Юрий мажуга: мания совершенства
Ему семьдесят, но у него практически чистая трудовая книжка. В ней всего одна запись: «Киевская русская драма -- Театр имени Леси Украинки». Ему семьдесят, но он и ныне выходит к зрителю и властно, весь спектакль магически приковывает его внимание к тому, что происходит в спектакле.
Ему семьдесят, но он и ныне молод на сцене -- проповедник и исповедник одновременно, -- молод тайной и прекрасной молодостью большого артиста, той молодостью, что дается редким служителям Мельпомены и Талии. Он -- это народный артист СССР ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ МАЖУГА.
«Жизнь есть жизнь. И всех она крутит, кружит, обламывает… »
Мажуга -- редчайший случай в актерском деле, пример артиста, который создал себя сам и мастерство приобрел сам, раз и навсегда поверив в непреложные истины театра психологической правды, театра души человеческой, где в наличии непрерывный, непрекращающийся, длящийся в каждое мгновение жизни артиста на сцене -- ДИАЛОГ и ПРОЖИВАНИЕ. Они начинаются задолго до начала действия -- там возникает внесценическая, живая жизнь его героев, сотканная из проживания прежних, до сценических, и поступков, и ударов их судеб. Оттуда артист черпает все душевные и физические силы во все магические часы жизни спектакля. Мажуга не может ни репетировать, ни играть без партнера, без непрерывного общения с ним. Он не может играть один. Партнер для него -- совсем по Константину Сергеевичу Станиславскому -- надежный спасательный круг. Он вцепился в него раз и навсегда где-то в тридцать лет, крепко держит его в руках и… с любым режиссером и с любой пьесой, с любыми партнерами всегда выплывает в прекрасном, но таком опасном и коварном театральном океане.
Жизнь есть жизнь. И всех она крутит, кружит, обламывает, заставляет идти на компромисс. Это не я придумал, это слова одного из самых великих деятелей театра века двадцатого, Владимира Ивановича Немировича-Данченко.
Крутила, кружила она -- жизнь -- и Юрия Николаевича Мажугу. Но при всем при этом в его душе, в его личности оставалась некая тайна художника, тайна живой души, позволявшая ему и в самые ненастные для художника мгновения не предавать вечных законов живого искусства театра, оставаться на сцене искренним, душевным, заразительным, человечным, невзирая ни на что, -- ни на пьесу, которая подчас была откровенно слаба, ни на режиссера -- он подчас ничего не мог дать актеру, только что не мешал, ни на партнеров, а они бывали и пусты, и беспомощны. И Мажуга их тащил за собою, вытягивал, вытаскивал. В сценическом общении с Юрием Николаевичем они становились чуть-чуть лучше, и о ком-то из них можно было неожиданно сказать: «А он, оказывается, ничего… »
Некая загадка его души всегда привлекала меня в творчестве Ю. Н. Мажуги, даже завораживала порой, и я начинал раздумывать: а что же это за качество такое актерское, что за ним кроется?.. Откуда оно берется?.. Однажды я раз и навсегда понял для себя, что это качество личности артиста, эта его изюминка и есть талант -- то есть то, что дают Господь Бог, природа, родители… Талант всегда единствен, индивидуален. Единствен, индивидуален и Юрий Николаевич Мажуга.
Огромное уважение вызывает отношение Ю. Н. Мажуги к акту творчества, к репетиции, ко всей системе подготовки. Эмоциональный опыт никогда не был проблемой для артиста. Он входил в каждый новый характер постепенно, незаметно, растворяясь в нем, вызывая к жизни те или иные зрелищные приспособления.
Откуда, из каких кладовых своей эмоциональной памяти брал Мажуга свои наблюдения, остается загадкой, как это остается загадкой, когда мы вспоминаем сценическую жизнь героев каждого талантливого артиста. У Мажуги жизненные наблюдения приобретали на сценической площадке характер эмоциональный, вулканический, проявлялись неожиданно, часто уже на выпуске спектакля.
Через всю жизнь пронес он веру в театр переживания
В финале «Предела спокойствия» П. Загребельного, где артист играл заглавную роль академика Карналя, был эпизод, когда Карналь отказывался поддержать диссертацию своего заместителя, типичного, но от этого не менее страшного и жизнестойкого приспособленца и прихлебателя от науки, Кучмиенко.
Однажды на одной из генеральных репетиций, в кульминации эпизода с Кучмиенко, Мажуга вдруг внезапно, стремительно начал лихо, почти истерически рвать листки той галиматьи, что написал Кучмиенко. Это не было оговорено заранее, в процессе репетиций, но впоследствии всегда вызывало восторг и одобрение зрительного зала. Рвал он эти листки с каким-то чуть ли не диким присвистом, почти приплясывая и топча ногами то, что от них оставалось.
