Они предчувствовали, что погибнут: артист театра Леси Украинки, ставший военным, рассказал, о чем нельзя говорить и думать на фронте

«В подвале лежали тела расстрелянных оккупантами детей, женщин, пожилых людей»

— В фильме ваша жена рассказывает, что, когда вы вернулись домой после боев за Киевщину, до трех ночи рассказывали ей о пережитом. Что конкретно вы тогда рассказали Виктории? — спрашиваю Владимира Ращука.

— Во многих популярных фэнтези, как, например, «Игра престолов», вымышленные существа попадают в мир людей и убивают их. До Бучи я не мог представить себе, что-то же самое могут творить вроде бы такие же, как мы, люди. Россияне расправлялись с мирным населением еще более жестоко, чем те фантастические чудовища из фильмов. Представьте, мы зашли в Бучу, приближаемся к одному из подвалов, и у нас чуть не выедает глаза от невыносимого смрада, который оттуда идет. В том подвале лежали тела расстрелянных детей, женщин, пожилых людей в нижнем белье. У всех были завязаны руки и глаза. По характеру повреждений было понятно, что им уже, вероятно, мертвым изверги стреляли в головы — производили так называемые контрольные выстрелы. На дорогах города лежали тела людей, раздавленных гусеницами и колесами российской военной техники. Мы видели в Буче распятую на заборе собаку породы алабай: захватчики прибили животное гвоздями за лапы. Мясо собаки они срезали и, вероятно, сожрали. Этот концентрат дикой жестокости убил во мне долю человечного.

После Киевщины наш батальон должен был ехать на Донбасс. Жена сказала, что не отпустит меня, пока не обвенчаемся. Был Великий пост, венчаться было нельзя. Однако священник нам разрешил — обвенчались 16 апреля. А через неделю, сразу после Пасхи, мы с ребятами поехал защищать Рубежное на Луганщине.

— Бои там значительно отличались от тех, в которых вы участвовали во время битвы за Киев?

— Да, значительно. Можно сказать, что в Рубежном мы попали на настоящую войну. Хотя и в том же Ирпене в Киевской области все было очень жестко: враг видел наши перемещения благодаря дронам и засыпал снарядами и минами. Но в Рубежном было намного жестче. По нам там там регулярно работала вражеская авиация. У нас был бункер для отдыха на заводе «Заря». Так когда неподалеку от него падала и взрывалась управляемая авиационная бомба, то ребята в том бункере слетали со второго яруса кроватей, а сами кровати переворачивало.

— Тот бункер глубокий?

— Он находился под землей на глубине метров пять — это немало. После авиационных ударов начинались многочасовые артиллерийские обстрелы. Мы считали взрывы: по нашему сектору прилетало в среднем по 400−420 снарядов и мин в час! После артобстрела по нашим позициям лупили российские танки. И только после них шла пехота. Неудивительно, что в первый день на позициях в Рубежном я выкурил пять пачек сигарет. А течение времени там воспринималось так, что проходили сутки, а казалось, что прошло по крайней мере двое суток. Появились мысли о том, что живыми мы из этого ада не выйдем. Но я об этом ребятам не говорил.

В качестве позиций на заводе «Заря» мы использовали различные бетонные сооружения, здание пожарной части, гаражи. Сначала все это еще не было полностью разрушено. Но из-за двухнедельных безумных обстрелов почти все эти здания превратились в сплошные руины.

— Психика у всех выдерживала?

— Понятно, что на психике эти бои не могли не отразиться и последствия мы все, кто там выжил, будем чувствовать еще долго. Возьмем совсем недавний пример: после очередной ротации на фронт я вернулся домой и жена повезла отдохнуть в Карпаты. Сначала я не мог привыкнуть, что вокруг не стреляют, что я в безопасности. Из-за постоянного психологического напряжения на фронте я не мог в Карпатах расслабиться. Чувствовал, что своей энергетикой порчу всем отдых. Меня попустило только через неделю. Такого рода проблемы у многих наших ребят.

«После боев за Рубежное нам дали для отдыха всего 4 часа»

— До боев за Рубежное в вашем подразделении были потери?

— Нет. Всю киевскую кампанию (бои за Бровары, Барышевку, Ирпень, Бучу, Гостомель) мы чудом прошли без потерь. Первые погибшие у нас были уже в Рубежном. Мы защищали его две недели. За это время там погибли пять наших побратимов.

— Вражеские штурмы продолжались круглосуточно?

