Чтобы привлечь богатых клиентов, на лукьяновском кладбище устроили аптеку для… Покойников, которые могут очнуться от летаргического сна
В России даже царей провожали в последний путь без колокольного звона
Угрюмый стон металла надрывал душу. Под этот звон можно было думать только о смерти и жизни иной, вечной. Подобного звона нигде, кроме Киева, в православном мире не было. В России в колокола звонили только по смерти епископа или настоятеля приходской церкви. Похороны всех других лиц, даже царей, обходились без траурного благовеста.
Правда, на многолюдном Подоле похороны случались часто, и усердие звонарей привносило в городскую жизнь некий кладбищенский привкус. Не всем это было по душе — старинный киевский обычай казался слишком мрачным и чуждым стилю новой «европеизированной» жизни. Особенно много нареканий приходилось выслушивать звонарю Богоявленского монастыря при Братской академии, где очень часто останавливались на молитву похоронные процессии.
Профессора, постоянно жившие в учебных корпусах и страдавшие от этого тягостного гула больше других, встречая звонаря, упрекали его: «Зачем ты, старик, не даешь нам покоя погребальным звоном? Ведь это тоска, это напоминает о смерти». Звонарь отделывался шутками: «А позвольте спросить, вы смертны или бессмертны?» «Бессмертны», — отвечал один из профессоров с усмешкой. «Ну так чего ж вам бояться смерти?» — «Да скучно, старик». — «Что ж для вас скучного в погребальном звоне? Это благовест о переселении человека из временной жизни в вечную».
Старые подольские похороны для того и устраивались, чтобы каждый горожанин в душе своей «попрал смерть» и испытал некое торжество при мысли, что за порогом земных страданий его ожидает жизнь вечная и безмятежная.
Недаром на могильном камне своего сына Георга киевский комендант генерал Патрик Гордон высек такую надпись: «Смерть сделала тебя счастливым, а нас несчастными. Нас слезно печальных ты оставляешь на могиле, тогда как сам стремишься в отечество и эфирное небо. Отче всемогущий, наказуй нас здесь, дабы пощадить в вечности!»
Особые церемонии соблюдались на публичных похоронах войтов (городских голов) и особо почитаемых граждан. Тут мы сталкиваемся с одной загадкой — гробами-призраками. Если в дни парадов на соборную площадь выкатывали орудия магистратской артиллерии, то во время публичных похорон к Успенской церкви, где отпевали покойника, со дворов всех цехов направлялись дроги с кенотафами — пустыми цилиндрическими ящиками, имитирующими гробы. Сверху на них были красные бархатные покрывала, шитые золотом и серебром. Каждый гроб-призрак сопровождали на лошадях в золоченых панцирях почетные граждане Подола, одетые в костюмы казацких времен. После службы процессия направлялась на кладбище, и впереди ее почему-то оказывались эти же загадочные пустые гробы.
Состоятельные киевляне прибегали к услугам протестантской общины, имевшей в своем хозяйстве такое чудо ритуальной культуры, как катафалк
Иногда цехи присылали по два-три кенотафа, и тогда из них выстраивалась целая вереница. Все зависело от степени популярности покойника, его заслуг перед городом. Когда хоронили знаменитого войта Георгия Рыбальского, процессию сопровождали более сотни всадников и 12 кенотафов. Церемонию прощания с губернатором Петром Панкратьевым почтили 6 цехов с символическими гробами. Это было знаком особого признания, поскольку имперское начальство на Подоле любовью не баловали. В последний раз с соблюдением всех деталей старинного обряда хоронили городского голову — немца-протестанта Эйсмана. Это было 14 апреля 1884 года. Впереди процессии несли кенотафы двух киевских цехов, а за ними — старинные знамена (хоругви). Похоронная процессия шла по Крещатику в сторону Байкового кладбища. Церквей на этой улице никогда не было. И траурный благовест встретил покойного уже в конце пути — у Троицкого и старого Владимирского храмов. Церемония происходила во втором часу дня, но на всем пути похоронной процессии горели уличные фонари. Пресса не преминула отметить эту деталь, хотя никакой загадки в сияющих среди дня фонарях не было: этим жестом выражалась признательность Эйсману за труды в деле газификации города.
В 1886 году цехи закрыли. Вместе с ними исчезли и таинственные ритуальные гробы. Исключение составили лишь похороны городского головы Степана Сольского в 1900 году. О цехах и магистратской коннице уже успели забыть, но о кенотафах почему-то вспомнили. Ради почтенного головы-профессора подоляне отыскали и два старинных оксамита — покрывала. Один, с вышитой золотом датой, принадлежал швейному цеху, другой — обувщикам. Как пишет историк Щербаковский, на похоронах было около 20 старинных знамен…
Что же все-таки означали эти пустые гробы? Зачем их несли во главе шествия? В Древней Греции и Византии кенотафами называли пустые могилы, которые предназначались для людей, пропавших без вести в чужих краях. Но киевских публичных похорон это никак не касалось. Можно предположить, что символические гробы появлялись для демонстрации равенства цехов во всех общественных делах. Ведь магистрат упорно боролся с конкуренцией среди цеховиков, считая ее делом греховным. И, очевидно, даже на похоронах следил за тем, чтобы никто не мог занять более почетное место, чем другие. Каждый цех выражал свои чувства по-своему, но ни в чем не опережал и не стеснял других.
