«В колонии очень доставали вши. Они были везде», — «азовец», которого в оккупированном Донецке приговорили к 25 годам тюрьмы

«Часто операции проводили обычными ножовками или пилами по металлу»

— Геннадий, как вас провожали те, кто не попал в списки на обмен?

— Это было очень трогательно. Они искренне радовались за меня. Для них это был какой-то знак надежды, что, возможно, скоро они также окажутся на большой земле, как мы называли там Украину.

Нам сказали, что нельзя ехать в зэковской форме. Как всегда, выручили побратимы, отдавшие свои вещи, за что я им очень благодарен. Один побратим дал мне свой свитер. Это здесь свитер и свитер. А там это был предмет определенной роскоши. И он оказался совершенно нелишним, поскольку ночь пришлось провести на аэродроме в Ростове.

— Чем вы занимались до 2014 года?

— Работал директором магазина в родном Запорожье. Мы продавали продукцию Sony и Apple. Работа мне нравилась. В свободное время занимался американским футболом и гандболом. Играл с друзьями в любительской команде.

Участвовал в обоих Майданах. Кстати, уголовные дела, которые в отношении нас возбуждали в мордоре, начинали не с событий в Мариуполе, а с Майдана. Их конкретно плющит от этого слова. Наши Майданы им поперек горла стоят. Они до сих пор уверены, что это были государственные перевороты.

— Решение пойти на фронт было сложным для вас?

— Когда началась «крымская весна», пошел в военкомат. Но в первую волну мобилизации брали мужчин до 40 лет. Именно из-за возраста меня не взяли. Когда возрастной ценз подняли до 45 лет, получил повестку. Оказался в составе 55-й артиллерийской бригады, которая находится в Запорожье.

Считаю, что никакой Антитеррористической операции, как ее тогда называли, у нас не было. Это была реальная война.

— Какие горячие точки прошли в тот период?

— Первый бой был под Иловайском. Как раз 23 августа, когда российские батальонно-тактические группы ворвались на территорию Украины. Мы выдвинулись в район Старобешево. Сначала для того, чтобы поддержать штурм Иловайска, а затем должны были прикрывать отход наших войск и как-то стабилизировать обстановку в этом районе.

Мы тогда были плохо обучены и вообще не готовы к выполнению боевых задач. Было много ошибок со стороны нашего командования. Вторая батарея, которая с нами была, не могла открыть огонь в ночное время. С горем пополам удалось поразить цели. В три часа утра 24 августа начался массированный обстрел. У нас появились первые погибшие и тяжелораненые. В это время мы все поняли, насколько люди уязвимы на поле боя. До этого знали о войне только по фильмам и книгам. Там, конечно, все мужественные и смелые и с героями ничего не случается. А в жизни все иначе.

Что касается других точек, мы тогда были едва ли не единственной боеспособной батареей. Поэтому скакали везде, где была в нас потребность. Это Иловайское и Горловское направления, Старобешево, Донецкий аэропорт и т. д. Именно мы применили первые американские контрбатарейные установки.

Постепенно обретали опыт. Отлично помню, как в мае 2015 года была попытка захватить Марьинку. Но слаженные и опытные подразделения быстро выдвинулись и нанесли огневой удар врагу. Мы уже были другими.

Все считают, что после Дебальцево на фронте стало спокойнее. Скажу, что нет, к сожалению. Враг никогда не прекращал обстрелы. Россияне не выполнили ни одного соглашения, они постоянно пытались захватить серую зону, продвинуться к выгодным позициям, шли на какие-то штурмы и устраивали провокации. Об этом мало писали, но мы это видели.

— Как вы попали в «Азов»?

— Хотел служить в более современном подразделении, где тяжелое, в прямом смысле, советское прошлое не так ощущалось и влияло на работу.

В 55-й бригаде во время активных действий все носители советчины где-то спрятались. Они не желали ехать на передовую. Точнее, приезжали на два-три дня, потом первыми оформляли УБД, льготы и государственные награды.

А мы тем временем стали крутым боевым подразделением. Многие молодые талантливые офицеры проявили себя настоящими лидерами. Они делились последним, выезжая на огневые позиции, так же, как и мы, выполняли всю черную работу. Мы надеялись, что так будет дальше. Однако как только ситуация немного успокоилась, вся эта советчина непонятно откуда вылезла и начала этих молодых офицеров зажимать.

