«Мне натянули на глаза вонючую шапку, заломили руки и потащили»: директор Херсонского театра о пребывании в плену рашистов

— Все эти семь месяцев мы засыпаем и просыпаемся с мыслью, что Херсон уже освобожден, — говорит Александр Андреевич. — Верите, чемоданы, с которыми мы с женой уехали, так и не разбираем.

— Каким было ваше утро 24 февраля?

— Забыть этот день я уже не смогу никогда. Мы живем на левом берегу Днепра, в Олешках. У нас там дом. Мы проснулись 24-го от взрывов — недалеко расположена военная часть. Тут же позвонил старший сын и сказал: «Папа, началась война». Мы с младшим сыном действовали очень быстро — поехали в магазин, купили продуктов, заехали на заправку — там еще не было очередей. Знаете, я собрался и понял, что надо действовать. Приехали домой, сын остался, а я уехал в театр.

— Тогда в городе было еще спокойно?

— Взрывов слышно не было. Мы проехали через Антоновский мост — театр находится в центре. Вместе с рабочими открыли бомбоубежище, перекрыли газ. Где-то после обеда я сел в машину и поехал домой. Только машина переехала Антоновский мост, звонит товарищ и говорит, чтобы я возвращался, потому что в Олешках уже стоят танки. Водитель разворачивает машину, снова выезжает на мост, и в это время налетают вертолеты и захватывают мост. Высаживается десант, идет бой, летают ракеты, взрывы, стреляют танки. Один из вертолетов падает в плавни — его сбивают. И мы под этими обстрелами влетаем обратно в Херсон и едем в театр. Я начинаю быстро думать, как вернуться домой. Звоню товарищу, у которого есть лодка, чтобы он перевез меня на другую сторону. В это время на Антоновском мосту продолжается бой. К счастью, товарищ согласился, пришлось проплыть 17 километров, чтобы попасть в Олешки.

— Страшно было?

— Конечно! Мы пригибались, бежали, когда это было возможно. Все делалось на адреналине, и мозг отказывался верить в реальность… На следующий день у нас дома собралась вся семья — пятеро детей и четверо внуков. Сыновья начали оборудовать подвал — перетащили матрасы, принесли молотки, сняли решетки с окон. В Олешках в то время россиян не было. Они проскакивали дальше, на Николаев. На другой день мы видели, что они начали бежать в обратном направлении, потому что их остановили перед Николаевом. И тогда они заняли левый берег Днепра, откуда можно было стрелять по Николаеву.

— Вы оказались в тылу врага…

— Именно так. В оккупации. С третьего дня войны вместе с другими мужчинами мы начали выходить на дежурство. Сначала вышли с берданками, а потом решили просто охранять улицы с фонариками. В городском совете у нас организовался штаб. Тогда свет в селе еще был, а вот газа уже не стало. Затем исчез хлеб. Но самоорганизация была большая! Ребята с баз продавали людям то, что осталось. Кое-что просто раздавали. Мы все время следили за информацией. На четвертый день узнали, что россияне вошли в Херсон. Тероборону, защищавшую город с двух сторон, просто расстреляли.

— Что было с театром?

— На третий день в бомбоубежище театра уже жили 75 человек. У нас, кстати, точно такой же проект театра, как в Мариуполе. В мирное время в подвале мы устроили театральное кафе. Люди принесли туда матрасы, там же готовили еду, а вечером выходили на дежурство. Со 2 марта Херсон начал выходить на митинги. В Олешках первый митинг мы провели 8 марта. Помню, тогда я на рынке купил охапку тюльпанов и решил ехать в театр. Но все меня умоляли: «Шеф, не уезжай!» Тогда уже россияне пришли за моей заместительницей и считалось, что я следующий. И за мной таки приехали.

«ФСБшник сказал, что есть информация, будто я организовывал митинг в Херсоне»

— Когда это было?

— 23 марта. Я проснулся в семь утра от гула какой-то машины. Выглянул со второго этажа дома и вижу, на меня смотрит пулемет с бронированного КамАЗа. Понимаю, что приехали за мной. Вышел — вижу, что весь наш двор окружен — три бронированных машины и десять джипов. За мной приехали 40 человек, все вооруженные до зубов — это уже был крымский СОБР. Говорят: «Пусть все выйдут из дома». К тому времени нас осталось шестеро — старший сын с семьей уехал. Россияне начали заходить в дом за бронированным щитом, словно к страшному террористу. Говорю: «Не бойтесь, заходите, никого нет».

