Морякам, в условиях сильнейшей радиации спасавшим реактор атомной субмарины к-19, пришлось сорвать с себя защитные маски
В начале июля 1961 года первый советский атомный подводный крейсер К-19 принимал участие в крупномасштабных учениях «Полярный круг» вдали от родного берега -- в северной части Атлантического океана. Экипаж жил предвкушением военной игры, когда под утро 4 июля из-за разрыва водяной магистрали прекратилась подача воды для охлаждения одного из двух реакторов подлодки. Температура в «атомном котле» начала быстро возрастать, грозя расплавить контейнеры с ядерным топливом и саму их начинку. Случись тепловой взрыв, огромная субмарина развалилась бы на куски и радиация распространилась по всей Северной Атлантике.
О том, как и какой ценой удалось предотвратить жуткую катастрофу, «ФАКТЫ» попросили рассказать непосредственного участника тех событий, киевлянина, инженера-капитана II ранга запаса Владимира Погорелова, командовавшего на К-19 электротехническим дивизионом.
«Радиоактивность подскочила до 250 рентген в час»
-- На вахту я заступил в 4 часа утра, за несколько минут до начала аварии, -- рассказывает Владимир Погорелов. -- Получаю доклад от вахтенного инженера управления реактором: давление в реакторе падает. Это означало разгерметизацию в системе охлаждения. Циркониевые трубки, в которые помещают ядерное топливо, расплавились бы, допусти мы повышение температуры до 1150--1300 градусов. После этого неминуемо произошел бы тепловой взрыв. Предусмотренные инструкциями контрмеры результата не дали. А через 20 минут дозиметрист доложил о повышении радиационного фона в турбинном отсеке. Командиру корабля, капитану I ранга Николаю Затееву пришлось объявлять боевую тревогу.
Радиоактивность продолжала возрастать, достигнув в реакторном отсеке двадцати рентген в час, на пульте управления -- пяти. Командир распорядился загерметизировать наиболее «грязные» отсеки. В полшестого утра решили проложить от одного из насосов трубопровод к крышке реактора и подать воду через расположенный на ней люк, так называемый воздушник. К тому времени приборы перестали показывать температуру в реакторе -- более 600 С они измерять не могли, а эта отметка была уже превышена.
-- План спасения реактора был согласован с «большой землей»?
-- Мы не могли даже доложить о ЧП -- сломалась антенна главного передатчика. Но когда мы всплыли -- это произошло без десяти шесть, -- резервный передатчик позволил связаться с двумя советскими дизельными подлодками, которые затем пришли к нам на помощь. Поднявшись на поверхность, мы провентилировали отсеки и несколько смягчили радиационную нагрузку на экипаж.
В 6. 50 начали прокладывать аварийный трубопровод. К этому времени радиоактивность на крышке реактора поднялась до 200--250 рентген в час. Трудились попеременно группами по 2--3 человека, облачившись в защитное снаряжение. А «хозяин» реакторного отсека Борис Корчилов, махнув рукой на очередность, работал, сколько было нужно. Он получил наибольшую дозу радиации -- около 5400 бэр! И умер первым из переоблучившихся -- на пятые сутки после аварии.
Самый тяжелый момент настал, когда удалось срезать воздушник -- через образовавшееся отверстие из реактора повалил радиоактивный пар. Содержащийся в нем ионизированный водород мгновенно вспыхнул от искр сварки. Но мы предвидели это и подготовили средства пожаротушения. Пожар удалось ликвидировать за несколько минут. Однако из-за пара стекла защитных масок сильно запотевали, температура в отсеке подскочила до 50--60 градусов, дышать в масках было невозможно. Тогда их начали срывать и дышать воистину дьявольской смесью воздуха и радионуклидов.
Замечу, что необходимости в столь тяжелых жертвах могло не быть. Ведь еще во время строительства К-19 члены экипажа Анатолий Козырев и Юрий Повстьев предлагали заводчанам протянуть на случай нештатной ситуации трубопровод -- именно тот, который нашим ребятам пришлось прокладывать в условиях высокой радиоактивности.
Подать воду в реактор удалось примерно в полдевятого утра. И мы стали напряженно ждать, каким будет результат. Через час последовал доклад вахтенного, что температура в реакторе снижается -- ее уровень уже можно замерять приборами.
«Торпедировать К-19 буду сам»
-- А что случилось с моряками, работавшими на крышке реактора?
