Летчик-космонавт, дважды герой советского союза павел попович: «приземлившись раньше спасателей, которых ветер таскал по степи, я сам гасил купола их парашютов и оказывал помощь… »
В далеком 1959-м 29-летний летчик ВВС капитан Павел Попович оказался первым и старшим по возрасту из отобранных «по теме» кандидатов, прибывшим в часть, на базе которой вскоре развернулся отряд космонавтов.
Встретились мы с Павлом Романовичем в Главном клиническом военном госпитале имени Бурденко, куда старый сокол периодически ложится подремонтироваться. Чтобы веселее работалось на посту председателя совета директоров Всероссийского института сельскохозяйственных аэрофотогеодезических изысканий. Чтобы с наступлением тепла снова выходить на теннисный корт или к бильярдному столу, вокруг которого за три часа делает десять тысяч шагов. Чтобы в мае приехать в родные места, в Белую Церковь, на ежегодный молодежный турнир по боксу его имени. Летом же сесть за руль любимой «Мицубиси-Харизма», мчаться в Днепропетровск, на родину супруги Аллы Федоровны. А оттуда и в Крым махнуть. Благо, в Гурзуфе есть своя квартира.
«В космонавты я пошел потому, что окончил еще ремесленное и техникум»
… Достаем нехитрые украинские гостинцы — шмат свежего сала, «Киевский» торт, бутылку хорошего крымского вина. Павел Романович деловито выдвинул стол на середину гостиной генеральского люкса и взялся сам нарезать сало: «А хлеб у нас есть?» Потом кусочком мякиша собрал по расстеленной газете крошки и отправил в рот.
- Павел Романович, слышал, что космонавты любили в узком кругу переиначивать известные песни на свой лад…
- Было дело… (Напевает. ) «Заправлены ракеты, конечно, не водою, и кнопку пусковую пора уже нажать… Ох, блин, забыл слова! Ля-ля, ля-ля, ля-ля… «Не дай нам Бог сливать. Я верю, друзья, что пройдет много лет и мир позабудет про наши труды. Но в виде обломков различных ракет останутся наши следы-ы-ы… »
Летом 1959 года я служил в Подмосковье на аэродроме Кубинка в пилотажной эскадрилье. Жили с Мариной (первой женой. — Авт. ) в офицерском общежитии, Наташа, старшенькая, уже взро-о-ослая была, три годика… Рядом находилась пожарная часть. И пожарные очень любили играть в городки. Делать-то нечего! Я тоже увлекся.
И вот под вечер играем. Вдруг бежит дежурный из штаба, с красной повязкой: «Капитана Поповича здесь нет?» А я — в трусах. Забежал домой, оделся. Иду и думаю: никогда вечером в штаб не вызывали. Вроде ничего не нарушал, не напивался…
Думал, в школу летчиков-испытателей берут. Но Евгений Анатольевич Карпов, наш будущий первый руководитель, сказал, что меня отбирают для прохождения медицинского осмотра для полета на космических кораблях. Я чуть не упал со стула. Ведь в то время говорили, что человек туда только лет через двадцать полетит!
Нас с Кубинки отобрали десятерых. А в космонавты попал я один. Но не подумай, что я такой герой. Понимаешь, до летного училища закончил ремесленное училище, техникум, то есть имел гражданские специальности. Остальные ребята — только школу и летное училище. Пошли слухи, что на медкомиссии в Москве у самых здоровых находят скрытые болячки и вовсе списывают из авиации и армии. Куда деваться офицеру, который больше ничего не умеет делать, а у него молодая жена и маленький ребенок? Вот мои товарищи и решили, что лучше остаться в ВВС… И отказались.
Вообще же по Союзу отобрали около трех тысяч летчиков. Но в процессе отсеивания в Москву на обследование попало 250 из них. А в первый отряд — всего двадцать.
Там, в ЦНИАГе (Центральном научно-исследовательском авиационном госпитале. — Авт. ), я встретил Гагарина, Титова, других ребят. Говорить, по какому поводу попали в госпиталь, мы друг другу боялись. Но видим, что все одни и те же издевательства проходим (иначе это и нельзя назвать, нас там крутили до предела), по одной, так сказать, теме, вот и придумали хитрую формулировку — «по теме». Даже стенную газету выпускали. Леша Леонов был главный редактор. Газета называлась «Шприц».