— Вас не оставило чувство самообладания?!

— Знаете, почему мне все время казалось, что снимается кино и сейчас кто-то скажет: «Стоп, мотор!» Военные прошли все комнаты и этажи, я только слышал: «Чисто, чисто». Семья в это время стояла на улице. Никто не плакал. Единственное, о чем я переживал, что не удалил всю информацию с телефона и не спрятал в подвале 20 бутылок «коктейля Молотова», который мы с сыном сделали на второй день войны.

Проверили туалет на улице. Я видел, что на соседнем недострое сидел снайпер. Потом вернулись в дом, зашел ФСБшник, спросил: «Где мы можем поговорить?» Мы зашли в кабинет, один из телохранителей-амбалов наступил мне на ногу и сказал: «Будешь хорошо говорить, будем и мы себя хорошо вести. Понял?» ФСБшник сказал, что есть информация, будто я организовывал митинг в Херсоне. Говорю, что это невозможно, потому что не был в городе с 24 февраля.

Во время допроса по комнатам собрали всю семью и начали обыск. У сына в «тревожном чемоданчике» нашли 15 000 гривен — забрали. Даже у бабушки забрали из кошелька 800 гривен. Конечно, рассказывали, что они пришли к нам с миром, что мы все братья. Потом сказали жене, чтобы она собрала мне вещи — «Мы заберем мужа на несколько дней». Меня вывели на улицу и усадили в один из джипов. В другом я увидел какого-то человека и понял, что ко мне их кто-то «привел». Через месяц после начала войны я впервые возвращался в Херсон. Мы ехали, а в машине играло радио «Байрактар» с патриотическими песнями. Россияне аж пританцовывали. Говорят: «Вот вы нас орками называете, а у самих все песни с матом». Говорю: «Какое время, такие и песни».

— Куда вас повезли?

— В СИЗО, недалеко от Антоновского моста. Вывели из машины, и я увидел, что ко мне идут несколько бурятов — они были в балаклавах, но я узнал их по глазам. Натянули мне на глаза вонючую шапку, заломили руки и потащили. Я только слышал, как открылась дверь, меня толкнули и сорвали шапку. Это была камера — грязная, очень маленькая — два на два метра с поролоном на стене и дыркой в полу.

— Что вы чувствовали тогда?

— Единственный момент, когда мне действительно стало страшно, когда меня в шапке потащили в какой-то кабинет, посадили и я почувствовал запах спирта. Решил, что мне могут сделать какую-то инъекцию. Сказали, что возьмут пробу на наркотики, взяли отпечатки пальцев и начались разговоры.

— Кто вас допрашивал?

— Это был ФСБешник. Разговор традиционный: «Вы поймите, мы же братья. Это геополитика. Мы пришли вас освобождать!» Спрашиваю: «От кого?» Говорит: «От нацистов!» Я ему: «Знаете, я старый человек, живу 63 года, скажите, как же они выглядят, где их можно увидеть!» На что он: «Они у вас здесь с факелами ходили». Короче, разговор ни о чем шел до вечера.

— Вас кормили?

— Нет. А мне ничего и не хотелось. Только в туалет. Где-то к вечеру россиянин с удивлением сказал: «У вас так много друзей!» Оказалось, что в это время уже пошла огласка, что меня похитили. ФСБшник спросил, есть ли у меня где переночевать в Херсоне. Говорю, что пойду в театр. К тому времени я не знал, что все покинули театр — за несколько дней до моего похищения там был обыск, люди испугались и ушли.

Меня посадили в машину, долго кружили по огороду, потом высадили и сказали, что я смогу снять с глаз шапку, только когда сосчитаю до десяти. Когда я снял, стало ясно, что я в трех километрах от театра. До комендантского часа оставалось 40 минут. Я вспомнил, что рядом живут друзья, но точно не знал дороги. Не хотел вынимать телефон, чтобы не тратить время на поиски. Шел по памяти и дошел. Друзья живут прямо возле реки. К счастью, они были дома. И только тогда я позвонил жене, сказал, что отпустили. Но есть не хотелось, я только выпил чай и уснул.

«Понял, что меня не оставят в покое и надо убегать»

— Тогда вы и написали пост в «Фейсбуке»: «Мама, я поел, но без шапки».