— В Рубежном не было таких штурмов, с которыми мы столкнулись впоследствии на других участках фронта. Россияне атаковали нас в Рубежном, как написано в учебниках по военному делу. То есть то, о чем я вам уже говорил: сначала удары авиации, за ними — артиллерии. Затем — огонь танков. Потом обязательно появлялась пехота. А вот начиная с боев за Зайцево и дальше — на подступах к Бахмуту (Курдюмовка, Озеряновка) — мы столкнулись с настоящими «мясными» штурмами. Пехота врага атаковала нас волна за волной, бывало, по 16 раз в сутки! Для противника (в основном это были «вагнера») не имело значения, день сейчас или ночь, тепло или стоят морозы, сухая погода или льет дождь и земля превратилась в сплошное болото.

Сейчас мы также держим позиции у Бахмута (в каком именно месте, сказать не могу). На нас там наступают отморозки-штрафники из частей «шторм-Z», «идейные» из «лднр». В одну из атак враг бросил сразу 10 танков. Когда ствол танка почти «заглядывает» в окоп и начинает по нему отрабатывать, это жесть, как страшно.

— Есть еще вопросы относительно Рубежного. Ваш комбат говорил, что россияне бросили на захват этого города 15 тысяч солдат, а с украинской стороны было максимум 300 бойцов. Какой эпизод боев за этот город вы считаете самым драматичным?

— Очень непростым и опасным оказалось отступление. Мы держали позиции, пока не поступил приказ выйти из города, потому что он фактически находился в окружении врага уже полтора дня. С соседями справа и слева от нас была договоренность: выход начинаем в два часа ночи. Непосредственно перед этим мы должны были связаться с ними по рации и подтвердить, что уже готовы оставить позиции. Только после этого сеанса связи и мы, и они должны были взорвать запасы своих боеприпасов, чтобы не достались врагу. Но, вопреки этой договоренности, где-то в полпервого ночи соседи слева и справа начали подрывать свой боекомплект. Это означало, что они уже уходят. И это понимали не только мы, но и россияне. Враг начал просачиваться на позиции, оставленные нашими соседями.

— То есть оккупанты стали подбираться к вам и с правой, и с левой сторон?

— Именно так, брали нас в клещи. А нам эвакуироваться еще было не на чем: у нас была только одна машина — бронеавтомобиль «Варта». Лишь ближе к утру, в 4:15 (то есть не в два ночи, а значительно позже) за нами приехали БТРы. Если честно, я не слишком верил, что нам удастся вырваться. Но дал себе установку: никаких переживаний перед своими пацанами (я в то время был командиром взвода) не показывать. Приказал себе с холодным умом делать все, что от меня зависит, чтобы мы вырвались. В определенном смысле я стал тогда «роботом», выполнявшим свою работу без всяких эмоций.

— Враг заметил, что ваше подразделение эвакуируется на БТРах?

— Конечно, заметил и открыл по тем бронемашинам шквальный огонь из всего, что у него было. У одного из БТРов из восьми колес не пораженными оставалось всего три, но все равно он не остановился. Часть бойцов имела возможность держаться за борта только одной рукой, потому что не хватало места.

Мы благополучно прорвались за Синецкий мост, остановились возле указателя «Лисичанск». Всех нас тогда охватило ощущение безграничного счастья: радовались так, будто вдруг оказались не в небольшом количестве километров от Рубежного, а где-то в Грузии — вроде бы уже находились в полной безопасности, хотя на самом деле это было не так. С украинских блокпостов выбежали ребята, крича нам: «Не торчите на открытом месте! В укрытие!» Мы на радостях свалились на траву. Ребята с блокпостов с удивлением спрашивали: «Вы же из Рубежного?» Я так понял, они не надеялись, что оттуда кто-нибудь еще сможет вырваться. Принесли нам тушенку с хлебом, энергетики…

—  После Рубежного у вас с побратимами было время на передышку?

— Мы отдохнули четыре часа, но мне они тогда показались чуть ли не вечностью. За это время нас доставили на какое-то предприятие в Лисичанске, все помещения которого (в том числе коридоры) были забиты нашими военными. Я нашел себе местечко, устроился там вздремнуть, а когда меня вскоре разбудили, понял, что спал на мусорнике.

Нам приказали занять рубеж обороны. Я попросил у комбата спутниковый телефон, позвонил жене, сказал, что жив. И отправился с ребятами на новые позиции.

— Бои за Северодонецк отличались от тех, что были в Рубежном?