«Чтобы попасть в туалет, наши жены ждали, когда мы вернемся»
- Вы прибыли в отряд космонавтов самым первым, а полетели четвертым…
- Да ни отряда, ни центра подготовки еще не было. Мы получили приказ приехать в войсковую часть 26266 14 марта 1960 года. Это был понедельник. Я же приехал раньше, в пятницу. Просто Кубинка оказалась ближе всех к Москве.
Возле Центрального аэродрома стояли казармы солдат-строителей. Одну освободили для нас. И мы со старшиной, которого из-за почтенного возраста уважительно называли Яковлевичем, таскали армейские койки. Гриша Нелюбов, помню, и вовсе жил в спортзале, спал на матах… У нас с женой была комната метров, наверное, 50 квадратных. Апартаменты. Но стояли только две кровати. Никакой мебели! Пол был застелен газетами, на которых было написано: стол, стул… «Ногами не наступать!»
Начальник политотдела генерал-лейтенант Василий Яковлевич Клоков, боевой генерал, фронтовик, пошел в Моссовет: «Космонавтов надо где-то поселить». Ему отвечают: «Какие космонавты? Кончай ты! Это будет еще лет через двадцать!.. »
Вот нас и поселили в этом бараке. Цирк! Все удобства на улице. Туда же и солдаты ходят. Как туда женщине сунуться? Они, бедненькие, терпели, пока мы к вечеру вернемся. Кто-нибудь из нас становился на стреме, чтобы не пускать солдат, а наши жены шли в туалет.
Еще в нашем распоряжении был маленький автобус, по-моему, Павловского завода. У него дверь водитель открывал рычажком. И учились мы на Ленинградском шоссе. Однажды ехали с занятий и остановились: бензин кончился! Водитель — р-раз! — шапку… Мы набросали денег, он взял ведро, тормознул кого-то на дороге, залил, и поехали дальше. Вот так начиналась космонавтика! (Смеется. )
Потом нас все же поселили в Москве в самом конце Ленинского проспекта. В двухкомнатной квартире жили две семьи. Нам с супругой, поскольку у нас уже Наташа была, дали комнату побольше, а ту, что поменьше, — Герману Титову с Тамарой. Вот так и жили. Зато радовались, когда переехали в лес под Чкаловск, а в 1966-м уже в Звездный.
Как готовить космонавтов, никто толком не знал. Решили заниматься спортом, изучать материальную часть, авиационную медицину и прыгать с парашютом. Когда речь зашла о прыжках, у нас сразу морды вытянулись. Летчики стра-а-ашно не любят вешать жизнь на тряпку. Как только объявляют это дело в полку, обязательно начинается: у того нога болит, сустав болит, жопа болит. Любые причины ищут, лишь бы не прыгать!
Но руководитель прыжков, знаменитый парашютист, рекордсмен мира полковник Николай Константинович Никитин задал нам такую программу, что вскоре мы сами просились, так нам понравилось.
К полету в космос были подготовлены шесть человек. Все сдали экзамены на «отлично». Мы между собой провели тайное голосование — в фуражку бумажки бросали. И все написали «Гагарин». Когда начальник центра Карпов спросил мое мнение, я сказал то же. Он удивился: «Я думал, ты себя предложишь». — «У меня что, ума не хватило? Разве вы меня, украинца, первым пошлете?»
«Для наших тренировок перенимали опыт балерины и акробата»
- Незадолго до полета мы с Юрой Гагариным прилетели на космодром и жили с ним вдвоем в одной комнате, — продолжает Павел Романович. — Только в предстартовую ночь Гагарин спал со своим дублером Титовым. О-о-о, сколько мы с ним переговорили, перешутили, перебалагурили! Потому что он такой, как я. А я за словом в карман не полезу.
Перед стартом Королев мне говорит: «Паша, будешь держать связь с Гагариным. Мы с генералом Каманиным официальные люди. А ты — его друг, с тобой ему будет легче говорить, будешь первым связистом».
И я держал связь с Юрой, пока он сидел в корабле во время всей предстартовой подготовки. Все проверили, все нормально. Люк немножко был негерметичен. Починили. Юра успокоился, говорит: «Дайте музыку». А я ему: «Дать тебе «Ландыши»?»
Юра и весь ЦУП ка-а-ак грохнет! Наверное, ракета закачалась.