Состоятельные киевляне, которые не могли рассчитывать на публичные похороны, также имели возможность запечатлеть свой уход из жизни в памяти горожан. Для этого прибегали к услугам протестантской общины, имевшей в своем хозяйстве такое относительно новое чудо европейской ритуальной культуры, как катафалк — те же погребальные дроги, преображенные в некое подобие пьедестала для гроба. Украшением ему служили канделябры и зажженные свечи по бокам.
Более пышные катафалки украшались колоннами, балдахином и занавесами. Ритуальная команда состояла из возниц, ведших лошадей под уздцы, и факельщиков в широкополых пилигримских шляпах и длинных плащах. За прокат колесницы немцы брали большие деньги. В начале ХIХ века это удовольствие обходилось в кругленькую сумму — от 20 до 80 рублей (для сравнения — самая дорогая белая булка стоила 5 копеек). Услугами немецких могильщиков пользовались в то время богачи и аристократы. Люди скромного достатка на такую роскошь не претендовали.
Траурная процессия напоминала шикарный выезд за город
Позже катафалками обзавелись и православные кладбища. Но ритуальные колесницы приживались в Киеве очень медленно. Лишь в 1881 году они появились на Байковой горе. Наконец-то, писала газета «Киевлянин», горожане смогут воспользоваться «катафалком изящной работы за умеренную плату», а «для бедных имеется другой катафалк, тоже хороший, и отпускаться будет по самой дешевой цене».
К этому времени существенно изменился и внешний вид траурных процессий. На смену умеренности пришла мода на погребальную роскошь. Проводы покойника на кладбище обставляли как шикарный выезд за город. Колонны катафалков, балдахины и резные украшения покрывались позолотой, на лошадей надевали дорогие попоны. Служащие ритуальных команд облачались в длиннополые сюртуки и высокие цилиндры. Скромные факелы заменили золочеными фонарями. Ни о каком духовном торжестве над смертью уже не было речи. Мирская суета сопровождала покойного до самого края могилы. К тому же у служащих ритуальных команд появилась привычка на обратном пути с похорон заглянуть в злачное местечко, чтобы отвлечься от тяжких впечатлений за рюмкой водки. Горожане терпели разгул могильщиков, пока ближайшие к кладбищам трактиры не превратились в вертепы, где пропойцы восседали за столами в погребальных одеяниях, играли в карты и затем, как писала одна из газет, «в нетрезвом виде возвращались в конторы в траурной одежде».
Наслушавшись жалоб на поведение кладбищенской публики, набожный генерал-губернатор Киева граф Игнатьев издал уникальный приказ о запрете прогулок по городу в похоронных одеяниях. «Все служащие в погребальных конторах, — приказывал он, — немедленно по окончании похорон обязаны снимать с себя траурную одежду и складывать ее на похоронные дроги при возвращении с кладбищ».
Суета, тщеславие и дух коммерции постепенно проникали и в быт городских кладбищ. Любопытна история с мнимыми покойниками, случившаяся на Лукьяновке. Дума тратила на содержание тамошнего Центрального кладбища немалые средства, но они не окупались. Подоляне упорно продолжали хоронить своих родственников на Щекавицкой горе, ссылались на неудобства дороги к новому кладбищу, дороговизну мест, отсутствие церкви.
Городская управа взялась за обустройство дороги, оградок. Истратила 11 тысяч рублей, но… на Лукьяновке по-прежнему хоронили одних бедняков, а дорогие места не раскупались. Наконец кто-то из чиновников городского управления, начитавшись о летаргических снах, предложил сыграть на этих распространенных среди киевлян страхах. Публику обрадовали, что Дума решила сделать Лукьяновское кладбище совершенно безопасным для людей, склонных к летаргии.
В апреле 1890 года вышло довольно странное (если не сказать скандальное!) постановление городской управы об учреждении платного дежурства на Лукьяновском кладбище, процедуры тщательного осмотра покойников и… устройства аптеки для воскресших. «На кладбище, — писала пресса, — будет устроена часовня для помещения в ней мнимо умерших или тех лиц, в действительной смерти которых является сомнение. К пальцу каждого из таких покойников будет привязана проволока, ведущая к колокольчику, который при малейшем движении руки звонит. При часовне будет жить фельдшер, и здесь же поместят небольшую аптечку для помощи проснувшимся летаргикам».
Подобную службу спасения мнимых покойников предполагалось завести и на Соломенском кладбище. Все это попахивало аферой и делалось, разумеется, для поправки финансов Центрального кладбища в расчете на суеверие богатых клиентов.
350Читайте нас в Facebook