В этом нашел свое зрелищное проявление весь его глубокий, острейший конфликт с демагогами и чинушами, вралями и прихлебателями, которые так рвались в науку и так удобно в ней располагались. Подобные эмоциональные зрелищные откровения рассыпаны во многих сценических образах Юрия Николаевича.
Актер истинно психологического театра, Мажуга очень серьезно относится к тексту. Он занимается им дома, между репетициями, и постигает сам, как и положено настоящему артисту, его глубокий смысл и сам же проживает за порогом репетиционной комнаты те поступки героя, о которых говорится в тексте. Не было случая, чтобы он не знал текста в процессе подготовки спектакля.
Масштаб дарования артиста во многом измеряется тем, может ли он и с какой силой выражать на сцене главные человеческие чувства -- боль, радость, а еще -- участие, сочувствие. Может ли он, проживая все это, быть заразительным, вызывать всеобщий отклик зрительного зала -- брать зал, как говорят на театре.
Мажуга всем этим владеет почти с гипнотической силой, с мощью магнитного притяжения. Он -- артист внутренний, глубинный. Через всю жизнь пронес он веру в театр переживания. Да он просто не может иначе. Он не может на сценических подмостках не затрачиваться, не отдавать все свои нервы и силы, при этом всегда оставаясь абсолютно сознательным. Он всегда следует пушкинскому -- «Над вымыслом слезами обольюсь».
Есть одна составляющая актерского успеха. ВООБРАЖЕНИЕ. Без ВООБРАЖЕНИЯ нет артиста. Без этого волшебного качества не поднять артисту У. Шекспира и Ж. -Б. Мольера, А. Чехова и И. Тургенева, А. Островского и А. Сухово-Кобылина, И. Франко, О. Кобылянскую, И. Карпенко-Карого. Великие роли требуют великого воображения.
Мажуга в обстоятельства роли, в жизнь героя может поверить сразу, мгновенно, немедленно, и во всю жизнь спектакля. Вера эта одновременно и детская, и взрослая, и наивная, и какая-то глубоко осознанная. И тогда рождаются Городничий из «Ревизора» Н. Гоголя, Большой Па из «Кошки на раскаленной крыше» Т. Уильямса или Родион Николаевич из «Старомодной комедии» А. Арбузова, которая в нашем театре идет под названием «С вами опасно иметь дело… » -- последние роли артиста.
Но так рождались и Суслов из «Дачников» М. Горького, и блистательный Кабачков из «Добряков» Л. Зорина, и Евдокимов из «104 страниц про любовь» Э. Радзинского, и Селянин из «Кто-то должен» Д. Гранина, и многие иные характеры, на годы запомнившиеся киевлянам.
Мастер театра на все времена
Мы встречались с Юрием Николаевичем во многих творческих проектах. Участие наше в этих проектах, начиная с моего дипломного спектакля «Поворот ключа» по пьесе Милана Кундеры, где Мажуга прекрасно сыграл безвольного, аполитичного интеллигента, того интеллигента сороковых годов, которых так ненавидел Кундера в шестидесятых, были распределены раз и навсегда. Он -- артист, в подавляющем числе спектаклей -- первый артист, я -- режиссер.
Можно ныне вспомнить эти спектакли. Можно вспомнить все -- а их более десятка, можно вспомнить те, что были безусловными победами, -- их абсолютное большинство. И я вспоминаю о них с любовью и нежностью к замечательному артисту, с благодарностью за мгновения, минуты, часы, дни ни с чем не сравнимой творческой радости. Можно вспомнить наше единение в репетиционном процессе, наши споры, конфликты, профессиональное уважение друг к другу. Но я хочу сказать не об этом. Я хочу сказать об одной отличительной черте артиста Мажуги, об одном, достаточно редко встречающемся ныне на театре актерском качестве, -- о мании совершенства.
МАНИЯ СОВЕРШЕНСТВА, сопутствующая артисту всю его творческую жизнь, по крайне мере ту, что длилась на моих глазах -- с шестьдесят третьего года, -- заслуживает, по-моему, огромного уважения. О ней хочется говорить, писать, она вызывает, по крайней мере у меня, чувство признательности. Перед ней хочется снять шляпу.
Начинается эта мания совершенства с того, как Юрий Николаевич Мажуга ведет себя в театре, как он сдержан, интеллигентен, истинно деликатен, как он начинает работу над ролью, внимательно вчитываясь в текст, как он спускается на сцену за двадцать-тридцать минут до начала спектакля и готовит себя к выходу на подмостки. Он подчас и в антракте не поднимается к себе в гримерную, чтобы не спугнуть самочувствие своего героя.
