Александр сокуров: «попав в окружение на афганской границе, я видел смерть людей. Но ни разу не включил камеру»
Главным событием прошедшего в Киеве кинофестиваля «Молодость» можно без преувеличения считать появление в столице Украины культового российского режиссера Александра Сокурова. Визит мэтра авторского кинематографа сопровождался показом в кинотеатре «Мультиплекс» его картины «Александра». Демонстрация состоялась в зале, носящем имя режиссера. Сокуров провел мастер-класс для молодых кинематографистов, а с журналистами поделился своими мыслями о кино и жизни.
«Точно знаю, что 30 декабря 1986 года во многих домах поднимали бокалы «за избавление от Тарковского»
- Александр Николаевич, в основе фильма «Александра» — чеченская тема. Но картина снята, как вы сказали, «в русской гуманитарной традиции», то есть без насилия…
- Ни в одном моем фильме нет ничего, что было бы связано с насилием или убийством. Когда мы снимали документальный фильм «Духовные голоса», попали в окружение на афганской границе. Некоторое время я провел в окопах, где видел смерть людей и имел возможность это снимать. Но ни разу не включил камеру! Должен сказать, что человек в бою умирает страшно, и зрелище это отвратительное. То, что он кричит перед смертью, не похоже ни на какие американские боевики. Я видел, как прыгнула девушка, и у нее не раскрылся парашют. Что она кричала, когда падала!!! Я слышал удар тела о землю… Никогда в жизни этого не забуду! Если, не дай Бог, это увидит кто-либо из родственников, он может запросто сойти с ума. У смерти нет благородного лика!
- Но искусство как раз и пытается примирить человека со смертью, показав, что это такое.
- Конечно. Собака счастлива, поскольку не знает, что умрет. А человек знает… В этом — его трагедия. Но если вы видели насилие в жизни, то поймете, что никакое кино не способно передать ужас и смятение человека, над которым это насилие совершается. Соревноваться с жизнью тут бесполезно.
- Ваш близкий друг Андрей Тарковский, как известно, сжег корову на съемках «Андрея Рублева». Вы говорили с ним об этом?
- Да. И разговор был очень тяжелым: Андрей на меня обижался какое-то время.
- Вы часто обсуждали с Тарковским его и свои работы?
- Мы много говорили. Но я старался больше молчать: мне было важнее его мнение. Я посмотрел «Андрея Рублева», «Сталкер». «Солярис» мне не понравился. Картина показалась искусственной и по антуражу, и по техническим средствам, и по актерскому исполнению (манерность, а-ля западность). Я имел неосторожность сказать Андрею об этом и увидел, что он обиделся. С тех пор никогда не критиковал ни его, ни кого-либо другого.
Признаться, совпадений у нас было немного. Что нравилось мне, у Тарковского вызывало внутреннее отрицание. Однажды я выразил свой восторг по поводу картины Федерико Феллини «Репетиция оркестра». Тарковский тут же резко высказался в адрес этого фильма, приведя несколько доводов, которые назвал ошибками. Я допустил еще одну неосторожность, сказав: «Мне бы такие ошибки!»
- И как на это отреагировал Тарковский?
- Закусил губу и пристально посмотрел на меня. Я постарался объясниться, сказав, что люди такого масштаба, как Феллини, вряд ли могут так ошибаться. Видимо, дело тут совсем в другом… Больше мы к этому не возвращались. Вообще, кино казалось мне незначительным поводом для общения с таким человеком.
- Что же вас интересовало, если не кино?
- С Тарковским мы говорили о жизненных наблюдениях, характерах людей, их поступках. Наблюдая отношение Андрея к конкретным людям, я спрашивал, почему он так резко высказывается: «Кто дал право одному человеку сказать в глаза другому такие жесткие вещи?» И получал столь же прямые ответы, которые меня не всегда устраивали. Я не приемлю такого отношения к людям.
- Чем Тарковский мотивировал свою резкость?
- Правом создавать эти суждения, делать их публичными, внутренним ощущением места, которое он занимает в искусстве. Я не мог согласиться с этим, на что Андрей ответил: «Если вы сами не станете ценить себя, не научитесь себя защищать, не будете все вещи называть своими именами, забудете то, что я говорил о вас, то дадите повод себя уничтожить». Он часто повторял эти слова, говорил, что не всегда сможет оказаться рядом, чтобы стать на мою защиту. Для меня это было очень волнительно.
