил!) Так вот, пришел капитан Обрезков, как сейчас помню его фамилию. Скомандовал: включить печку, чтобы погреться, мороз ведь под пятьдесят. Мой водитель из Белоруссии, Коля Солоневич, говорит: «У нас солярки мало осталось, а впереди ночь, заправиться негде — замерзнем!» Штабист, а он уже полупьяный был, успокоил: «Да не переживайте, привезу вам солярку… » Мы включили печку, грелись-грелись, а потом он уехал. И — с концами.

Всю ночь мы на коленях стояли на сиденьях топопривязчика, потому что ноги от жуткого холода уже отваливались, и только в таком положении в них хоть как-то поступала кровь. Я отморозил несколько пальцев на ногах, нос, щеки… Ну ничего, выжили. А два человека на тех учениях погибли: грелись в другой машине — и отравились угарным газом…

- И зачем вам был нужен такой опыт? Ведь вы могли погибнуть.

- Зачем нужен? Да черт его знает!.. Видимо, чтобы понять: бывает в жизни и так… Ну и еще, важно чувство преодоления: в такие минуты человек становится сильнее. И если потом вдруг случается что-то страшное, он думает: «Если я ТО смог преодолеть, то сегодняшняя боль — вообще ерунда… »

«Нет, я не суперталантливый — я способный. И организованный… »

- Инженером-строителем вы так и не стали…

- Уже на втором курсе Киевского инженерно-строительного института (КИСИ) я начал печататься в лучших украинских газетах того времени — «Вечернем Киеве», «Комсомольском знамени», «Молодч Укращни», «Спортивнчй газетч», «Молодчй гвардчщ», «Прапорч комунчзму». Сотрудничал даже с выходившей 22-миллионным тиражом «Комсомольской правдой». Зарабатывал неплохо, в месяц имел рублей 150 только на одних гонорарах. Но работал, как собака! Много писал, носил свои материалы в разные газеты. И везде брали: видно, было что брать…

Я был очень тщеславный, я и сейчас такой. Писал не ради денег, а ради того, чтобы увидеть под статьей подпись «Дмитрий Гордон». Чтобы все мои друзья, однокурсники говорили: «Слушай, читали вчера тебя… » В результате произошел беспрецедентный случай: впервые в истории КИСИ его выпускник, то есть я, получил распределение не на стройку, не в проектный институт, а в… газету «Вечерний Киев», о чем ее главный редактор Виталий Карпенко лично ходатайствовал перед ректором.

- Вы упомянули, что в 22 года заработали свои первые большие деньги. Вот об этом, пожалуйста, подробнее…

- Был уже разгар перестройки, когда пошло так называемое кооперативное движение… Ко мне пришел мой друг Саша Кушков — один из самых известных в то время фоторепортеров, который снимал киевское «Динамо». А я брал интервью у футболистов «Динамо», и он предложил через своих знакомых кооператоров издать о футболе брошюры. Я написал тексты. Одна брошюрка была посвящена Александру Заварову, другая — сборной СССР по футболу, завоевавшей серебряные медали на чемпионате Европы. Саша все издал… Тираж каждой брошюрки — 100 тысяч экземпляров. Продавались они, по-моему, рубля по полтора. Я заработал восемь тысяч рублей! В те годы это была машина.

- И что вы сделали с таким капиталом?

- Часть денег проел и пропил, что-то дал родителям на покупку дачи, а оставшееся положил на книжку…

- Говорят, в детстве вы были суперталантливы и школу закончили в 15 лет.

- Нет, я не суперталантливый — я способный. И организованный! А почему в

15 лет школу закончил? Потому что в шесть пошел в первый класс, а потом экстерном сдал экзамены за шестой — и с пятого отправился прямо в седьмой. Мне все легко давалось, я был очень развит. Интересовался всем! Историей, эстрадой, театром, футболом, причем никто не заставлял меня это делать. Мой младший сын Лева точно такой же: он постоянно чем-то занят и до всего старается доходить своим умом.

- Какие таланты у ваших четверых детей — Ростислава, Димы, Лизы и Левы?

- Об этом пока говорить рано. Мне кажется, это проявится чуть позже. Они и спортом занимаются, и бальными танцами, и музыкой, и японским языком… У каждого какие-то свои приоритеты, но все это пока детство. Потом посмотрим.