Сложилась довольно странная ситуация. Люди пытались попасть на передовую или куда-то поближе к фронту, где была настоящая побратимская атмосфера, а вот все советское оставалось в ППД. Как будто какой-то фильтр работал.

Желание служить в таком войске мало у кого было, поэтому ребята начали увольняться. Несколько знакомых, уже служивших в «Азове», звали к себе. Сразу не удалось, потому что были некоторые препятствия со стороны руководства Нацгвардии. А когда прием в ряды «Азова» снова открыли, меня приняли. Это было в январе 2017 года.

Полномасштабное вторжение встретил в Мариуполе.

Читайте также: Жена командира «Азова» Дениса Прокопенко: «Я первая сообщила мужу, что началась война»

— Понимали накануне, что близится катастрофа?

— Скажем честно, что далеко не все понимали. Вспомним шутки вроде «огласите весь перечень вторжений», «давайте созвонимся после вторжения». Мы видели, что не были подготовлены ни Мариуполь, ни Крымское направление.

Что касается нас, мы многое сделали — выбрали огневые позиции, нанесли их на карты и планшеты, подготовили склады с БК и укрытия. Однако одним полком перекрыть полумиллионный город нереально.

Наступление на Мариуполь враг начал с уничтожения просто полностью прилегающих к городу поселков Сартана, Пионерское, Бердянское. Мы думали, что он может атаковать с моря, потому что там очень близкое расстояние. Однако россияне пошли по суше. Мой расчет перевели на гаубицы, и мы из них уничтожали российские колонны.

У россиян были очень большие потери. Я даже думал, что, может, из-за этого прекратят наступление. Однако нет, они стали обстреливать мирные кварталы. Вели просто сокрушительный огонь.

Только один факт. Мы начали работать по вражеским колоннам 28 февраля. А на нашу огневую позицию первый снаряд упал 5 марта. То есть они стреляли не столько по нам, сколько по жилым домам и объектам гражданской инфраструктуры. По крайней мере, так было на левом берегу.

— Расскажите о последних неделях «Азовстали».

— 21 апреля путин дал приказ шойгу прекратить штурм, оцепить завод и никого не выпускать. Однако это было сказано только на камеры. Штурмы и обстрелы не прекращались. Постоянно работали снайперы. Ночью было видно, как днем, потому что они использовали осветительные снаряды.

Даже когда объявляли режим прекращения огня, чтобы вывести гражданских, все равно по нам били. Очень многие ребята погибли, выводя эти группы на эвакуацию.

Из-за постоянных обстрелов этот лунный пейзаж вокруг завода менялся коренным образом. Вот якобы договорились о выводе людей, но нельзя идти, потому что сплошные завалы. Командир «Азова» Денис Прокопенко («Рэдис») сказал россиянам, что нам нужно время для того, чтобы элементарно расчистить проходы, но те категорически отказались и еще выдвинули условие — все перемещения с группами гражданских только под белым флагом. А потом российская пропаганда говорила, что «азовцы» прикрываются гражданскими, хотя на самом деле все было с точностью до наоборот.

Россияне так же передвигались с белым флагом. Но у нас и в мыслях не было использовать это, чтобы сказать, что они сдаются.

Читайте также: «У меня от ампутаций даже крыша ехала»: врач-хирург об ужасах в начале оккупации Мариуполя

Штурмовать завод они не решались. Прибегли к тактике бомбардировки с воздуха. Мы иногда знали, что ожидается массированный удар тяжелой стратегической авиации. Однако каких-либо средств ПВО у нас не было. Поэтому максимум, что могли, это переждать где-то в относительно безопасном месте.

Очень доставали эти ФАБы. Тогда Арестович, кажется, сказал, что они не представляют угрозы, потому что на заводе мощные укрепления. Это не так — укрепления разрушались до основания. По меньшей мере, два бункера были разрушены с огромными потерями именно из-за попадания ФАБов. Это магазин № 20 и «Бастион».

Условия были очень тяжелыми. У нас заканчивались еда и вода. Однако особенно критическая ситуация была с лекарствами и с оказанием помощи раненым. Мы обустроили под полевой госпиталь так называемый бункер. Часто операции проводили обычными ножовками или пилами по металлу. Никакой анестезии не было.

