Александр розенбаум: «до сих пор помню, как папашин офицерский ремень прогуливался по моей заднице»
К месту, откуда начиналась наша прогулка по Питеру, Александр Яковлевич пришел на своих двоих, чем, не скрою, весьма меня удивил.
«Я попал в аварию в километре от того места, где погиб Чорновил»
-- А с чего вы взяли, будто я не могу по родному городу перемещаться пешком? Конечно, у меня есть автомобиль, мы потом в нем прокатимся. Нормальная машина, «Линкольн» называется. Она меня вполне устраивает.
-- Почему же сейчас вы без нее?
-- Одолжил жене, которая с утра поехала по неотложным делам. После обеда автомобиль будет в моем распоряжении, а пока можно и такси воспользоваться. Ничего в этом страшного нет.
-- Обычно вы сами за рулем?
-- Я не умею водить. Родители, всю жизнь проработав врачами, так и не накопили на машину, у меня тоже долго не было денег на ее покупку. Сначала учился, потом работал на «скорой».
-- Ну а после почему не сдали на права?
-- Сегодня могу купить хоть целый автопарк, но, чтобы сесть за руль, надо идти на курсы, заниматься с инструктором, а у меня нет на это ни времени, ни желания. Проще перемешаться по Ленинграду с профессиональным водителем. Да и безопаснее. Я несколько раз попадал в автоаварии. Последняя случилась в октябре 99-го на трассе Черкассы--Киев в километре от того места, где погиб депутат Чорновил. Там дорога проходит по бывшему кладбищу, и машины постоянно бьются. Вот и мы влетели. Видите, шрам на башке остался? Так что дорожных приключений с меня хватит.
«Во дворе я был в большом авторитете из-за того, что умел играть»
-- Похоже, вы так и не привыкли, что Ленинград отныне Петербург?
-- Моя бабушка -- петербуржка и внук тоже, а я, как ни крути, ленинградец. Им родился, им и помру. Ленинград -- другого имени у моего города быть не может. И нет здесь ностальгии по коммунистическому прошлому или поклонения памяти великого Ленина.
-- Подозреваю, первые ваши воспоминания связаны не с Питером, а с заштатным Зыряновском.
-- Плохо помню нашу жизнь в Казахстане. Хотя, как ни странно, многие места узнал, когда несколько лет назад приезжал в Зыряновск. Вспомнил больницу, где работали мама и папа и где я дневал и ночевал, ибо родителям не с кем было оставить меня. Вспомнил наш дом, лестничную площадку. Все это, конечно, стало гораздо меньше, поскольку я теперь гораздо больше… В Зыряновск мы приехали, когда мне исполнился год, и уехали через пять лет.
-- Родители отправились в Казахстан по доброй воле?
-- Господи, это же был 52-й год: «дело врачей», гонения на евреев и все такое прочее! Отец прошел войну, имел ордена и медали, все годы учебы в мединституте возглавлял партбюро курса, получил диплом с отличием и персональное приглашение с кафедры, после чего был распределен в Восточно-Казахстанскую область. Ехать с годовалым ребенком в тьмутаракань мало счастья, но родители подчинились чужой воле. Спасибо, что на волне сталинской борьбы с космополитизмом их в тюрьму не запихнули, не расстреляли! Папа работал главврачом, его до сих пор в Зыряновске боготворят. Для старожилов я не популярный артист, а сын Якова Шмарьевича, авторитетнейшего доктора, депутата горсовета.
-- Вы из Казахстана вернулись в свою квартиру?
-- Не было у нас никакой квартиры! Сначала жили у одной бабушки в двадцатиметровой комнате в коммуналке, а потом, когда из Оша приехал папин брат, перебрались в дом на углу улицы Марата и Невского к Анне Артуровне, моей второй бабушке, на ее шестнадцать с половиной метров. Так и жили впятером, пока в 66-м году отец не получил свою первую отдельную квартиру. Ему тогда было сорок три года.
-- А Михаил Минин, давший вам первые уроки игры на гитаре, жил там же, на улице Марата?
-- Нет, Михаил Александрович был соседом Цили Ильиничны, папиной мамы. Он показал мне три или четыре аккорда, которых оказалось достаточно, чтобы играть во дворе и на вечеринках у родителей. Батя мой хорошо пел, а я ему аккомпанировал. Папина любимая -- «С одесского кичмана сбежали два уркана… »
-- Специфическое произведение.