- С Тарковским были на «вы»?
- Конечно. Лишь однажды позволил себе сказать ему «ты», когда он позвонил из Парижа. Это было практически накануне его смерти. Понимая, что все уже заканчивается, в финале разговора я сказал: «Нет, Андрей, ты будешь жить!» Только один раз у меня это вырвалось, за что я себя потом очень корил.
- Как восприняли смерть великого режиссера его коллеги?
- Многие люди ненавидели его, называли гаденышем. Поэтому открыто радовались его смерти. Утром 30 декабря 1986 года во многих домах, я знаю это точно, поднимали бокалы за «избавление от Тарковского». Я же вспоминаю Андрея с чувством любви и величайшей грусти. Лично для меня это невосполнимая потеря. Его уход — один из самых несвоевременных, настоящая катастрофа для русской культуры.
- У вас нет ощущения, что повторяете судьбу Тарковского?
- Меня везде встречали как человека, близкого ему. Положение мое крайне сложное, потому что власть до сих пор находится в руках тех, кому Андрей давал нелицеприятные оценки. Непорядочность и подлость всегда вызывала в нем ярость, и он говорил это прямо. Подобное от него слышали многие известные сейчас люди. И они понимают, что я знаю об этом.
«Россия — это постоянно болеющий подросток»
- В последнее время вы создаете фильмы на тему «человек и власть». Среди ваших героев Ленин, Гитлер, японский император Хирохито. Чему учит нас история власти?
- Не ищите дьявола — его нет. Есть только человек! И даже тот, кто обладает властью, может быть слаб, до последней минуты своей жизни бороться за право повелевать. Он уже не думает о Боге, о своей жизни, о близких людях — только с остервенением жаждет испить этот напиток до дна! При этом он продолжает оставаться человеком. Скажу больше: любой поступок нацистов или коммунистов сталинского периода определен человеческими факторами. И каждый политик, посмотревший мое кино, должен понять, что тотальное угнетение неизбежно приведет властвующего человека на эту сковородку.
- Полезен ли опыт угнетения для художника?
- Ни в коем случае! У меня вышел спор с Солженицыным, когда однажды он сказал, что благодарен судьбе за испытания, ниспосланные ему судьбой. Я позволил себе решительно и с нескрываемым раздражением возразить. У человека, занимающегося художественным творчеством, и без того полно проблем внутри самого себя. Поэтому благодарить судьбу за унижения категорически нельзя.
- По вашему мнению, история рождает личности, или личности творят историю?
- То, что мы называем историей, — движение, которое возникает до появления личности и продолжается после нее. Личность в состоянии внести лишь некий акцент, добавить какую-то краску в течение исторического процесса, но сама изменить ничего не может. Влияние личности на историю — это просто четкое совпадение исторического момента с природой и характером народа.
- То есть личность нивелирована в историческом пространстве?
- По крайней мере, она выглядит не так ярко, как кажется. Нам удобно определять время, связанное с личностью конкретного человека. И народ призывает того властелина, который просто делает то, что этим людям внутренне необходимо.
- Все ли народы способны выдвигать сильные личности или есть «избранные»?
- На этот вопрос очень трудно ответить. Когда мы об этом говорим, как правило, имеем в виду негативные, драматические проявления. Если мы вспомним чудовищные зверства европейцев в период инквизиции, крестовых походов, то вряд ли сможем назвать их христианами. Получается, через чудовищные преступления прошли практически все народы.
- К тому, что происходит сейчас в России, вы как относитесь?
- Россия — отдельная цивилизация. У нее свои признаки, возраст. Это подростковая цивилизация. В современном мире их две — Америка и Россия. Штаты — динамично развивающийся подросток, акселерат. А Россия — постоянно болеющий ребенок, поскольку он плохо развивается: слишком большой, толстый, но маленький по разуму. Постоянное вмешательство волевых людей в естественный исторический путь развития, бесконечные поправки, не позволяющие ни одному историческому периоду выразиться до конца, привели к болезни этого подростка, который никак не может разобраться, в какую сторону ему расти. Это насилие над собственным организмом. А предрасположенность к жестокосердию, конечно, настораживает. Этим отличаются и славяне, и немцы, и японцы — на самом деле очень разные народы.
370Читайте нас в Facebook