Враг знал, где этот бункер находится, и специально пытался его обстреливать. Время от времени засыпало входы и вспыхивали пожары. Тяжелораненые не могли самостоятельно потушить огонь или выбраться. Командир полка должен был иметь стальную волю, чтобы давать приказ группам выдвигаться ради спасения раненых. До сих пор помню эти разговоры: «Да, прямо сейчас. Да, под огнем. Да, несмотря на массированный авиаудар».

Так же под огнем мы бегали туда, чтобы отнести пищу и воду. Ситуация усугублялась с каждым часом. Поэтому все понимали, что военного решения нет и что деблокации не будет. Надеялись на какое-то дипломатическое влияние. Были определенные ожидания от участия турецкой стороны и Красного Креста. Однако мы знали, что ожидать от россиян соблюдения собственных обещаний не стоит. И вот однажды нам сказали: «Да, будет плен. Ради того, чтобы сохранить жизни. Но он временный. Это примерно три-четыре месяца. А потом вас всех поменяют». Поэтому плен мы рассматривали как транзит.

Читайте также: на «Азовстали» на глазах у моего мужа двум парням оторвало ноги", — Наталья Зарицкая

— Вы все сразу попали в Еленовку?

— Тяжелораненых отправили в Новоазовск, а всех остальных в Еленовку. Там когда-то была колония для малолеток. Однако, поскольку ее давно не использовали, она была совершенно не пригодна для содержания такого количества людей.

Были и неорганизованность, и тяжелые условия проживания, и проблемы с питанием и лекарствами. А самое ужасное — это взрыв в ночь с 28 на 29 июля.

После этого взрыва меня отправили на время в донецкий «республиканский» реабилитационный центр, затем снова в Еленовку (там, кстати, ситуация изменилась осенью 2022 года), позже в Горловку и Макеевку. В рашке я не был. Во всех колониях были и эти печально известные приемки, и избиения, и издевательства. Пытка была повседневной реальностью. Это продолжалось до мая прошлого года. Потом как-то это начало прекращаться.

— Теперь об их так называемом правосудии.

— В уголовных производствах московиты, как всегда, пытались все переложить с больной головы на здоровую. Сначала мы проходили как свидетели, затем подозреваемые, в результате стали обвиняемыми. Особенно те, кто воевал в составе танкистских или артиллерийских подразделений. Вроде бы это мы виноваты в разрушении жилья мариупольцев.

Читайте также: «Трупы на деревьях и земле, куски человеческой плоти, братские могилы», — врач-интерн об аде в Мариуполе

— Больше же никому.

— Да. Еще под пресс российской пыточной системы попали врачи. От них потребовали признаться, что они отрезали половые органы российским пленным. Следователи в это искренне верили.

Меня лично не пытали. А врачей и танкистов первыми повели в штрафной изолятор. Для их избиения из Горловской колонии вызвали специалистов по этому вопросу.

Что касается суда, никто из нас иного не ожидал. Когда мы были на следственных экспериментах, то слышали, как следователям говорили, к чему нужно вести и какие должны быть приговоры. Там все поставлено на поток. Эти дела штампуют в очень быстром режиме. У меня, кроме обвинений в разрушении гражданской инфраструктуры, было еще и нанесение телесных повреждений гражданскому населению во время боевой работы. На этом основывался приговор.

— Где само судилище проходило?

— В Донецке. Это так называемый «верховный суд ДНР». Все ребята были там осуждены.

Адвокатов нам назначили для проформы. Моя адвокатесса все время сидела и играла в компьютерную игру на телефоне. А у ребят из моего расчета Игоря Кима и Алексея Жирновского были два пенсионера, которые были рады, что им хоть какие-то деньги платят, потому что в Донецке трудно с работой. В конце заседания один сказал: «Они же военные, они приказ выполняли. Поэтому, пожалуйста, строго их не наказывайте». Это была вся адвокатская работа.

«Я почти год провел в штрафном изоляторе»

— Что чувствует человек, которому говорят, что следующие 25 лет он проведет в тюрьме?

— Кстати, сначала сказали, что 24.