- Главным редактором «Бульвара» вы тоже стали рано — в 28. До этого где работали?

- В «Вечернем Киеве», а когда в 1992 году Александр Швец создал «Киевские ведомости», ушел к нему. Затем мы вместе работали во «Всеукраинских ведомостях», а в 1995 году я создал собственный еженедельник «Бульвар».

- С поиском названия долго мучились?

- Я никогда ничего не делаю мучительно. Когда-то Сергей Юрский сказал мне: «Нас всю жизнь учили страдать… И в искусстве, и в жизни — ну прямо страдать-корежиться. А я считаю, что Бог создал человека не для того, чтобы он страдал, а для того, чтобы ему было хорошо». Я с этим согласен, поэтому никогда ничего мучительно не ищу, бровями не шевелю… Я спокойно иду к тому, что произойдет, если есть на то Божья воля… Ну, а поскольку в Бога не верю, назовем это Высшей силой. Будет дано свыше — и все придет.

Так и случилось. Однажды мы с Александром Швецом сидели на концерте Маши Распутиной. Заканчивается концерт, и Маша, представляя своих музыкантов, говорит: «Сегодня мне помогала группа «Бульвар»… Так вот и родилось название газеты.

«Интервью, если оно хорошее, — это всегда сексуальный акт»

- Как вы управляете своими коллегами? Говорят, актеры — сукины дети, но журналисты тоже народ еще тот…

- Палками бью! Каждый день. По расписанию. С девяти до одиннадцати. (Смеется. ) На самом деле, существует, конечно, определенная дисциплина, но главный мой принцип — помогать талантам! Творческим людям надо дать максимальную возможность раскрыться, по себе знаю, как это важно. Я сам человек творческий, сам постоянно в тонусе, работаю каждый день…

- Я читала многие ваши интервью. Согласитесь, этот жанр — опасная штука. Ты два часа вынимаешь у героя душу, проникаешься сам… Интервью заканчивается, а ты уже эмоционально привязан. И что тогда?

- Что тогда?.. Ну, я вам скажу, интервью, если оно хорошее, — это всегда сексуальный акт. Всегда. И я все больше в этом убеждаюсь. Потому что это — взаимодействие, столкновение. Это взгляд в глаза  — иногда немигающий. Это умение держать паузу, не перебить в нужный момент… Или наоборот — перебить. Это… Это — психотерапия! Безусловно, здесь есть нечто. Это шаманство. И если герою есть что сказать, а интервьюеру есть что спросить, начинается совместное творчество.

Однажды я пошел в ресторан ужинать с Гурченко. И вдруг она начинает рассказывать то, чего рассказывать вообще никогда никому не будет, — мне почему-то так кажется. Конечно, этот наш разговор и есть сексуальный акт, безусловно! Она — великая, она подарила мне состояние окрыленности. На следующий день я пошел и купил ей подарок…

- А о чем она вам рассказывала?

- О любви, о своей дочке, о том, как погиб ее внук… Она будто с души все это снимала.

- Потом это где-то появилось — в какой-то из публикаций?

- Нет, что вы! Нигде. Я никогда такие минуты откровенности не использую. Я, безусловно, порядочный человек, и герои мои это знают. Это — репутация, она идет впереди тебя.

- Что вы делаете, когда человек закрывается, не хочет говорить?

- Иногда его провоцирую. Ну, вот, допустим, я знаю, что Кобзон с той же Гурченко три года прожил и до сих пор они не здороваются. Ну как я могу не спровоцировать Кобзона рассказать о Гурченко, и наоборот? Правильно ли это будет? Нет, конечно! И я начинаю издалека. Спрашиваю: «Иосиф Давыдович, а правду говорят, что Гурченко была лучшей женщиной в вашей жизни и ТАКОЙ, как она, у вас никогда больше не было?» Он возражает: «Ну как? У меня жена, с которой я 35 лет вместе, очень ее люблю… » Потом все же сдается: «Конечно, Люся талантлива. Талантлива во всем. И в любви тоже».