— Да, это был намек именно на ту вонючую шапку, которая мне закрывала глаза… Кстати, ФСБшник сказал, что в телеграмм создан новый контакт — «Бро», и со мной могут связаться. Не стану говорить, как мне удалось перебраться через мост, но 24-го я уже был дома, а на следующий день мне позвонил «Бро». Я ответил только на следующий день, все время размышляя, куда мне девать семью. ФСБшник сказал, что нужно встретиться. Для этого я снова поехал в Херсон, в театр.

На встречу пришли три человека, одетые по-граждански. За мной в кабинет вошел только один, представившись Сережей. Сказал, что он тот человек, который налаживал жизнь в Донецке. Но, говорит, это было долго — три года, а здесь, мол, все хорошо, ничего в городе не разрушено. Основная цель встречи — уговорить меня работать. Говорю: «Я не военный, но тоже давал присягу как депутат на верность украинскому народу. Нарушить ее не могу». «Я это понимаю», — сказал он и начал говорить, что я мог бы запустить театр. В конце концов, домой я возвращался в уверенности, что меня не оставят в покое и нужно бежать.

— Тогда еще возможно было уехать из Херсона?

— Да, но уже было очень тяжело. Мы все, кроме бабушки, перебрались в Херсон, жили по друзьям. Я ходил в театр, мы закрывали вопросы по бумагам. Через несколько дней мне позвонил знакомый из Киева и сказал, что завтра полицейские будут вывозить свои семьи, и дал телефон. Сбор был в шесть утра. Мы решили ехать — я, жена и младшая дочь. То, что было на месте встречи машин — это ужас. Людей очень много. Все машины с белыми тряпками на окнах. Много знакомых, но никто ни с кем не общался — все были очень напряжены. За руль села жена, которая должна была следовать за указанной машиной. Чтобы уехать из Херсона, мы стояли на блокпосте два с половиной часа. Потом ехали на Каховку, потому что в направлении Николаева уже были бои. Нам пришлось пройти 9 блокпостов до Снегиревки. 30 км из Херсона мы ехали девять часов. Переехали через Ингулец и когда увидели первый украинский блокпост, верьте, плакали.

Читайте также: «Я сознавал, что война начнется»: автор-документалист назвал причины жестокости россиян

Наш путь был в Николаев, затем в Одессу. Помню, как дочь в городе ходила по магазину и с удивлением смотрела на полные полки с товарами. Но в Одессе было страшно — наша квартира находилась недалеко от порта, были слышны взрывы. Тогда нам предложили приехать во Львов, где мы прожили полтора месяца. А я уже на другой день пошел к коллегам в театр имени Марии Заньковецкой. Мне даже предложили кабинет.

— Известно, что весной вы традиционно проводите театральный фестиваль «Мельпомена Таврии».

— И я решил, что он состоится во что бы то ни стало. Мы решили, что в этом году все театры будут играть на своих сценах, но говорить о Херсоне и Украине. Нам удалось собрать 64 театра из 12 стран мира! Даже приняли участие часть актеров из Мариупольского и Луганского театров. Это было действительно театральное братство!

— Что сейчас с вашим театром в Херсоне?

— Оккупационные власти пытаются его открыть. Наш охранник был назначен директором. Четверо артистов, к большому сожалению, оказались коллаборантами. Среди них даже одна народная артистка Украины — не хочу называть ее фамилию, а еще два артиста балета и скрипачка из оркестра. Начали сотрудничать монтировщик, костюмер — всего 16 человек из 250-ти. Большая часть актеров смогла уехать из Херсона. Там осталось около 90 работников театра. Но многие рассеяны по всему миру.

— Сейчас вы живете и работаете в Киеве.

— Да, нам предоставили убежище в Театре имени Леси Украинки. Мы работаем над спектаклем «Кошка на память о темноте». Часть актеров присоединилась к нам. Нам помогает и подруга театра, выдающаяся актриса Римма Зюбина. Это спектакль — история беженки с Донбасса в 2014 году. Но он очень актуален сейчас.

— Знаете, что с вашим домом в Олешках?

— Дом цел. Там живет бабушка. Россияне сейчас прячутся в частном секторе. Они появились в селах Олешкивского района. Понемногу тянутся в Крым. Конечно, нам очень хочется домой, я мечтаю, что это будет еще до Нового года. Мы точно знаем, что люди в Херсоне ждут украинскую армию. И орки, чувствуя это, бесятся!

Ранее популярный телеведущий Руслан Сеничкин рассказал о том, как вывозил коллег с Киевщины в первые дни войны.

Читайте также: Это животный страх: Лариса Кадочникова о том, почему не уехала из страны