Оператор ICTV Дмитрий Матвиенко: "Кадры людей с выбитыми глазами никогда не забуду"
Практически все украинские телеканалы отслеживают ход антитеррористической операции (АТО) на востоке Украины. В горячих точках страны работают несколько съемочных групп, которые, как и бойцы АТО, рискуют своей жизнью. На прошлой неделе из зоны военных действий вернулась съемочная команда ICTV, работавшая над специальным проектом «На передовой». Шеф-редактором фильма стала известный журналист Ирина Соломко, оператором — Дмитрий Матвиенко. Именно его глазами зритель увидит все то, что долгое время оставалось за кадром.
— Это не первые боевые действия, которые я освещаю как оператор, — рассказывает Дмитрий Матвиенко. — В 2012 году снимал революцию в Непале, тогда же работал над сюжетами о военном конфликте между Пакистаном и Индией. Помню, в Пакистане наша группа приехала на позицию через несколько минут после взрыва. Я впервые увидел изувеченные тела людей, подорвавшихся на мине. Сейчас все вспоминается, как в тумане, но крики пострадавших слышу, кажется, до сих пор. А в Катманду стал свидетелем того, как человека порубили мачете. Не знаю, остался он жив или нет. Это страшные моменты, но я должен их снимать, чтобы показать людям всю чудовищность войн.
— Где было страшнее всего?
— Дома, в Украине. Я снимал события на Майдане, в частности, на улице Грушевского, когда все только начиналось. Выбитые глаза, оторванные руки я видел через объектив. Что чувствовал тогда? То, что и любой нормальный человек. Понимал, что это живые люди. Вот шел себе человек и вдруг упал — оказывается, он не споткнулся… Кадры людей с выбитыми глазами точно никогда не забуду. Для меня это было страшно еще и потому, что пропускал все через себя сильнее, чем во время военных столкновений за границей. Там все было несколько отстраненно, я не до конца понимал причины. Человеческие эмоции, которые сподвигают на какие-то поступки, были от меня большей частью скрыты. А дома все понятно, поэтому здесь страшнее.
— Думали ли вы тогда, на Майдане, что через несколько месяцев придется снимать настоящую войну на востоке?
— Я видел людей, настроенных на то, чтобы идти дальше. Так и случилось. Люди пошли — но только не догонять, а отбиваться.
— Помните свою первую поездку в зону АТО?
— Это было полтора месяца назад. Мы снимали фильм «(Не)прикрытая война». Именно тогда у наших съемочных групп на блокпосте возле Славянска под дулами автоматов отобрали камеры. Об этом случае много говорили. Я чувствовал дикое унижение. Вот стоим мы, группа парней, перед людьми с автоматами — и ничего не можем сделать. К тому же среди нас были девушки, которых мы, получается, не могли защитить. Было очень противно… Но тогда все понимали, что лишних движений делать нельзя. А вот страха не было. Убеждал себя в том, что со всеми людьми возможен диалог, нужно только начать его. Временами командир этого блокпоста действительно шел на разговор с нами, как-то шутил. Вообще, когда на тебя смотрят люди с автоматами, беседа как-то успокаивает.
— О чем вы думали в тот момент?
— Взвешивал каждое сказанное слово, которое могло бы отвести от нас опасность. Мелькали, конечно, мысли о родных, о жене. Но страх отсутствовал, наоборот, включилась какая-то смелость, подсказывавшая нужные слова.
— Во второй раз вы поехали в восточные регионы уже к нашим военным — снимать фильм об их буднях.
— Как только мы оказались на территории блокпоста, неподалеку засвистели пули. Представьте, я открываю дверь машины, беру технику — и тут вдруг свист пуль и крики: «Снайперы стреляют!» Первая мысль: «Куда бежать, где найти укрытие?» Мы спрятались за колесо, но оказалось, что именно с этой стороны и стреляли… Конечно, тогда все испугались. Мы были в бронежилетах, касках, но известно ведь, что сейчас многие бронежилеты не спасают, легко простреливаются даже пистолетами. Кстати, позже нам рассказали, что снайперы обычно начинают обстрелы, когда в лагерь приезжают, например, с гуманитарной помощью.