«А вот как вы с ней расставались?» — допытываюсь. Он начинает вспоминать: «Пошли в Дом актера, и она сказала, что «когда ты будешь старый, больной, никому не нужный, — вот тогда будешь мой». Интересно? Конечно. Спустя какое-то время уже Гурченко спрашиваю: «Людмила Марковна, а что у вас было с Кобзоном?.. » Она начинает нервничать: «Это закрытая для меня тема, об этом я говорить не хочу!» Я продолжаю: «Ну, я не знаю, но он сказал, что вы такая талантливая, особенно в любви, и такой женщины, как ВЫ, у него НИКОГДА не было!» — «Конечно, а что он мог вам еще сказать? А что, у него была такая женщина, как я?» Пошел разговор…

«А вот он сказал, что насовсем расставались вы в Доме актера и вы сказали, что когда он будет больным, старым, никому не нужным, тогда будет ваш… » — «Здравствуй, жопа, Новый год! — возмущается Гурченко.  — Еще чего не хватало: чтобы Кобзон был старым и больным?! Ну вы даете!» Ради этих вот откровений стоит работать? (Улыбается. )

«Зависти не боюсь. Чихать я на нее хотел… »

- Недавно услышала любопытное объяснение вашего успеха. Гордон, дескать, новый украинский Карнеги: именно дар строить отношения с людьми вынес его на вершину Олимпа. Вы с этим согласны?

- Не знаю, талантлив ли я в построении отношений, но думаю, что мне удается их строить. Вот вчера провел с Кобзоном четыре часа. Причем не так, как часто бывает: суетно, торопливо, потому что вокруг много людей, а вдвоем — спокойно, тихо, не торопясь. Вопрос: «Вынес я что-то из этого разговора?» Очень многое. А завтра Виктюк приедет — и будет беседа, из которой я тоже что-то обязательно вынесу…

- Вы ощущали зависть к себе, к своему успеху?

- Ну, я вам скажу, что… чихать я на нее хотел — на эту зависть. Я ее не боюсь, и объясню почему. Когда-то я себя спросил: чего ты хочешь? Вся жизнь  — это выбор. Или ты будешь ярким — и тебе будут завидовать, или будешь тусклым — и никто, ни одна собака о тебе даже не вспомнит. Я выбрал первое — лучше быть ярким.

- Какое время суток вы больше всего любите? Утро с чашечкой кофе в собственном саду (Дмитрий живет в частном доме за городом.  — Авт. )? Вечер, когда уже нет срочных дел, или, может, те часы, которые проводите с детьми?

- Зависит от обстоятельств, но любимое время явно не утро, потому что просыпаюсь я неохотно. И кофе в саду не пью. Совсем.

- А что так?

- Нельзя: у меня большие физические нагрузки.

- Занимаетесь экстремальными видами спорта?

- Только фитнесом, плаванием и футболом. Три раза в неделю с тренером работаю с железом весом 70-80 килограммов, а это определяет стиль жизни. За два часа до тренировок нельзя наедаться и употреблять алкоголь, тот же кофе не рекомендуется…

- Как будете праздновать свое 40-летие?

- Обычно мои дни рождения очень пышно проходят, и много хороших людей собирается… Не по принципу должностей и постов, а по принципу дружбы, симпатии и любви. Но знающие люди сказали: праздновать эту дату нельзя, и я их послушал. Праздновать не буду, сбегу из Киева. Я думал: куда бы уехать, где еще не был? И решил махнуть в Юрмалу. Побродить по дюнам, подумать, собраться с мыслями.

В 1991-м году я был у Ванги, и она сказала: «После

40 лет весь мир под твоими ногами». Я этот разговор давал слушать всем, а потом… кассета пропала. Где она? Может быть, что-то на нее записал, не знаю, но…

- Мистика какая-то…

- А знаете, почему мистика? Потому что меня предупредили: «Нельзя Вангу записывать, она этого не терпит!» Но мне ж море по колено! У меня была такая модная красивая курточка — голландская, желтая, с карманами-пришлепками, и я туда положил диктофон. Мы стояли у домика Ванги в Петриче, и я знал, что как только нас позовут, я тут же нажму на кнопку. Нас позвали, я нажал — и весь разговор записал!

- Что же она говорила дословно?

- «После 40 лет — весь мир под твоими ногами, будешь повсюду известен, будешь много летать… » Так что в 40 жизнь только начнется, и это меня греет!

 

478

Читайте нас в Facebook