- Почему? Хорошая песня! Кажется, Гелена Великанова исполняла…
- Ты послушай, как мы ее исполняли! (Поет. ) «Ты сегодня мне принес не букет из алых роз, а бутылочку «Столи-и-ичную»… Заберемся в камыши, надеремся от души!.. Так зачем нам эти ландыши-и-и?»
Ну потом, конечно, дали классику. Хорошую. Знали, что он любит. По-моему, Чайковского… Потом знаменитое его «Поехали!.. » Благополучно слетал, живой, сел нормально.
А у нас, следующих, задача была другая. Вначале, ты знаешь, летали всякие зверюшки — и крысы, и собаки, и шимпанзе… Кстати, молодцы ижевцы: в марте этого года поставили недалеко от места, где когда-то была взлетная полоса, памятник собаке Звездочке. Это после ее успешного возвращения Королев принял окончательное решение о полете человека. Нашли ее и корабль ижевские летчики, и эта псинка завершила свою жизнь в этом городе на аэродроме, где у нее была будка.
Так вот. Мы заметили, что примерно через пять-шесть часов полета все животные ведут себя очень плохо. Наступает апатия, не пьют, не кушают ничего. Почему? Ни хрена не понятно. Не расскажут же! Собачкам даже датчики вживляли в головной мозг. До одного места! Приземлится — бегает, прыгает, хвостиком туда-сюда, рада… А не расскажет, что видела и чувствовала.
Юра же находился в космосе 108 минут, он выполнял другую программу.
И вот перед полетом Титова встал вопрос: на сколько времени запускать? Мы предложили Королеву на сутки. «Ну да, — говорит. — С ним что-то случится, а я что буду делать? Кто ему поможет?» Решили действовать по ходу дела. Как будет.
Взлетел Гера. Ждем. Первый виток, второй, третий… Смотрим: Гера скис! Как самочувствие, спрашиваем. — «Хреново… »
Кому-то из медиков пришла в голову мысль дать космонавту команду закрыть глаза и не двигаться. Полная неподвижность! И действительно, вроде лучше стало, зачирикал. Еще виток — опять ничего. — «Ну что, сутки выдержишь?» — «Выдержу!» И выдержал! Когда прилетел, мы его поставили, как начали трясти… Вывод сделали правильный: под длительным влиянием невесомости вестибулярный аппарат начинает врать, мозг получает неправильные сигналы. Тебе надо наклонить голову вправо, и кажется, что ты делаешь именно это, а на самом деле наклоняешь влево. Серьезная фигня получается! )
- Как сделали этот вывод — едрена корень — как начали нас с Николаевым, наших дублеров Быковского, Комарова, Волынова и еще пятого тренировать! У-у-у-уй! Как в гестапо. Переняли опыт балерины, акробата, чего-то сами понапридумывали. Издевались над нами до полусмерти.
Зато… Через восемь месяцев мы заявили, что готовы сразиться с невесомостью. Приехала специальная комиссия. Когда нас начали крутить, некоторым членам комиссии стало плохо. А нам — хоть бы хны!
«Когда доложил, что вижу грозу, Королев решил, что у меня рвота»
- Перед полетом кораблей «Восток-3» и «Восток-4», на которых должны были лететь мы с Андрияном Николаевым, Сергей Павлович Королев сказал: «Вы, чуваш и украинец, совершаете первый в мире групповой полет. Это олицетворение дружбы народов СССР. Все понятно?» Еще бы. В том полете, конечно, решалось много задач, не буду всех перечислять. Например, перехват космической цели…
Но Королев предупредил Николаева, что, если через сутки полета он будет плохо себя чувствовать, я на следующий день не полечу, придется разбираться. Как только Сергей Павлович ушел, я Андрея за грудки: «Если, блин… Помирай, но бодро говори, что все нормально. Я взлечу, потом разберемся. Ты что! Готовиться — и не полететь!»
Летает. Четвертый виток — отлично. Пятый, шестой… Отлично! «Андрюша, Сокол, — говорю, — до свидания, до встречи!» Назавтра он находился где-то над экватором, и я стартовал. Пока 520 секунд выходил на орбиту, он подлетел. И я пристроился к нему слева чуть выше, на расстоянии четыре километра. Это называется левый пеленг. И так мы с ним вместе ходили. Николаев летел чуть ниже меня, поэтому постепенно отдалялся от меня, орбита получилась короче. Оттого и разница во времени посадки составила пять минут. А так я его сразу увидел: вот он, рядом, словно маленькая луна!
- Как все-таки Андриян Григорьевич чувствовал себя в том полете? Вас испугался?