-- Учтите, папаша у меня уролог, а мама гинеколог.
-- Блатные профессии.
-- Может, для кого-то и так, но мои родители взяток не брали. Максимум, что себе позволяли, коньяк -- папа и цветы -- мама. Но я о другом сейчас говорю, о среде, в которой рос. Из меня не пытались сделать оранжерейное растение, не ограждали от жизни. Можете представить, какими книгами я был окружен с детства, так сказать, с учетом медицинской специализации родителей. Про ЭТО и про ТО я все знал к первому классу, имел полное представление, откуда берутся дети. Стоило ли после этого стесняться песенок про урок?
Но, кстати, гитара не была моим первым музыкальным инструментом. Начал в пять лет со скрипки. А как по-другому? Мальчик из интеллигентной еврейской семьи… Скрипка мне не нравилась, занимался я из-под палки и вскоре, что называется, успешно соскочил. Правда, потом по настоянию бабушки все же пошел в музыкальную школу по классу фортепиано и даже получил диплом. А гитарой по-настоящему увлекся в начале шестидесятых, когда в Союз проникли записи «Битлз». Все мое поколение -- битломаны.
-- Во дворе гитара вам помогала?
-- Еще как! Есть фото, где я в окружении пацанов, каждый из которых на голову меня выше. Одиннадцатилетним гужевался с шестнадцатилетними и был в большом авторитете только из-за того, что умел играть. Меня и пальцем не смели тронуть: «Роза наш, он паханам поет!»
-- Роза?
-- Ну да. Так меня звали. И еще Шиповником. За повышенную колючесть… Репертуар у меня тогда был обширный -- от песен советского кино вроде «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке» и «Старый клен стучит в окно» до классической «Мурки»… Играл во дворе до поступления в медицинский. Потом учеба стала отнимать много времени.
«К счастью, меня всего дважды предавали»
-- Выбор профессии был предопределен свыше?
-- Меня никто ни к чему не принуждал. С другой стороны, и вариантов тоже не было. Я никогда не мечтал стать летчиком или космонавтом. Вот зоологом или геологом -- да. Но к десятому классу неожиданно понял: пойду в медицинский. Я ведь, по сути, родился в белом халате, с детства был окружен врачами, все разговоры шли о болезнях и пациентах, даже мой роддом находился на территории 1-го мединститута, куда я в итоге и поступил.
-- Чтобы вскоре быть исключенным.
-- На втором курсе у меня возник конфликт с завкафедрой гистологии.
-- Это что такое?
-- Наука о тканях. Не заладились отношения -- и все. Повис «хвост», меня вынудили повторно прослушать курс. Словом, пришлось восстанавливаться через год.
-- А в «скорую помощь» вы сами попросились?
-- И считаю, что поступил абсолютно правильно. Уже после пятого курса я подрабатывал врачом неотложки, а потом распределился на 1-ю подстанцию, где провел пять лет. Там был замечательный коллектив, который всегда вспоминаю с теплом.
-- Доктор Бун и Альперович, Регельман, Гильгоф Н. Львович?
-- Да, это все реальные люди. Ни одной вымышленной персоны! В одном куплете я зарифмовал шестнадцать еврейских фамилий. Думаете, это легко? До сих пор горжусь, что справился с такой тяжелой литературной работой.
-- И где же сейчас эти зарифмованные товарищи?
-- Кто где. Шноля нет в живых, Альперович трудится на ниве бизнеса, Гильгоф Наум Львович по-прежнему в медицине, заведует отделением неотложной помощи, Лехцер в эмиграции, доктор Бун недавно пережил операцию по кардиошунтированию…
-- На 1-й подстанции никого не осталось?
-- Пара-тройка человек. Но вы учтите, что на «скорой» трудно работать людям старше 50-ти. Все-таки серьезная физическая нагрузка.
-- А вы давно наведывались на улицу Попова, 16-б?
-- На днях заглядывал, но неожиданно нарвался на скандал. Какая-то врачиха, которую я знать не знаю, вдруг разоралась, что нечего здесь шляться посторонним. Не стал спорить, развернулся и ушел, хотя неприятный осадок из-за этой дуры остался. Впрочем, ее поведение объяснимо: зависть. Плохо наши люди переносят чужие успехи, плохо…
-- Не забываете обиды?
-- Мне много раз мелко пакостили, но я не коплю злобу. На больных, как говорится, не обижаются. На то я и врач, чтобы не реагировать на подобное. А вот измену не прощаю. К счастью, меня всего дважды предавали. Этих людей постарался вычеркнуть из жизни.