— Да. В Севере (Северодонецке) было очень много вражеских танков: на один украинский примерно 15 российских. Уже перед выходом из этого города мы запустили дрон. С его помощью увидели около 80 вражеских танков и только три — украинских. Еще два наших танка работали с закрытых позиций из соседнего Лисичанска. Так что получилось 80 против пяти.

Замечу, что, конечно, и в Севере враг шел на штурмы, но это были городские бои. Мы могли прятаться за стенами, перебегали из здания в здание. В дальнейшем воевать пришлось в поле, а это еще сложнее и опаснее.

«Комбат спас мне жизнь»

— На фронте вы становились свидетелем того, что бойцы предчувствовали свою скорую гибель?

— На фронте крайне опасно хотя бы на минуточку принять мысль о том, что ты погибнешь. Также не следует терять чувство опасности (я сам пережил такое состояние). Сейчас мы четко понимаем, что, когда такие вещи происходят с бойцом, его следует немедленно выводить с передовой на передышку, потому что он погибнет. Например, во время боев за Северодонецк наш побратим с позывным «Жорж» сказал: «Я так сильно устал, что хочу уехать отсюда хоть „трехсотым“, хоть „двухсотым“ — мне все равно». Через три дня он погиб.

Подобное было в Северодонецке и с побратимом «Карданом». Он вдруг выдал: «Я хочу умереть с оружием в руках, чтобы попасть в Валгаллу (зал германского бога Одина. — Авт .) и мне достались две молодые валькирии». За эти слова чуть «люлей» не получил от меня и моего побратима «Бороды» — мы очень жестко реагируем на подобные высказывания. Это было 12 июня (в прошлом году). А на следующий день «Кардана» не стало — вражеская пуля попала ему в глаз.

Именно тогда, 13 июня, у другого нашего побратима — «Сэма» — был день рождения. Он очень хотел отпраздновать с нами, но приехал немного позже. Потом, когда мы все вместе сидели под бешеными обстрелами в семиэтажном здании, «Сэм» заплакал. Я — ему: «Нельзя плакать. Надо быть максимально сосредоточенным». Он ответил: «Так хочу еще завтра и послезавтра увидеть тебя». Я начал злиться: «Слушай, а послепослезавтра ты не хочешь меня увидеть?!» «Конечно, хочу. Но…» На следующий день и через день мы виделись. А именно «послепослезавтра» «Сэмчика» не стало — погиб во время вражеского авиаудара. Кстати, от семиэтажного здания, где произошел этот разговор, остались два этажа одной стены — все остальное разбили российские снаряды.

У всех троих ребят, о которых я сейчас вам рассказал, перед их гибелью включилась программа самоликвидации.

— Когда вы потеряли чувство опасности и благодаря чему удалось выжить?

— Не благодаря чему, а благодаря кому — комбату «Апостолу». Эта история также произошла в Севере. Было так: я отправил с передовой побратима «Бороду», потому что из-за сильной контузии он стал говорить очень медленно — его голос звучал, как запись на пожеванной аудиопленке. А я остался на передовой, хотя уже получил огнестрельное ранение в руку и три тяжелые контузии. Из штаба в Лисичанске меня спросили, что тебе завтра привезти? Я тогда был в отчаянии из-за того, что командование толком не понимало, в каком ужасном положении оказались защитники города. Фактически там уже нечего было защищать. И я ответил: «Да нам ничего не нужно — не нужны БК (боекомплекты), вода, еда, подкрепление. Ничего не нужно, если не понимаете, что наше подразделение должно быть выведено. Что если этого не сделать, здесь будет братская могила!». После этех моих слов комбат вывел меня приказом, хотя я сильно «сопротивлялся». Но он настоял.

Тогда еще был жив «Сэм», он провел меня. Надо было переплыть реку Северский Донец. Я перевернулся в лодке, но все же добрался до берега. Тогда мы сильно ссорились с комбатом, потому что он вывел меня с передовой. В конце концов он сказал: «Ты солдат и должен выполнять мои приказы!» — «Да там же наши пацаны!» — «Я это понимаю. И моя задача — вывести их оттуда живыми». На тот момент над комбатом были командиры, которые туго понимали ситуацию. Но комбат все же убедил их сохранить личный состав. Ребята вышли из Северодонецка по приказу. Тогда все мосты уже были взорваны, поэтому переправлялись на лодках и подручных средствах.

Читайте также: «Перед гибелью „Кум“ неоднократно говорил о смерти»: воспоминания о легендарном комбате Олеге Куцине, погибшем в бою с рашистами

Фото из открытых источников

3811

Читайте нас в Facebook