Над каждой ролью Мажуга проделывает огромную душевную работу, стремясь разобраться в самых тайных, глубинных страстях того или иного человека, которым он должен стать, и сделать их своими. Он не щадит себя в этой работе. Он тратится целиком и полностью. Он старается проникнуть в саму сердцевину подсознания, чтобы отыскать те индивидуальные душевные движения, которые есть, точнее, глубже, четче выразить этого человека. Он требователен к себе. А уж потом требователен к другим, в отличие от многих иных служителей Мельпомены и Талии, -- те поступают с точностью до наоборот. Как они непримиримы к просчетам и слабостям своих коллег и как легко они прощают себе и отсебятины, и незнание текста, не замечают, что они на сцене не выговаривают треть алфавита, плюются слюной, выкатывая глаза, -- и обижаются, и затаивают злобу, когда им об этом говорят. Интеллект, эмоция и актерская техника существуют у Мажуги слитно, как-то химически соединяясь, и кто знает, каких трудов ему стоит создать и поддерживать это уникальное ныне актерское качество…
По-моему, Юрий Николаевич -- человек глубины, артист глубинного знания профессии. В нем никогда не наблюдалось прелести упоения собой, зацикленности на себе, но он всегда страдал, если то, что он делал на сцене, то, чему он отдавал всю жизнь, все силы души, оставалось незамеченным. А оно остается! Остается и сегодня, когда многие из тех, кто пишут о театре, прежде всего стараются выразить себя, щегольнуть собой, а не рассказать об артисте.
Мне особенно близко, что он не променял истоки истинно психологического театра на модные и подчас пошлые веяния, не побежал, задрав штаны, за комсомолом. Сыгранное им в последние годы еще раз подтверждает, что он МАСТЕР театра на все времена.
В последние годы в ролях у него появилось немало тех новых душевных движений, которые он не смог или, может быть, не считал нужным ранее в такой мере явить зрителю.
В герое «Старомодной комедии» А. Арбузова, Родионе Николаевиче, -- огромное чувство бескорыстной любви к женщине со множеством различных оттенков: здесь и «печаль моя светла», и острая боль от того, что все в этой земной жизни проходит, от безвозвратно уходящих минут жизни, здесь и нежность чувства, и закрытость чувства, и прорыв в эмоцию, в отчаяние неразделенного чувства. Мощь энергии внутренней жизни здесь такова, что от Мажуги невозможно отвести глаз: он ведет непрерывный, эмоционально наполненный диалог с летящим временем. Он открывает для себя одну простую истину, к которой каждый приходит в свое время: «С любимыми не расставайтесь, и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг». И еще о том, как важно в жизни найти именно свою половину, не пройти мимо, увидеть, разглядеть… Он поет «Желтый ангел» А. Вертинского так больно и так горько, как может петь человек, понимающий, что это такое -- бездна одиночества, когда, может быть, физически ты рядом и, тем не менее, ты один. В герое Т. Уильямса из «Кошки на раскаленной крыши» он приоткрывает нам свое личное трагическое восприятие жизни, потраченной на пустые дела, на чужих людей, которые ранее лишь казались близкими.
Когда-то один из его героев сказал: «В конце ты всегда один, как в начале… » Мне кажется, в работе над Теннесси Уильямсом Мажуга во многом осознал и правоту, и ужас этих слов.
Кто из больших артистов не играл Городничего в «Ревизоре»? Кто из них не произносил вещих слов Гоголя: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь… » Мажуга в этой роли приоткрывает нам драму не только взяточника, но и человека, который хочет вырваться из этого городка, драму почти ребенка. Он наивно считает, что там, в столице, иная жизнь, иные люди, что там «сладко», а здесь «никак». Он наивный мечтатель -- этот Городничий, а взятки и то, что он положил себе в карман деньги, отпущенные на строительство церкви, которую он даже и не начинал строить, -- это так, между прочим. Он атеист -- этот Городничий, и от этого не очень веришь ему, что он в Бога верует и каждую неделю в церковь ходит. Создается впечатление, что в том городке, которым правит Городничий, церкви вообще нет.
Меня очень радует то, что вот уже третий год у нас на «Ревизоре» полный зал. В первую очередь, это заслуга Юрия Николаевича Мажуги. Мне кажется, Ю. Мажуга знает про театр, про профессию артиста что-то глубинное, и знает это иррационально, подсознательно, поэтому и выразить в словах это знание трудновато. Но в этом знании и заключается магия артиста Мажуги, его единственность, его прелесть.
И еще: он знает, по-моему, одну вечную истину, что совершенства нет, есть лишь путь к нему через вершины гор. И он стремится, одержимый манией совершенства, являющей нам тем не менее магию совершенства.
Читайте нас в Facebook