От нас требовали еще и признаний, что вроде бы мы убивали мирных людей из-за ненависти к ним. Оппонировал на суде, что ни я, ни побратимы не испытывали никакой ненависти ни к кому, что нам было безразлично, какие политические убеждения у людей, учитывая, в каких сложных условиях они оказались. Более того, мы их эвакуировали и оказывали медицинскую помощь. А люди, кстати, помогали нам продовольствием, если имели возможность. Я настаивал на том, что «Азов» защищал жителей Мариуполя, а опасность и угроза для жизни как раз были со стороны российской армии, поскольку мы видели, какие преграды россияне чинили, чтобы люди не могли уехать из города. Когда Игоря с Алексеем спросили, согласны ли они с тем, что я говорю, они ответили, что поддерживают мою позицию. За это мне прибавили еще один год.

— Сколько длился этот процесс?

— На все про все ушло две недели. Каждое судебное заседание длилось не более получаса. При этом моя адвокатесса постоянно жаловалась, что «все так долго тянется». На первом заседании нам избрали меру пресечения, а на втором уже вынесли приговор.

Их телевидение очень любит показывать сюжеты о том, что украинские военнослужащие признают вину в совершенных «преступлениях». Но после моей речи и после того, как ребята меня поддержали, сюжет о нас не вышел.

— Вы предполагали, что, не дай Бог, придется отбывать весь срок?

— Я знал, что рано или поздно нас поменяют. Даже был готов, что еще несколько лет проведу в тюрьме. Но мы четко отдавали себе отчет, ради чего шли воевать, знали, что нас поддерживают и за нас борются и родные, и совершенно незнакомые люди, и государство.

— После приговора где находились?

— Еще некоторое время в донецком СИЗО, пока приговор не вступил в так называемую законную силу. Затем перевели в Макеевскую колонию, где и содержат осужденных украинских военнослужащих. Там условия были уже более-менее. Раз в неделю мы мылись, с питанием было немного лучше, чем в предыдущих местах.

Однако очень доставали вши. Как-то их задавить или выбить было невозможно, они были везде.

И в Донецком СИЗО, и в Горловской колонии было очень холодно. В нашей камере в окне не было стекла, его как-то завешивали, но это мало помогало.

Мы постоянно меняли место нахождения. В той же Горловке я почти год провел в штрафном изоляторе.

Читайте также: «На ужин давали „деликатес“ — немытая вареная картофельная шелуха, перемешанная с какой-то непонятной рыбой»: рассказ о пребывании в российском плену

— Почему?

— Потому что «азовец». Они нас считают упоротыми. Потому сразу вели в штрафной изолятор.

— Вы один там находились?

— Были также ребята из Вооруженных Сил, однако преимущественно из «Азова». Нам всегда устраивали особенно горячий прием и очень пылкое отношение.

— Вернувшиеся из плена ребята рассказывали, что среди вертухаев были и такие, которые относились к ним более-менее лояльно. Хотя это были единичные случаи.

— У нас тоже такие были. Однако подавляющее большинство — это убежденные садисты, изверги с комплексом неполноценности, которые всю свою слабость вымещали на нас.

— Какие были отношения между собой? Недавно парень, 20 месяцев проведший в плену, рассказывал, что ребята ругались. Нервы сдавали из-за постоянных пыток и голода.

— Так же. К плену мы не были готовы. Принципиально то, что мы сразу определили между собой, что ни по каким зэковским понятиям не живем, а сохраняем военное побратимство и стараемся поддержать друг друга.

Подавляющее большинство оставалось порядочными людьми, сохраняя собственное достоинство, не предавая честь «азовца» за сигареты или какую-то дополнительную пайку. Главное, что помогало выжить, это помощь товарищей, причем даже когда ты ее не просишь. Это действительно большой психологический фактор.

— Вам россияне предлагали сотрудничать?

— Да. И российское гражданство предлагали. Но подавляющее большинство отказалось. Нас спросили незадолго до обмена, будем ли мы оставаться на оккупированной территории.

— А что за это обещали?

— Ничего. Судьба предателей в россии всегда была печальной. Россияне уничтожают, прежде всего, тех, кто к ним перебежал, кто их поддерживал. Из полевых командиров-предателей немногие остались живы. Кого не убили наши спецслужбы, убили россияне. Так называемый добровольческий батальон имени Богдана Хмельницкого, в который якобы вошли военнопленные-предатели, они бросили в бой в самый ад, прямо в мясорубку. Поэтому не следует ожидать вознаграждений за измену. Об этом надо помнить тем, кто надеется, что 30 серебряников ему как-то помогут.