-- Примерно в 10 часов утра резко ухудшилось состояние моряков, принимавших непосредственное участие в аварийных работах, -- отвечает Владимир Погорелов. -- Врач майор Косач и санитары не отходили от них, хотя знали, что ребята стали живыми источниками облучения.
Вскоре температура в поврежденном реакторе упала до 200--250 градусов. А к полудню подошли две дизельные подлодки, принявшие наш сигнал о помощи. На одну из них командир отправил переоблучившихся моряков и тех, чье присутствие на К-19 не было крайне необходимо. Вскоре Затеев приказал остановить и второй реактор, ведь радиоактивность на борту оставалась высокой -- на пульте управления реактором она достигала ста рентген в час.
А в три часа дня произошло еще одно ЧП -- в трубопроводе, проложенном аварийной группой, обнаружилась течь. Пришлось вновь идти в реакторный отсек, где уровень радиации оставался 250 рентген в час. Течь устранили.
К вечеру экстренной необходимости в пребывании людей на К-19 не было, и командир направил в штаб Северного флота шифрограмму: подробно доложил обстановку и уведомил, что в три часа ночи отдаст команду о полной эвакуации экипажа, если из штаба не поступит иного распоряжения. До указанного срока ответа не последовало, и в четыре часа утра с лодки эвакуировались последние шесть человек, в том числе я. В вахтенном журнале дизельной подлодки наш командир сделал запись о том, что просит подготовить к залпу торпеды на случай подхода к К-19 иностранного корабля. «Торпедировать буду сам», -- заключил Затеев.
Только он сделал эту запись, приходит, мягко говоря, странная шифрограмма из штаба: «Доложите обстановку и возможность самостоятельно следовать в базу». Из ответа, продиктованного мною по приказу Затеева, штабисты, надеюсь, поняли, какое возмущение командира вызвала эта шифровка. По крайней мере, больше нам не предлагали идти на базу самостоятельно. В семь утра поступила команда доставить наш экипаж на один из идущих на помощь эсминцев. Другому кораблю надлежало отбуксировать К-19 домой.
Команда эсминца встречала нас в изолирующих костюмах, ведь от нас сильно фонило. Весь экипаж К-19 немедленно отправили в душевую на дезактивацию, выдали чистое обмундирование, правда, всем одинаковое -- матросские робы. На моей красовались лычки старшины второй статьи.
В изолирующих костюмах нас встречали и по прибытии на базу. На пирсе выстроилась вереница машин «скорой помощи». Невозможно забыть эпизод, когда на берег сносили шестерых наших, находившихся в наиболее тяжелом состоянии -- лица ребят до того отекли, что узнать их было почти невозможно. Тогда мы видели в последний раз Бориса Корчилова (он, помнится, пытался нам улыбнуться), Юрия Ордочкина, Евгения Кашенкова, Семена Пенькова, Николая Савкина, Валерия Харитонова. Они умерли в течение десяти суток в Москве, в клинике Института биофизики. А еще через несколько дней скончались Юрий Повстьев и Борис Рыжиков. Всех их похоронили в свинцовых гробах, не сообщив родным, где могилы.
Жизнь многих наших товарищей удалось продлить благодаря пересадкам костного мозга. В истории советской медицины массово такие операции производились впервые. Донорами стали курсанты Военно-медицинской академии в полном составе, хотя забор костного мозга -- операция очень болезненная.
-- Как обошлось руководство флота с Затеевым за самостоятельное решение эвакуировать экипаж?
-- Сорок девять членов экипажа были награждены орденами и медалями. Погибшие -- орденами Ленина, командир -- орденом Боевого Красного Знамени, меня удостоили ордена Красной Звезды. Но поначалу руководство флота дало понять, что вина за случившееся может быть возложена на экипаж. Затееву в этом случае досталось бы больше всех. Неизвестно, чем бы все закончилось, не направь Никита Сергеевич Хрущев академика Александрова разобраться в ситуации. Вывод академика: экипаж действовал квалифицированно и героически. После такого доклада Хрущеву отношение к нам со стороны руководства резко изменилось, это проявилось даже в питании -- на нашем столе появились деликатесы и экзотические фрукты.
После этой аварии К-19 получила среди моряков название «Хиросима». Почти всех оставшихся в живых членов экипажа перевели служить на берег из-за полученных доз радиации. Меня назначили начальником учебного центра, а затем перевели в Киев.
995Читайте нас в Facebook