-- А город, ваш город вас предавал?
-- Я слишком хорошо знаю Питер, чтобы говорить так однозначно. У меня есть песня со словами «Ты не санкт, Петербург… » Этот город всегда убивал тех, кто любил его больше жизни и был готов отдать всего себя.
«Я никогда не уеду из Питера»
-- Сейчас Петербургу вроде бы грех жаловаться.
-- А мы и не жалуемся. Питер вообще никогда не жалуется. Я люблю этот город и любому перегрызу за него глотку. И никуда не уеду отсюда, как бы ни звали и что бы ни сулили взамен. Ленинград не принадлежит России, как, допустим, Вена -- Австрии, а Париж -- Франции. Это мировые жемчужины, и надо быть кретином, чтобы не понимать столь очевидного факта.
-- Кто же спорит: конечно, жемчужина, но… как бы это сказать? Навоза вокруг многовато.
-- А вы денег нам дайте, чтобы грязь разгрести!
-- «Вы» -- это кто?
-- Москва -- это еще не Россия. Вы сосредоточили там почти все финансы страны, а потом начинаете рассуждать о навозе. Дай бог здоровья столице и ее мэру Лужкову, но нельзя же так перетягивать одеяло на себя!
-- Думаю, к 300-летию деньжат вам подкинут.
-- Спасибо юбилею, а то бы еще, наверное, долго пришлось ждать милости.
-- Тогда уж и президента благодарите, что не забывает родной город. А, кстати, Путину вам петь приходилось?
-- Конечно. Я ведь его давно знаю. Мы ровесники и жили по соседству. Он в Басковом переулке, а я на углу Некрасова и Восстания. Оба ходили в кинотеатр «Луч», другого в округе попросту не было… Я еще, может, не раз спою для Путина, но сделаю это, что называется, по дружбе, а не по службе. Во всех этих «Голосуй или проиграешь» я не участвовал из принципа, засветившись лишь в двух предвыборных кампаниях -- в поддержку московского губернатора -- моего боевого товарища Бориса Громова и президента Украины Леонида Кучмы.
-- С первым понятно, а второй чем вас купил?
-- Мне показалось, для России будет лучше, если президентом соседней страны останется Кучма, а не какой-нибудь проворовавшийся Лазаренко. А что касается того, кто меня купил и продаюсь ли я в принципе… Те же деньги можно было спокойно заработать на гастролях в России. Суммы абсолютно сопоставимые, поверьте мне.
-- Словом, коробки из-под ксерокса вы из Киева не привезли?
-- Зачем повторяете чужие глупости? Какие коробки, откуда?
-- А за концерты на Дворцовой площади вам платили?
-- Я пел в День Победы. Разве можно за это брать деньги? Огромная честь выступить с сольным концертом в ТАКОМ месте в ТАКОЙ день. На 55-летие Победы на Дворцовой собралось более двухсот тысяч человек. Сомневаюсь, что когда-нибудь удастся превзойти этот рекорд. Если только на 100-летие Победы, но я до этого, увы, не доживу…
-- Когда возвращаетесь в Питер из поездки, что вам нужно увидеть, дабы понять: я дома?
-- Финский залив под крылом самолета, шпиль Петропавловки, Неву… Поймите, Ленинград мне дорог весь, целиком. Он для меня, как большая квартира. Я с горожанами разговариваю, словно с соседями по коммуналке.
-- В любой квартире, Александр Яковлевич, есть любимый уголок.
-- Вы в самом деле не понимаете, с кем общаетесь! Это мой город, мой! Вот здесь, в институте прикладной химии, умирал больной, а меня сорок минут не пускали к нему, ибо на суперрежимное предприятие требовался спецпропуск. Во дворце спорта «Юбилейный» я гонял шайбу с ребятами из СКА. Из этой церкви вынес человека, скончавшегося во время службы.
-- А вы всегда в центре жили?
-- Моя первая квартира была на Комендантском аэродроме -- есть такая новостройка. Года два там провели, пока не перебрались в Новую деревню. Последние четыре года живем здесь, на Васильевском острове. Это первая по-настоящему моя квартира. В ней нет излишеств и барской роскоши, зато все удобно, функционально, практично. По-моему, я заслужил право жить так, как хочу. И семья заслужила. Ведь последние 22 года домашние видели меня, что называется, по праздникам. Дочка фактически выросла без отца, теперь внук растет без деда.