Предателей никто не любит — ни свои, ни чужие. Россияне и своих граждан за людей не считают. А к предателям отношение еще хуже.

— И вот наконец вы на родной земле. Плакали?

— Я — нет. Но это было невероятно и очень трогательно. Нам выдали телефоны, и мгновенно пошли сотни SMS, поздравлений, звонков. Растерянность, радость, поцелуи, объятия — все сразу. Эмоциональное возбуждение было слишком сильным. Просто не знаешь, кого целовать, кому звонить, кому отвечать, кому писать, кого благодарить. Невероятная радость и благодарность всем за очень искренний прием.

Читайте также: «Многих парней не дождались жены» — боец, проведший двадцать месяцев в плену

— Недавно мать одного военнопленного рассказала, как им после его возвращения пришлось бороться с нашей бюрократией. Буквально требовать каждый документ, справку, льготу. Она очень возмущена. У вас как с этим?

— Без проблем. Документы оформили быстро. Что касается здоровья, у меня остались обломки в теле, были сломаны ребра, выбиты зубы. Врачи очень внимательны к нам. И психологическая реабилитация есть, и восстановление, и вообще во всем содействие. Очень помогают волонтеры. Поэтому упрекнуть из-за плохого отношения или отсутствия внимания не могу. Напротив, большая благодарность.

— Какие картинки будете помнить всю жизнь?

— Знаете, по собственному опыту скажу, что потом помнишь только что-то хорошее. Пожалуй, это свойство нашего мозга — забывать негатив. Но некоторые моменты забывать нельзя. Если бы вовремя были сделаны выводы из иловайской трагедии, не было бы мариупольской. Если бы не было равнодушия или невнимания к некоторым аспектам АТО, не было бы потерь во время ССО. А были бы определенные выводы во время ССО, не было бы уже столь больших потерь в эту фазу противостояния.

Что касается ярких впечатлений, это будет такая мозаика — могу рассказывать до утра. Это, прежде всего, атмосфера того Мариуполя, каким он был до вторжения. Очень красивый современный город. Это и первые взрывы, и первые прилеты, и первые раненые и убитые побратимы, и первые убитые гражданские, и первые пленные, и первые убитые враги, и первая уничтоженная военная техника, заходившая в город, и бои в городе. То есть просто нескончаемый ряд каких-то маленьких фрагментов, из которых и состоит и довоенная жизнь в Мариуполе, и ужасы «Азовстали», и пребывание в плену. Будут и грустные, и трагические картинки. Однако несамотря на это подавляющее большинство воспоминаний будет положительным. Это и побратимство, и поддержка, и вера в Победу, и всюду борьба за жизнь до последнего.

— У вас очень интересный позывной «Терегеря». Что он оззначает?

— По происхождению я запорожский казак. Это родовая фамилия нашей семьи. Какой-то очень далекий мой прапрапрадед был записан под этой фамилией еще в казацком коше. В семье некоторое время даже обе фамилии использовали. Мой дед, когда в школе учительница вызвала его по гражданской фамилии, даже не реагировал, потому что привык, что он Терегея. Поэтому, когда нужно было брать позывной, подумал, зачем придумывать какое-нибудь красивое слово, не имеющее прямого отношения ко мне, когда есть семейная казацкая фамилия.

— Вы прошли через сверхсложные испытания, которые не каждый может выдержать. Будете возвращаться в армию?

— Планирую однозначно. Почти все наши ребята вернулись. И это тоже большая дополнительная мотивация.

Да, нам сказали, что у нас есть право уволиться из армии. Однако, имея этот опыт, скажу, что именно нам нужно вернуться. Знаете, следует завершить это дело. Это как с уборкой квартиры. Начал — должен довести до логического конца.

Читайте также: «Мы отдаем жизнь за будущее наших детей. Однако таких, как мы, уже почти нет. Мы заканчиваемся, к сожалению», — подполковник ГУР Андрей Савенко

Читайте нас в Facebook

Сделайте «ФАКТЫ»
избранным источником
в Google News