- Отлично чувствовал себя. Мы натренировали свой вестибулярный аппарат. И другие ребята теперь так тренируются.
Все нормально. Летаем. Разговоры с Сергеем Павловичем ведем о том о сем… И говорим: давайте потихоньку начинать… Надо было впервые в мире попробовать выйти из кресла. Вроде чепуха. Но в то время никто не знал, сумеет ли космонавт в условиях невесомости занять прежнее положение. Иначе хана. Ведь катапультироваться можно только с креслом!
Королев поначалу боялся, не хотел проводить этот эксперимент. Но мы все-таки уговорили. Практически уже на космодроме уговорили. И Николаев первый в мире отвязался! Леонов никогда об этом не скажет, но сколько раз я просил его: «Леша, скажи. Ведь ты не вышел бы в открытый космос, если бы Николаев не отвязался от кресла, не поплавал в корабле, а затем не вернулся обратно в кресло!» Никогда не скажет.
- Почему же? Неужто гордыня?
- Тебе приходилось с ним общаться?
- Покамест нет.
- Ну пообщайся.
- A вы выходили из кресла?
- Да. На вторые сутки. Отвязался. И ни с места. Скафандр немножко раздуло, меня зажало в кресле. Говорю Андрею: «Не всплываю». — «А ты оттолкнись!» Я как оттолкнулся… А это же невесомость! К-а-а-к врезался головой в потолок! Хоть и в скафандре, но все равно крепко ударился. Так больно, что тогда, в 1962-м, в космосе впервые не только наша песня прозвучала, но и настоящие русские слова. Андрей спрашивает: «Чего материшься?» — «Ой, говорю, так головой шарахнулся… »
Через трое суток моего полета (у Николаева это были четвертые сутки) Земля приняла решение нас сажать. Мне говорили, что я вроде бы поначалу должен был тоже летать четверо суток. Но получилась интересная вещь. Радиопереговоры космонавтов в принципе может слышать весь мир. А если, допустим, у тебя рвота, понос, кровотечение или еще что-то такое, о чем не очень-то прилично орать на всю Вселенную.
Закодировали. И все это закодированное на последней странице бортжурнала записали. Рвоту обозначили словом «гроза». Другие неприятности — названиями разных цветочков.
У нас на борту находился обыкновенный телеграфный ключ для связи на длинных волнах. Как они из космоса проходят на Землю и с Земли в космос, по-моему, никто до сих пор ни хрена ни знает. Поэтому нам было дано задание: как только появится свободное время, стучать ключом любую белиберду — о самочувствии, о том, что видишь.
Лечу над Мексиканским заливом, смотрю в иллюминатор: гро-о-м, мо-о-олнии сверкают!.. Я на фиг забыл о том, что записано в конце бортжурнала. И давай стучать: «Вижу грозу, молнии… »
Блин, как начали меня долбать! «Попович, какую ты грозу видел?» — выходит на связь Каманин. То же спрашивает Королев. «Да обыкновенную», — ответил я и ушел с территории Советского Союза.
«Снимая скафандр, я мог задохнуться»
- Потом мне рассказали, что на Земле срочно собралась государственная комиссия. Немедленно сажать Поповича! У него рвота!
А в Хабаровске на пункте связи сидел офицер, который раньше у нас в ЦПК штурманом служил. Я уже где-то над Австралией шел, над экватором, по нисходящей. И вдруг Михал Петрович великолепно прорывается, слышимость отличная, и таким занудным голосом: «Бе-е-еркут, каку-у-ую грозу-у-у ты видел?»
И до меня дошло, до балды. Как заору открытым текстом: «Метеорологи-и-ическую! Обыкновенную! Самочувствие отличное, все нормально, все хорошо!»
Меня все равно посадили бы. В моем корабле температура упала до 13 градусов. А если бы еще ниже — аккумуляторные батареи могли отказать. И когда сели, Сергей Павлович говорит: «Я те покажу грозу!» «Сергей Павлович, надо было написать «роза», — отвечаю. — Дескать, слышу запах розы… »
Во время посадки ничего такого… Страшно только: в корабле сидишь, в иллюминатор смотришь — а там же гудит! Температура три-пять тысяч градусов. Плазма! Все горит! Пламя вот так лижет все… Ничего не видно.
- А в кабине — барбекю?