«Я редко остаюсь один, хотя очень одинок»
-- Вас воспитывали в строгости?
-- До сих пор помню, как папашин офицерский ремень прогуливался по моей заднице.
-- На Дэвиде, внуке, отыграться можете.
-- При чем тут отыгрыш? Наказывать надо за дело, а Дэвид пока не провинился. К тому же, у мальчика есть родители, я не вправе вмешиваться в их дела.
-- Дэвид живет с вами?
-- Семья дочки уже практически перебралась в собственное жилье.
-- Легко отпускаете от себя?
-- Так это же в десяти минутах ходьбы отсюда!
-- А где ваш пес, Лаки? Я готовился к встрече с грозным бультерьером.
-- Лаки умер три месяца тому назад… Он прожил у меня тринадцать лет. Это был второй бультерьер в стране, мне его привезли на заказ из Германии. Я похоронил Лаки за городом, недалеко от дачи. Завернул в казачью бурку и предал земле. А вот этот клык по моей просьбе вырвал врач, усыплявший Лаки, и теперь я ношу его на шее, как память и талисман…
Лаки был мне другом. Больше, чем другом. Я редко остаюсь один, хотя очень одинок и не скрываю этого. Полстраны друзей? Чушь! Хорошо, если найдется пара по-настоящему преданных людей.
-- Или зверей.
-- Именно. Кроме собак, еще очень люблю лошадей. Ездить верхом научился в 30 лет в сборной Ленинграда по конному спорту. Потом мне много раз дарили лошадей, но я всегда отказывался. Куда мне вести коня? На балкон многоквартирного дома? Может, когда-нибудь построю дачу за городом, тогда и оборудую конюшню. А пока… пока приходится довольствоваться обществом двуногих животных, среди которых знакомых -- миллион, приятелей -- как грязи, товарищей -- много, а друзей… Чем более человек публичен, тем более он одинок. Наедине со всеми. Аксиома.
-- Но есть тот, к кому вы можете прийти с одним словом: «Помоги»?
-- Стараюсь не нагружать своими проблемами, не злоупотреблять. Надо самому справляться с трудностями.
-- И к родителям за помощью уже не обращаетесь?
-- Стариков тревожить? Это было бы совсем уж бессовестно. Впрочем, родители у меня боевые. Отец ушел на пенсию буквально пару месяцев назад. Да и то не по здоровью, а из-за обиды на родное государство, которое стало недоплачивать ему пенсию как работающему врачу. Получил в кассе на 600 рублей меньше, чем рассчитывал, и уволился. Пока на даче с правнуком сидит. Я счастлив, что могу дать родителям все необходимое, что они ни в чем не нуждаются. Без меня они влачили бы убогое существование. И это заслуженные врачи, отстоявшие полвека в операционной!
«Мечтаю, чтобы мое стихотворение -- любое! -- попало в школьную программу»
-- Кстати, о полувеке. Вам ведь, Александр Яковлевич, 13 сентября пятьдесят стукнет. О дембеле не подумываете?
-- До этого, надеюсь, еще далеко, но некоторые итоги подвести готов.
-- Вперед.
-- Когда меня слушали двое, хотел, чтобы услышал двор. Потом -- улица, город, страна, вселенная.
-- На какой стадии остановились?
-- Я иду, не останавливаюсь. А вообще, могу открыть тайную мечту, самую заветную. Хочу, чтобы мое стихотворение -- любое! -- попало в школьную программу. Мечтаю об этом, а не о новых альбомах и заработанных на них миллионах. Деньги мне, безусловно, нужны и, чем больше, тем лучше, но это не самоцель.
-- Разве? А рестораны в Питере и Нью-Йорке, а магазины?
-- Доходов этот бизнес не приносит. Свои не докладываю -- и на том спасибо.
-- Поговаривают, вы известный футбольный фанат…
-- С юности болею за «Зенит», за нашу сборную и за бразильцев. А «Спартак» не люблю! Не футболянов -- они ребята честные, нормальные, а именно «Спартак» как символ того негативного, о чем мы говорили.
-- Александр Яковлевич, признаюсь: я тоже на «Спартак» зубы точу. Моя команда -- киевское «Динамо».
-- Отлично! Я это сразу почувствовал, иначе не стал бы цельный день таскать вас за собой по Питеру. Я уже лет десять не проводил столько времени ни с одним журналистом!
Читайте нас в Facebook