Мы переезжали с одного блокпоста на другой, дорога шла через лесную зону, ее называют «зеленкой». И нас обстреляли. В колонне были и гражданские машины, и военная техника. Мы с режиссером ехали в обычном микроавтобусе, а девушек-журналисток посадили в БТР. Когда по колонне начали вести огонь, я сначала даже не понял, что случилось. После осознания, что по нам стреляют, появилось желание спрятаться, укрыться за чем-то — хотя бы за подголовником кресла. Конечно же, это ничего не давало, но как-то успокаивало. В тот момент думал только о том, как бы это все снять. Высовываться из машины не очень хотелось, но все же пытался сделать какие-то кадры. Было страшно, но мы с режиссером старались переговариваться, обсуждать, что и как можно снимать, — в таких случаях рабочие моменты отвлекают.
.jpg)
— Что вас больше всего потрясло во время этих съемок?
— Со многими нашими военными я успел пообщаться, подружиться. И вот сейчас один из них остался без ноги, второму грозит ампутация. Я об этом узнал случайно — во время второй поездки встретил командира их взвода, стал расспрашивать, как там ребята. И вот такие новости. Оказывается, был подбит БТР во главе колонны, водитель и командир пострадали. Сейчас ребята в госпитале, нам даже не говорят, в каком именно. К счастью, своими глазами я не видел здесь смерть. Конечно, о ней говорят, страх присутствует, но благодаря ему у ребят появляется какая-то внутренняя борьба. Это немного успокаивает, хотя каким образом побеждается страх, вообще непонятно. Разве только тем, что каждый старается делать что-то полезное. Одни стреляют, другие показывают это всему миру.
— Как настроены ребята, боевой дух не пропал?
— В этом плане все хорошо. Наши военные хотят идти в города и освобождать их. Многим не нравится перемирие, во время которого продолжают гибнуть солдаты. Многим не нравится АТО, они настаивают на необходимости введения военного положения, чтобы более эффективно выполнять свою работу. Абсолютно все готовы к бою и хотят этого. Они знают, за что сражаются.
— А чего им не хватает?
— Части амуниции. С бронежилетами ситуация уже вроде получше, а вот кевларовые каски — проблема. Не хватает специальных приборов: тепловизоров, прицелов для снайперских винтовок… Что касается бытовых моментов, то живут солдаты в палатках. Мы останавливались в кунгах — военных вагончиках. Кухня у ребят полевая, на выездах сидят на сухих пайках.
— Признайтесь, вы ездите на восток только ради работы или все-таки за какими-то эмоциями?
— На войне получаешь не самые позитивные эмоции. Испытывать их повторно как-то не хочется. Но я стараюсь абстрагироваться от этого. Местами, конечно, происходит выброс адреналина, но он, скорее, вынужденный. Например, когда еду на БТРе. Бойцы внутри, а я сверху — снимаю. А ведь в случае чего первыми гибнут именно те, кто находится сверху на броне. Страх, безусловно, есть, щекочет что-то. Но ради работы справляюсь.
— Родные не пытаются отговорить вас от этих поездок?
— Просто спрашивают: «А что, больше некому ехать? Почему именно ты?» Все матери ведь переживают, видя, что происходит. И если кто-то из семьи участвует в военных действиях, то, думаю, слышит от своих родных не упреки, а недоумение: мол, почему именно ты туда едешь. Это абсолютно нормальная тревога. Родные понимают, что это моя работа, представителям СМИ необходимо присутствовать в таких горячих точках. Правда, маме я стараюсь не все рассказывать, а вот жена знает о моих поездках абсолютно все. Знает, что в случае необходимости я не откажусь ехать туда снова.
8119Читайте нас у Facebook