- Не-ет, только уже потом, на Земле, где-то через час температура внутри корабля поднимается до 50 градусов. А так корабль прогревается очень медленно. И вот чувствую, перегрузки пошли на уменьшение. Гудение прекратилось. Только свист. Ну я же чувствую… У летчиков, особенно у нас, самое чувствительное место — это жопа. Мы жопой чувствуем все! Чувствую только: вжик-вжик… Потом пошли парашютики — стабилизирующий, тормозной… Стоп, извиняюсь, это я перепутал со вторым полетом. В первом же только стабилизирующий. Потом катапультирование — вжи-и-ик! Р-р-раз! И 12 единиц тебе под попу врезало (резкая 12-кратная перегрузка). И ты отделился от корабля. Парашют раскрылся. Смотрю по дымам Караганды, что ветер дует мне в спину. Лучшего для приземления не придумаешь. Красота!
Гляжу вниз, насколько позволяет скафандр, — степь вокруг, никаких населенных пунктов. У меня под задницей находилась дюралевая коробка с НАЗом (носимый аварийный запас). Там продукты, запас воды, спирт сухой и мокрый, рыболовные снасти, даже оружие есть. Весит все это 40 килограммов.
На двух с половиной тысячах метров НАЗ отделился и повис внизу меня на 15-метровом фале, начал раскачиваться и меня раскачивать. Я же ничего сделать не могу. А от раскачивания парашют начал разворачиваться. Ветер дует в лицо — может опрокинуть на спину. Случись это, а скорость ветра составляла 12 метров в секунду, мы бы с вами не разговаривали. Меня, слава Богу, на попа поставило, парашют успел отстрелить и упал. Лежу. Подвигал руками-ногами, все вроде двигается. Спина — тоже нормально. Боялся за позвоночник. Нет, нормально.
Долго корячился в скафандре, пока встал. Надо снять гермошлем. Это сейчас они снимаются легко. А у меня была беда. 62-й размер головы, а проходное отверстие сделали стандартное, под 58-й. Когда скафандр надевали на меня, то уши шли сюда, ниже плеч. Больно было!
И вот думаю: снимать или не снимать? Здесь застрянет — все, задохнусь. Постоял-постоял, посмотрел, послушал… Ни самолета, ни вертолета, никого в степи. А, давай, думаю, сниму. Оторву уши, но, б… сниму. И как пошел: а-а-а-а-а!… Снял! Вот здесь кровь пошла…
Появился самолет Ил-14. Я кинулся к НАЗу. Там две радиостанции. Ни одна не работает! Ударился очень сильно. Чувствую, самолет не видит меня. Хотя купол парашюта большой! Тогда я ракетами как начал жарить вверх!
Не за себя переживал. Самолет тот собирался сбросить команду медиков — восемь человек, которые должны были оказать мне помощь. Но я знал, что ребята не очень опытные парашютисты — по пять, по семь прыжков у них. Куда ж в такой ветер их кидать? И не могу с ними связаться! Бегаю как угорелый, показываю руками: не надо бросать, не надо! Я живой, я здоровый!
Не-е-е… Командир кидает «Ивана» пристрелочного — манекен на парашюте. И посыпались ребята. Если бы со стороны заснять эту картинку, во был бы кайф! На земле бригада, которая должна была оказать помощь космонавту, а тот бегает и гасит им купола, потому что их ветром тащит по земле, сами не могут ни погасить, ни стропы отрезать…
Подбегает ко мне доктор один, подполковник. А у него половина лица ободрана. Тащило его. Спрашиваю: йод есть? — «Есть, Павел Романович». Я говорю: «Давай я тебе помощь окажу!» Все со смеху так и легли. Вскоре и вертолет подлетел.
- Никто из медиков не поломался?
- Нет, только ободрались. Но когда снял скафандр и осмотрелся — волосы дыбом встали: я на ровной, заросшей ковылем площадке, ну метров десять на десять. А дальше по всей степи разбросаны выветренные камни — острые шпили торчат. Если бы я метров на пять-шесть в сторону — все, позвоночнику хана!
- Но когда вы поняли, что все обошлось, чего захотелось? Воды, водки или другие желания?..
- Ничего. Ни воды, ни выпить… У нас же спирт был. Мне хотелось погладить рукой землю. Что и сделал. Между прочим, к-а-ак земля пахнет! Ой, как она па-а-а-ахнет! И запах августовской степи чувствуется примерно с полутора тысяч метров.
498
Читайте нас в Facebook
